Часть III Начало Русско-японской войны и попытка власти достичь примирения с общественностью (1904)

Глава 3 Положение крестьянского вопроса во время управления кн. Мирским Министерством внутренних дел

Назначение Н.Н. Кутлера товарищем министра внутренних дел • Директор департамента общих дел Э.А. Ватаци • Записка Витте по крестьянскому вопросу • Обсуждение этого вопроса в сельскохозяйственном совещании • Состав этого совещания и роль в нем Витте • Вопрос о мелкой земской единице • Циркулярное письмо кн. Мирского 31 декабря 1904 г. губернаторам • Вопрос о земельной общине в сельскохозяйственном совещании • Роль в этом совещании Горемыкина *Д.Ф. и В.Ф. Треповы • Закрытие сельскохозяйственного совещания по укреплению крестьянского землевладения под председательством Горемыкина

Фактическое отсутствие руководителя внутренней политики ощущалось, разумеется, как в общем ходе событий, так в особенности в Министерстве внутренних дел, превратившемся в одну из правительственных инстанций по разрешению текущих дел, причем отдельные его департаменты фактически преобразовались в самостоятельные учреждения, не связанные между собою никакой общенаправляющей их волей. Быть может, с особой яркостью сказалось это в делах, подведомственных земскому отделу, иначе говоря, в крестьянском вопросе, разрешение которого, в его главных чертах, захватил Витте, поставивший его на разрешение председатель-ствуемого им сельскохозяйственного совещания.

Первоначально в этом вопросе Мирский намеревался, по-видимому, идти в фарватере Витте и кн. Оболенского. По их настоянию взял он себе в товарищи на вакантную должность, занимавшуюся Стишинским, т.е. заведующего крестьянскими учреждениями, Н.Н. Кутлера.

Признаюсь, я усиленно возражал против этого назначения; мне вовсе не хотелось получить в качестве шефа лицо, с которым я в течение двух лет усиленно препирался в различных комиссиях, а в особенности допустить властное хозяйничание Витте в области, которую я ревниво оберегал от постороннего воздействия. Что именно в этом состоял смысл назначения Кутлера, я, конечно, не сомневался. Убедить Мирского мне, однако, не удалось, но к вящему моему изумлению состоявшееся 20 ноября 1904 г. назначение Кутлера решительно никаких последствий, в нежелательном для меня смысле, не имело. Кутлер даже не приложил никаких стараний при-

обрести влияние на направление деятельности, будто бы подведомственных ему частей Министерства внутренних дел и вполне удовлетворился безоговорочным подписыванием всех посылаемых ему к подписи бумаг. Последнее весьма обрадовало служащих земского отдела, которым щепетильная добросовестность и придирчивость к мелочам Стишинского в достаточной мере надоели, так как они обусловливали необходимость по поводу чуть ли не каждой бумаги иметь с ним продолжительные объяснения. Что же касается моих личных отношений с Кутлером, то они, можно сказать, вовсе не существовали. При моих докладах министру он не присутствовал, и все имеющие сколько-нибудь принципиальное значение дела по земскому отделу шли мимо него.

Припоминаю, однако, один довольно типичный разговор с ним. По какому-то поводу я сказал, что земский отдел не обладает достаточными средствами для оплаты экстренных работ. Кутлер выразил свое крайнее изумление. По его мнению, таких средств у отдела должно было быть весьма много, так как в его распоряжение, конечно, поступают все суммы из кредита, назначенного на содержание местных крестьянских учреждений, оставшиеся неизрасходованными к концу года вследствие незамещения в течение года некоторых из этих должностей, общее число коих превышало шесть тысяч. Я ответил, что этими суммами, как ассигнуемыми по другому параграфу сметы Министерства внутренних дел, нежели по которому ассигнуются средства на содержание самого отдела, последний распоряжаться не может. «Это ничего не значит, — ответил Кутлер, — в таком же положении находится департамент окладных сборов Министерства финансов по отношению к содержанию податной инспекции, но мы тем не менее остающимися к концу года неизрасходованными средствами, ассигнуемыми на ее содержание, в департаменте всегда пользуемся. Я вам это устрою, т.е. покажу, как это сделать».

Разговор этот, не имевший, впрочем, не помню почему, никаких реальных последствий, убедил меня в том, что Кутлер легко принимает окраску того учреждения, в котором в данное время состоит, и быстро воспринимает типично ведомственный патриотизм.

Свойство это, на мой взгляд, было у Кутлера наиболее типичным и ярко сказалось во всей его последующей деятельности. Добросовестный работник, точный исполнитель чужих мыслей и указаний, он лишен был собственных твердых убеждений и взглядов и не только легко приспособлялся Ко всякой обстановке, но быстро проникался окружающей его атмосферой господствующими в ней течениями. Стоя во главе ведомства землеустрой-Тва и земледелия, он первоначально отстаивал интересы крупного сель-к°го хозяйства и рентного землевладения, когда же получил приказание

составить проект принудительного отчуждения части частновладельческих земель, то добросовестно и это исполнил. Вынужденный вследствие провала этого проекта и предательства Витте, приписавшего ему инициативу составления этого проекта, оставить государственную службу, он вообразил себя кадетом и в качестве члена Второй Государственной думы составил новый проект на ту же тему, причем принялся провозглашать социалистические принципы. Не будучи избран членом Третьей Государственной думы, он присоседился к банковской деятельности и здесь превратился в горячего защитника интересов капитала и крупной промышленности. Дальнейшую эволюцию он испытал по избрании, после Февральской революции 1917 г., председателем постоянного совета съездов промышленности и торговли. Здесь он оказал содействие образовавшемуся в то время Союзу землевладельцев выдачей ему довольно значительного пособия из сумм, находившихся в распоряжении этого совета. Однако верх приспособляемости Кутлер выказал, когда при большевиках превратился в управляющего Государственным банком, которым пренеблагополучно, но, вероятно, вполне добросовестно правил до самой смерти''4.

Таков был Кутлер, и, следовательно, неудивительно, что проводником политики Витте, коль скоро он вышел из его подчинения, он сделаться не мог. Значительно менее понятно, что Мирский, взяв Кутлера с целью проводить в крестьянском вопросе мысли, навеянные ему Оболенским, не только перестал интересоваться этим вопросом, но с Кутле-ром совершенно не сошелся и в проводимую им политику его вовсе не посвящал.

Доверенным лицом Мирского в Министерстве внутренних дел был Э.А. Ватаци, назначенный им директором департамента общих дел. С Ва-таци Мирский познакомился еще при управлении Северо-Западным краем, где Ватаци при нем занимал должность ковенского губернатора, откуда был переведен на ту же должность в Харьков. Начал свою служебную карьеру Ватаци комиссаром по крестьянским делам в одной из губерний Царства Польского и там пользовался репутацией весьма деятельного и знающего работника и человека, желающего себе пробить дорогу к степеням известным. Лично я никогда не мог составить себе о нем определенного мнения, производил же он на меня впечатление человека, бесспорно, неглупого, но не имеющего определенной политической физиономии, ограничивающегося старательным исполнением порученного ему дела и не преследующего никаких вперед намеченных задач и тем более широких государственных целей. Службой, которая была источником его существования и на которой он хотел пробиться на жизненный простор, он очень дорожил и потому старался быть в ладу как с начальством, так и со всей

оКружающей средой, что, впрочем, отвечало его природному добродушию. К интригам Ватаци не был склонен и карьеру свою основал на добросовестной работе и на следовании господствующему в данное время течению и взглядам ближайшего начальства. Энергией Ватаци тоже не отличался или как-то рано ее утратил, и хотя стремился на первые роли, но сколько-нибудь широкой инициативы не проявлял.

В сущности, Мирский и Ватаци характерами были весьма схожи и вообще подходили друг к другу. Оба преисполненные лучших намерений и неспособные не только к активной борьбе с кем бы то ни было, но даже и к отпору на произведенный на них с любой стороны натиск; они оба не чужды были политической маниловщины. Понятно, что при таких условиях Ватаци не мог помочь Мирскому бороться с Витте в стремлении последнего отнять у Мирского всякое политическое значение.

В результате получилось то, что Мирский довел свое равнодушие к крестьянскому вопросу до такой степени, что даже не принял никакого участия в его рассмотрении в сельскохозяйственном совещании. Наоборот, Витте проявил здесь свою обычную энергию.

С величайшей поспешностью была составлена по его указанию сводка заключений местных сельскохозяйственных комитетов по крестьянскому вопросу, что, впрочем, облегчалось тем обстоятельством, что так как вопрос этот прямо комитетам не был предложен, то многие из них его вовсе не рассматривали. Затем сам Витте счел целесообразным заранее высказать те начала, которые, по его мнению, должны быть проведены в новых узаконениях о крестьянах. В талантливой записке по крестьянскому делу, написанной по его поручению А.А. Риттихом, проводилась та основная и до бесспорности правильная мысль, что законодательство страны должно стремиться к объединению всех граждан под действием одних общих законов и одних общих административных и судебных установлений. Отсюда делался вывод, что пересмотр узаконений о крестьянах должен иметь в виду по меньшей мере их сближение с остальными сословиями в порядке управления и суда, а отнюдь не дальнейшее и вящее разобщение.

Однако вопрос о крестьянском землепользовании, т.е. об общинном Падении землей, обсуждался в записке, так сказать, лишь попутно и никаких конкретных разрешений не заключал.

В крестьянском вопросе Витте в то время очевидно усматривал прежде всего и едва ли даже не исключительно его политическую, а не экономическую сторону.

Такое странное для экономиста Витте направление мысли объяснялось, еРоятно, тем, что и в самом изменении гражданского положения кресть-Нства он не без основания усматривал могущественный способ оживления

экономической деятельности сельских народных масс. Зависело это в особенности от его весьма недостаточного знания особенностей крестьянского быта. Наконец, тому же, несомненно, содействовало и то, что передовая общественность, становясь все более единомышленной в вопросе о слиянии крестьян с другими сословиями в порядке управления и суда, в вопросе о земельной общине продолжала держаться разных взглядов.

Рассмотрение крестьянского вопроса в сельскохозяйственном совещании Витте обставил весьма торжественно и даже стремился придать ему ученый характер.

Приглашены были им профессор А.С. Посников, Петражицкий, Пих-но, Гулевич, причем и здесь создавалось то направление, которое он хотел дать суждениям совещания: среди приглашенных им профессоров не было ни одного, высказывавшегося за разрушение общины, но зато был такой горячий защитник этой формы землепользования, как А.С. Посников, написавший по этому вопросу несколько ученых исследований45. Наоборот, в вопросе об упразднении сословной, в порядке управления и суда, обособленности крестьян среди приглашенных представителей нашей профессуры не было разногласия. Исключение составлял вопрос о полном прекращении применения судом крестьянского обычного права. В этом вопросе даже столь выдающийся в области гражданского права юрист, как профессор Петражицкий, высказывался нерешительно, основываясь при этом на любимой им теории построения законов гражданских на почве врожденного у человечества интуитивного права.

Из бюрократического мира в совещании участвовали едва ли не все лица, почитавшиеся знатоками в области крестьянского права. Были тут и сторонники существующего порядка, имея во главе престарелого участника реформы 1861 г. П.П. Семенова-Тянь-Шанского. К ним принадлежали И.Л. Горемыкин, Н.А. Хвостов — обер-прокурор 2-го департамента Сената и, конечно, А.С. Стишинский. Но были и горячие приверженцы решительного отступления от положений 19 февраля 1861 г., как то: сенатор М.А. Евреинов, печатно ратовавший за всесословную волость, А.П. Никольский, автор статей «Крестьяне, община и X том», и, разумеется, кн. А.Д. Оболенский, обнаруживший и здесь присущую ему запутанность мыслей и понятий.

О степени той важности, которую придавали решениям совещания по крестьянскому вопросу, можно было судить по присутствию бывшего министра двора гр. Воронцова-Дашкова, лишь редко удостаивавшего своим посещением даже заседания Государственного совета, членом коего он состоял. Наконец, постоянными участниками заседаний совещания были введенные в его состав министры Ермолов — земледелия, Муравьев — юстиции и Коковцов — финансов.

Заседания совещания происходили два раза в неделю по вечерам в большом зале совета министра финансов и собирали до 60 человек кроме обширной канцелярии, насчитывавшей десятки лиц. Управляющим делами совещания был первоначально И.П. Шипов— директор департамента государственного казначейства, а впоследствии министр финансов в кабинете Витте. Однако, когда Витте примкнул к мысли об уничтожении земельной общины, Шипов — сторонник этой формы землепользования был заменен А.И. Путиловым, приверженцем принципа личного землевладения.

Сам Витте появлялся в зале заседаний, лишь когда ему докладывали, что совещание в полном сборе, и, поздоровавшись лишь с лицами, находившимися на его пути к председательскому креслу, тотчас открывал прения. Держал себя при этом Витте хотя по обыкновению просто, но властно и как бы по-хозяйски. Так, на столе заседаний перед ним стоял особый хрустальный в металлической оправе ящик с папиросами, а сам он появлялся с четками, обернутыми на руке, которые он медленно, но почти беспрестанно перебирал. Словом, Витте держал себя с домашней непринужденностью и, выказывая несколько подчеркнутую внимательность представителям профессуры, относился в общем ко всем членам совещания и высказываемым им мнениям совершенно одинаково, не делая между ними различия в зависимости от занимаемого ими служебного положения.

Сказать, что Витте обладал даром председательствовать и умением вести прения, однако, нельзя. Происходившие собрания были чрезвычайно интересны, но зависело это от самого масштаба обсуждавшихся вопросов, равно как от несомненно выдающегося в преобладающем большинстве состава участников совещания, но планомерностью происходившие прения не отличались. Крестьянский вопрос был разделен на его три составные части — общественное управление, сословный суд и землепользование, но так как каждая часть была весьма сложна и обширна, то одновременно в одном и том же заседании произносились пространные речи по различным сторонам обсуждаемой части вопроса. Сводки высказанных мнений при этом Витте не формулировал, да это было и затруднительно, так как обсуждались не какие-либо конкретные положения, а более или менее отвлеченные голые принципы, что и придавало работе совещания привлекательную, но малопроизводительную академичность. Совещание это имело характер политического салона, обсуждающего вопросы широкой политики, а не государственного учреждения, рассматривающего какие-либо конкретные вопросы и имеющего целью провести в жизнь ту или иную опРеделенную реформу и вырабатывающего с этою целью вполне реальные МеРоприятия и правила. Тем не менее ко времени окончания обсуждения

каждой части программы занятий совещания канцелярия изготовляла как бы выжимку высказанных суждений, которая затем подвергалась новому но уже краткому обсуждению и затем голосовалась.

Влияние на принимаемые решения Витте, несомненно, оказывал, но преимущественно вне самых собраний, в порядке частных бесед с отдельными его членами. В самом совещании Витте высказывался мало или, вернее, кратко, не рискуя пускаться в подробное рассмотрение вопроса, досконально ему неизвестного и по которому он имел не столько обоснованное мнение, сколько ясно очерченное направление. Я хочу этим сказать, что он определенно стоял за упразднение крестьянской обособленности, но стоял на основании общих государственных соображений, а как это практически осуществить, ясно себе не представлял. Более определенно ему рисовалось слияние крестьян с другими сословиями в порядке местного самоуправления — путем образования мелкой земской единицы.

На этом вопросе, собственно, и сосредоточились суждения совещания по первой части его программы, причем, разумеется, с места обозначились два лагеря — большинства, высказывавшегося за всесословную мелкую земскую единицу, и меньшинства, возражающего против этой мысли. Дело в том, что при внешней видимости вполне беспристрастного подбора состава совещания, так как в нем участвовали корифеи обоих существовавших в этом вопросе диаметрально противоположных направлений, фактически имелось обеспеченное большинство за решение вопроса в духе, желательном Витте.

Я уже упоминал, что Мирский в совещании фактически участия не принимал (если не ошибаюсь, он был лишь на двух заседаниях). Между тем по конструкции совещания министры принимали в нем участие лишь лично в числе персонально назначенных в его состав членов и поэтому заменить себя никем не могли. Ввиду этого юридически Министерство внутренних дел в разрешении совещанием крестьянского вопроса вовсе не участвовало, фактически же оно было представлено тремя лицами: Кутле-ром, Кривошеиным и мною. Само собою разумеется, что мы не получили никаких указаний от Мирского относительно той линии, которой должны держаться, а посему каждый из нас отстаивал свою личную точку зрения. Впрочем, Кривошеий за все время высказался лишь однажды, да и то не по существу крестьянского вопроса, а по затронутому по ходу суждений вопросу переселенческому. Что же касается Кутлера и меня, то мы часто высказывали мнения противоположные.

Разномыслие это очень не нравилось Витте, как, вероятно, огорчало его и то, что Кутлер не оправдал возлагавшейся им на него надежды в смысле подчинения мнения Министерства внутренних дел в крестьянском

вопросе его указке. В особенности сказалось это при рассмотрении вопроса о волостном суде. Витте желал связать в этом вопросе Мирского определенным заявлением в смысле полного упразднения этого суда. В этих видах он лично просил Мирского приехать на заседание совещания, на котором вопрос этот должен был рассматриваться, в чем Мирскому трудно было ему отказать. Во время этого заседания Мирский, однако, упорно молчал, пока Витте сам не обратился к нему с просьбой сказать, как смотрит на этот вопрос Министерство внутренних дел. Положение Мирского было очень тяжелое. Не принимая до тех пор участия в заседаниях совещания, не имея даже отчетливого представления, о чем идет речь, он смутился и сказал лишь немного слов, которые можно было понять как угодно, вернее, вовсе нельзя было понять, но которым Витте постарался тут же придать желательный ему смысл. Произошло это уже после того, как Витте вырвал у Мирского осуществление предположенных им либеральных реформ, а следовательно, когда Мирский уже утратил добрые чувства и доверие к Витте, чего, однако, по мягкости характера открыто ему не выказывал. Немудрено поэтому, что на следующий день после этого засе- -> дания Мирский мне сказал: «Говорите и отстаивайте, что хотите в совещании Витте, но я туда более не поеду; я отлично понимаю, что он просто хочет меня поймать. Вопрос до сих пор для меня не ясен, и вперед связывать себя каким-либо мнением я не могу».

Возвращаюсь, однако, к обсуждавшемуся в сельскохозяйственном совещании вопросу о мелкой земской единице. Из произведенного мною в течение предшествующего лета ознакомления с деятельностью волостных правлений в нескольких уездах трех различных по их особенностям губерний я пришел к убеждению, что местные хозяйственные интересы еще вовсе не будут обеспечены одним включением в состав волостных обществ всех проживающих в пределах волости и владеющих в них недвижимой собственностью лиц других сословий, хотя бы это и сопровождалось объединением мелких волостей в одну более крупную. Дело в том, что значительное Уменьшение числа волостных центров с соответственным увеличением территории отдельных волостей было бы сопряжено, в особенности при нашем бездорожье, с значительными неудобствами для населения, имевшего постоянную надобность обращаться по самым различным вопросам в волостные управления. Между тем превращение существующих крестьянских волостных обществ во всесословные для преобладающего большинства из Ни* не имело бы никакого реального значения, так как в их пределах если и имелись недвижимые имущества лиц других сословий, то лишь в незна-чительном числе и ничтожной ценности; во многих волостях их и вовсе не Ь|ло. Ввиду этого средства большинства волостей, необходимые для удов-

летворения местных общественных нужд, остались бы по-прежнему совершенно ничтожными. Как я выразился в сельскохозяйственном совещании, большинство учрежденных таким путем всесословных мелких земских единиц имело бы достаточно средств разве для содержания волостного общественного петуха. Наоборот, единичные волости, случайно имеющие в своей черте либо обширные частновладельческие земельные имущества, либо крупные промышленные заведения, получили бы столь мощные от их обложения волостными сборами денежные средства, которые бы поставили их в слишком привилегированное положение по сравнению с другими волостями, и притом, несомненно, в ущерб им, так как при обращении этих средств на хозяйственные потребности более обширной территории ими бы воспользовались и соседние волости.

Со своей стороны, прельстился я в то время английской системой организации низших ячеек местного самоуправления, основанной на совершенно ином принципе. В Англии четыре основные отрасли местного хозяйства: школьное дело, лечебно-санитарная часть, благотворительность и дорожное дело — имеют каждая свои особые территориальные округа, площадь которых зависит от возможности удовлетворения этих нужд обитающим в их пределах населением и степенью его платежных сил. Так, заботы о школах сосредоточены в ничтожных по их размерам территориальных единицах; лечебно-санитарное дело ведается уже в более значительных по их пространству и населенности округах, так как та же больница может обслуживать население, живущее на большем от нее расстоянии, нежели ежедневно посещаемая школа. Еще в большем районе может успешно действовать благотворительная помощь, выражающаяся преимущественно в устройстве приютов, богаделен и тому подобных учреждений. Наконец, наибольших размеров достигают округа, ведающие дорожным делом, что обусловливается как стоимостью дорожных сооружений, исполнять которые под силу лишь более или менее мощным по их платежным средствам общественным единениям, так и самым существом этого дела, т.е. соединением путями сообщения не только ближайших местностей, но и более удаленных. Что же касается до остальных разнообразных общественных потребностей, то они ведаются более крупными единениями, а именно графствами.

В отчете по произведенной мною ревизии, существенная часть которого заключала те общие выводы в отношении обеспечения местного благоустройства, к которым я пришел, эта схема была подробно развита, причем само собою разумеется, что предположенная мною первичная земская ячейка должна была явиться всесословной. При этом я указывал, что крестьянская волость должна в таком случае превратиться в низшую, ис-

ключительно административную инстанцию, обслуживающую как общесословные, так и общегосударственные потребности, и как таковая должна быть в непосредственном ведении администрации и содержаться на общегосударственные средства, что не мешало бы сохранению за волостными должностями выборного начала.

Предложенная мною схема заинтересовала некоторых членов совещания, но ни к каким результатам это не привело.

Вообще, по мере хода работ совещания я все более убеждался, что ожидать от него каких-либо реальных последствий не приходится и что поставленная на эти рельсы реформа крестьянского законодательства затянется до бесконечности. Становилось все очевиднее, что непосредственная цель, которую в то время преследовал Витте, состояла в огульном, до их рассмотрения в центральных учреждениях, забраковании проектов новых узаконений о крестьянах, выработанных в Министерстве внутренних дел, и передаче всего этого дела для новой разработки в какое-либо подведомственное Витте междуведомственное учреждение, хотя бы, например, в Комитет министров или в то же сельскохозяйственное совещание с учреждением при нем специального с этою целью рабочего органа. Такой оборот дела мне, разумеется, не нравился во всех отношениях; выпускать это дело из своих рук без борьбы я вовсе не намеревался. Я продолжал думать, что наиболее быстрым способом разрешения крестьянского вопроса, и притом не только в его общих, принципиальных чертах, но и в проведении соответственных законодательных актов, является дальнейшая разработка проектов Министерства внутренних дел, хотя бы и сопровождающаяся существенными их изменениями. Но для того, чтобы этого достигнуть, необходимо было, чтобы рассматривавшие как раз в это время упомянутые проекты губернские совещания энергично продолжали свою работу.

Указ 12 декабря, оповещавший о рассмотрении крестьянского вопроса в совещании Витте и о том новом направлении, которое дается этому вопросу, не мог не повлиять на работы этих совещаний, отнимая у них всякую охоту обсуждать проекты, как будто уже забракованные.

Сообразив все это, я убедил Мирского циркулярно сообщить всем губернаторам, что работы Министерства внутренних дел отнюдь не утратили своего значения и что скорейшее рассмотрение их на местах существенно важно, причем указал, что подобное оповещение губернских совещаний ввиду указа 12 декабря возможно и будет иметь значение лишь в том случае, если оно будет опираться на соответственном решении государя. Кн. Мирский, однако, не сразу на это согласился, и тут мне пришлось прилгнуть к содействию Ватаци, который был не прочь отомстить Витте за т°. что он вырвал у кн. Мирского осуществление его предначертаний в

области обшей политики. Конечно, кн. Мирский и Ватаци вполне сознавали, что предположенная мера будет прямым ударом, по сельскохозяйственному совещанию, посколько оно занималось крестьянским вопросом, а в особенности по самому Витте, уже торжествовавшему победу в той давней борьбе, которую он вел в этом вопросе с Министерством внутренних дел.

В абсолютной тайне был составлен особый всеподданнейший доклад по этому делу и одновременно заготовлен проект циркулярного письма губернаторам. Доклад этот был представлен кн. Мирским государю 31 декабря 1904 г.; в тот же день циркулярное письмо губернаторам было министром подписано и тотчас сдано в «Правительственный вестник». Оно появилось в новогоднем его номере, всегда получавшем исключительное распространение, так как он заключал обычно жалуемые к 1 января награды.

В письме этом, указывавшем, как сказано, что оно составлено соответственно указаниям верховной власти, заключалась фраза, что основным материалом при окончательной разработке крестьянского законодательства послужат заключения губернских совещаний, как «высказываемые людьми, специально к тому призванными, близко стоящими к сельскому населению и вполне ознакомленными с его особенностями». Фраза эта приобретала особое значение в связи с упоминанием в письме об обсуждении крестьянского вопроса в сельскохозяйственном совещании, которому, таким образом, придавалось лишь второстепенное значение.

Наряду с этим в заключительной части этого письма разъяснялось, что губернским совещаниям должна быть предоставлена должная свобода суждений, так как от них «важно получить не одобрение посланных на их заключение проектов, а выражение действительных, господствующих по сим вопросам в среде людей, ознакомленных с сельским бытом, взглядов и мнений».

Само собою разумеется, что письмо это произвело на членов сельскохозяйственного совещания впечатление разорвавшейся бомбы, причем одни — меньшинство — его горячо одобряли, а другие — резко и страстно критиковали. Что же касается Витте, то он был им в высшей степени расстроен и на первом же после его появления заседании совещания выказал мне подчеркнутую холодность. Не сомневаюсь, что он наговорил по этому поводу много неприятностей Кутлеру, который не сумел укараулить интересов Витте в Министерстве внутренних дел, хотя специально был для этого туда посажен. Сужу я об этом потому, что первоначально Кутлер, хотя, разумеется, не посвященный в тайну составления этого письма, не был им вовсе возмущен, находя вполне естественным, что ведомство отстаивает значение произведенных в нем работ, а через несколь-

ко дней выказывал уже иное к нему отношение. Само собою разумеется, что занятия сельскохозяйственного совещания тем не менее продолжались и наконец дошли до рассмотрения вопроса о земельной общине*. Постановка вопроса о земельной общине в последнюю очередь уже сама по себе свидетельствовала о недостаточном понимании Витте сущности всего крестьянского вопроса, так как только при его предварительном разрешении можно было разрешить тесно с ним связанные вопросы крестьянского общественного управления и суда, а в особенности применения судом крестьянского обычного права. Свидетельствовала она также, что Витте придавал этому вопросу лишь второстепенное значение.

Вопрос об общине, как я уже неоднократно говорил, представлялся мне центральным не только во всем строе крестьянской народной жизни, но даже для всего как политического, так и экономического будущего государства. Поэтому я воспользовался первой возможностью высказать по этому поводу мой взгляд до конца. В пространной речи я изложил все те основания, по которым мне представлялось, что община отнюдь не является особенностью, присущей русскому крестьянству, а просто примитивная форма землепользования, через которую прошли все народы в известной j стадии их экономического развития. Закончил я свое изложение перечислением тех конкретных мер, которые необходимо тотчас принять для скорейшего перехода всего крестьянства к личному, по возможности обособленному, землевладению и землепользованию, меры, которые впоследствии вошли в указ 9 ноября 1906 г. о праве выхода крестьян из общины.

Витте слушал мои объяснения с величайшим вниманием, причем, закрыв ввиду позднего времени заседание тотчас по окончании моей речи, демонстративно ко мне подошел и, пожимая мою руку, сказал: «Я с вами вполне согласен». Вообще, я должен сказать, что с тех пор отношение ко мне Витте значительно изменилось, и мне пришлось впоследствии с ним неоднократно вполне дружелюбно беседовать на разнообразные темы.

Суждения совещания по вопросу о земельной общине приняли, однако, затяжной характер. За ее сохранение высказывались с особою горячностью профессор Посников, Стишинский, Хвостов и, насколько помню, член Государственного совета Калачев, почитавшийся знатоком крестьянского обычного права; за ее немедленное разрушение, в сущности, никто не стоял. Перечислял своим невероятно скрипучим голосом недостатки

* Произошло это уже после отставки кн. Мирского и назначения министром внутренних дел А.Г. Булыгина, но так как последний, насколько помнится, даже не был введен в состав сельскохозяйственного совещания и, во всяком случае, участия в нем не "Ринимал и даже по его поводу со мною не разговаривал, то для последовательности и Цельности описания деятельности этого совещания закончу его здесь, в главе, посвящен-н°й мною министерству кн. Мирского.

общины А.П. Никольский, заменивший впоследствии Кутлера на должности главноуправляющего землеустройством и земледелием, но никаких конкретных мер, направленных к ее упразднению, он, однако, тоже не предлагал.

Вообще в этом вопросе не только бюрократия, но и общественность проявляли какую-то странную робость. Число лиц, сознававших и, главное, признававших все отрицательные стороны общинного землевладения, было более чем значительно, но число решившихся высказаться за энергичные меры, направленные к разрушению общины, было совершенно ничтожно. Так, среди множества уездных сельскохозяйственных комитетов не было ни одного, поставившего этот вопрос ребром и осмелившегося его определенно разрубить. Земельная община представлялась каким-то фетишем, и притом настолько свойственной русскому народному духу формой землепользования, что о ее упразднении едва ли даже можно мечтать. К числу таких лиц в течение долгого времени, несомненно, принадлежал и Витте, чем и объясняется, что центр тяжести крестьянского вопроса он переносил в его политическую плоскость. Наконец, за общину усиленно стояли социалисты всех толков, а русская общественность, даже в той ее части, которая не была заражена социалистическими утопиями, все же не смела высказаться за меры, которые будто бы противоречили благу народных масс. Да, социалистические учения у нас многими признавались за неосуществимые, но если бы они могли быть постепенно осуществлены — за отвечающие интересам большинства человечества, и очень мало лиц постигало в полной мере, что идея всеобщего человеческого во всех отношениях материального равенства не только утопична, но и вредна и ведет не к улучшению условий человеческого существования, а к их ухудшению. Никак не хотели признать глубокой правоты старого римского изречения «humanum pusillus vivit genus» («род людской живет немногим») и что правление всех ведет не к повышению уровня человеческой деятельности, а к ее понижению решительно во всех ее областях, как материальных, так и духовных. В особенности же считалось у нас непристойным высказываться за такие меры, которые по духу своему были антисоциали-стичны. Робость нашей общественности в вопросе об упразднении общины во многом зависела от этого.

Вопрос об общине был тем более сложный, что с ним был тесно связан и вопрос о семейном и личном владении крестьян землей. Я, разумеется, не стану входить во все подробности этих сложных вопросов и отношения к ним сельскохозяйственного совещания, тем более что все высказанные в его среде по их поводу мнения воспроизведены, как вообще все суждения совещания по крестьянскому вопросу, в изданных и, насколько помню, поступивших в продажу стенографированных протоколах46. К сожалению.

у меня ныне нет в моем распоряжении и этих протоколов, как и вообще преобладающего большинства документов, относящихся до описываемого времени, что существенно препятствует более подробному и всестороннему его изображению. Приходится поневоле полагаться почти исключительно на свою память, которая, как известно, часто изменяет человеку. Думаю, впрочем, что во всем мною до сих пор описанном она мне, вероятно, изменяла в смысле некоторой неполноты картины, которую я стремлюсь воспроизвести, но не в смысле точности передаваемого мною.

Итак, я сказал, что суждения по вопросу о земельной общине затянулись в совещании Витте: начатые, если не ошибаюсь, еще в начале февраля 1905 г., они к концу марта не были закончены, а между тем 30 марта совещание, далеко не закончившее своих трудов, было внезапно закрыто. История этого закрытия не лишена некоторого интереса.

Дело в том, что с кончиной Плеве, конечно, не исчезли все как политические, так и личные враги Витте. Среди них наиболее сильным, упорным и умеющим спокойно и настойчиво преследовать поставленную им себе цель был И.Л. Горемыкин, некогда, еще в 1899 г., лишившийся под влиянием Витте портфеля министра внутренних дел и царского благо- j воления. Состоя с тех пор лишь членом Государственного совета, и притом участвующим лишь в общих его собраниях, Горемыкин лишен был возможности сколько-нибудь деятельно бороться с Витте. Назначенный в состав сельскохозяйственного совещания, Горемыкин, коль скоро это совещание приступило к обсуждению крестьянского вопроса, стал его неукоснительно посещать и хотя, по своему обыкновению^ высказывался в нем мало, но, однако, определенно выражал свое несочувствие тому направлению, которое стремился дать разрешению этого вопроса Витте. Едва ли, однако, ему удалось бы достигнуть своей цели, т.е. свалить Витте и одновременно самому так или иначе вернуться к активной деятельности, если бы Витте сам к этому времени не лишился доверия престола. Произошло это приблизительно к концу января 1905 г. на почве осуществления указа 12 декабря 1904 г. Но в особенности помогло Горемыкину назначение петербургским генерал-губернатором Д.Ф. Трепова, скоро приобретшего влияние у государя. Дело в том, что с братом его В.Ф. Тре-повым, бывшим во время управления им Министерством внутренних дел Директором департамента этого министерства, Горемыкин был весьма близко знаком.

Два слова об этих двух братьях. Д.Ф. Трепов был, по существу, прекрасный человек. Порядочный во всех отношениях, он посвящал все свои силы поручаемому ему делу и стремился принести на нем наивозможно большую пользу, но в особенности отличался он непоколебимой и безза-ветной преданностью особе государя. В сущности, Россия если для него

существовала, то лишь на втором плане, а впереди нее была династия. Словом, он был типом того гвардейского офицера, который составлял идеал германского императора Вильгельма II, а именно человек, готовый идти против всех и вся и в том числе и против самых близких ему по крови, если на то последует приказ его повелителя или вообще этого потребуют, по его представлению, интересы монарха. Но этим и ограничивались его достоинства. Достаточно в умственном отношении ограниченный, он, кроме того, был в высшей степени невежествен.

Закончив свое образование в училище, где, по выражению Щедрина, все науки проходят верхом, он с этих пор, кроме устава кавалерийской службы, едва ли открыл какую-нибудь книгу. Однако и это было бы терпимо, если бы не другие его особенности: действительно, во все времена существовали вполне сносные администраторы, не отличавшиеся ни исключительным умом, ни образованием, но обладавшие зато здравым смыслом, твердой волей, не задававшиеся какими-либо широкими задачами, а ограничивающиеся добросовестным исполнением своей прямой обязанности — охранением общественного порядка и спокойствия. Совершенно иного типа был Д.Ф. Трепов. Принадлежал он к числу тех ограниченных, но весьма честолюбивых людей, которые совершенно не сознают своей ограниченности, ничтоже сумняся берутся за всякое дело, и притом постоянно хватаются за исполнение самых вздорных, случайно пришедших им в голову или навеянных другими идей. Если к этому прибавить, что никакой устойчивостью ни мысли, ни образа действий он не отличался и легко поддавался панике, то легко будет понять, что более неподходящего человека для исполнения сложных обязанностей государственного характера, да к тому же в революционное время, нельзя было выбрать.

Сочетание ограниченности с крайним невежеством, с одной стороны, и легкая увлекаемость новыми мыслями, с другой, приводили на практике к самым неожиданным результатам. Свойства эти побуждали Д.Ф. Тре-пова предпринимать такие действия, которые в корне противоречили единственно крепко в нем заложенному чувству — глубокому и искреннему монархизму. Обнаружилось это в полной мере весной 1906 г., когда под влиянием страха за династию он пустился в переговоры с кадетами, осаждавшими власть в Первой Государственной думе.

При всем том надо сказать, что при поверхностном знакомстве с ним Д.Ф. Трепов первоначально производил приятное впечатление. Благовоспитанность форм и чрезвычайная искренность тона, при полной готовности — это ясно чувствовалось — воспринять мысль своего собеседника, скрывали до поры до времени его глубокое невежество, а в особенности неспособность длительно останавливаться на какой-либо мысли и сколько-нибудь тщательно ее обсудить. Крылатое слово, пущенное про него с три-

буны Государственной думы кн. С.Д. Урусовым, — «вахмистр по образованию и погромщик по призванию» — в корне неверно. Даже Витте, в своих воспоминаниях отзывающийся весьма нелестно о Д.Ф. Трепове, отри: цает, что он был охотником до погромов и вообще до дикого насилия47. Я скажу, что он не был и вахмистром. Образование его было действительно немногим большее, нежели у вахмистра, но отличительными для вахмистра свойствами — прямолинейностью и тонким пониманием своих прав и обязанностей — он вовсе не отличался. Наоборот, он постоянно хотел достигнуть преследуемой цели и осуществить возложенные на него обязанности не обыкновенным рутинным, единственно доступным для преобладающего числа людей способом, а какими-то особыми, сложными и новыми путями. Не считался он при этом ни с какими установленными порядками и даже законами. Последнее развилось у него, несомненно, в бытность его обер-полицмейстером в Москве, где под всесильной защитой великого князя Сергея Александровича, занимавшего должность генерал-губернатора, он привык не считаться ни с чем и ни с кем и столь же свободно нарушать права частных лиц, сколь игнорировать распоряжения, исходящие из центрального управления Министерства внутренних дел.

Иной человек был В.Ф. Трепов, бывший в описываемое время сенатором 1-го (административного) департамента, а перед тем — таврическим губернатором.

Немногим более образованный, нежели Д.Ф., совершенно не склонный к отвлеченным рассуждениям, он отличался большим природным здравым смыслом, практической сметкой и деловитостью при железном характере и исключительной напористости в достижении преследуемой цели. Столь же убежденный консерватор и, разумеется, монархист, как и брат его, он все же видел в монархии не самоцель, а служебное начало для блага родины. При этом он вполне понимал, что сохранить единодержавный строй, разрушив те основы, на которых он зиждется, невозможно. Такой основой, в представлении В.Ф. Трепова, был существовавший в России сословный строй, правда, с каждым днем все более разрушавшийся и на деле во многих отношениях проявлявшийся лишь в различных, разбросанных в 16 томах Свода законов постановлениях, но все же сохранивший свою внешнюю видимость. Вследствие этого, когда Витте пустился в крикливую критику порядка вещей в империи и провозгласил необходимость слияния крестьян с прочими сословиями, В.Ф. Трепов вполне примкнул к стремлениям Горемыкина окончательно сломить шею Витте и, но возможности, захватить разрешение крестьянского вопроса в свои руки.

В результате получилось то, что сокровенным центром борьбы с Вит-те явилась квартира Горемыкина. Здесь, в тесном кружке, к которому присоединился Кривошеий, осуждались все действия Витте и обсуждались

способы его устранения. Центр этот просуществовал довольно долго, а именно до весны 1906 г., т.е. до увольнения Витте от должности председателя Совета министров и назначения на его место Горемыкина. Действовал этот кружок через Д.Ф. Трепова, причем впоследствии тут составлялись особые записки, предназначенные для государя, а в некоторых случаях имеющие целью вразумить лишь самого Д.Ф. Трепова.

Действительно, хотя В.Ф. Трепов и имел влияние на своего младшего брата, но далеко не безграничное. Последний, как большинство слабовольных людей, боялся чужого влияния и, когда подозревал, что им хотят управлять, проявлял значительное упрямство. Подходить к нему надо было умеючи, оберегая его самолюбие и отнюдь не действуя на него нахрапом. Между тем В.Ф. Трепов, по свойствам своего горячего темперамента и несдержанного характера, не был способен на дипломатические подходы, в особенности к родному, да притом еще младшему, брату. Надо было дополнить непосредственное воздействие на Д.Ф. еще чем-либо иным. Вот в таких-то случаях и прибегали к особым запискам, написанным академически и в мягких тонах. Для составления этих записок был привлечен Кривошеиным Н.В. Плеве — человек определенно тупой, но хорошо владеющий пером и умеющий излагать и даже развивать чужие мысли. Но это было уже несколько позднее, а именно во время премьерства Витте, когда Д.Ф. Трепов состоял дворцовым комендантом и имел, следовательно, возможность ежедневно видеть государя.

В описываемое время центр этот только что образовался, но тем не менее весьма скоро добился существенного успеха. Руководимый хитроумным Улиссом48 — Горемыкиным, он сумел использовать усиливавшееся у государя недоверие к Витте, когда последний пустился в своеобразное исполнение предначертаний указа 12 декабря 1904 г., чтобы окончательно его свалить. Началось это с того, что Горемыкин принялся в сельскохозяйственном совещании уличать Витте в непоследовательности и в том, что он ныне усиленно порицает те самые меры правительства, которые он же сам в свое время защищал и проводил. Вопрос шел об отмене в законодательном порядке в 1895 г. статьи 165 положения о выкупе надельных земель, в силу которой каждый крестьянин-общинник имел право приобрести в личную собственность состоящий в его пользовании участок надельной земли путем досрочного взноса всей причитающейся за этот участок выкупной суммы. Так как отмена этой статьи служила главным препятствием к постепенному разрушению общины, то тем самым оказалось, что инициаторы этой меры в высшей степени содействовали закреплению у нас общины. Горемыкин между тем заявил, что всего решительнее высказывался за эту меру и горячо защищал ее перед Государственным советом при ее

прохождении там не кто иной, как СЮ. Витте, ныне высказывающийся за уничтожение общины.

Витте, весьма не любивший, чтобы его уличали в непоследовательности, а в особенности в совершении им каких-либо ошибок, отвечал с явной запальчивостью и наотрез отрицал утверждения Горемыкина. Не уверен, но мне кажется, что именно в пылу этого спора Витте и сказал ту фразу, которая и должна была его погубить. «Не пройдет и года, — пророчески заявил он, — как мы в этом или в каком-либо ином зале будем говорить о переделе частновладельческой земли».

Витте в данном случае проявил политическую прозорливость: в феврале 1906 г. Совет министров под его же председательством действительно обсуждал вопрос о принудительном в пользу крестьян отчуждении частновладельческих земель, но в то время прозорливость эта оказалась для него роковой. Не прошло и недели, как сельскохозяйственное совещание было Высочайшим указом закрыто и одновременно учреждено новое совещание об укреплении крестьянского землевладения под председательством Горемыкина. В данном на имя Горемыкина рескрипте49 целью этого совещания было поставлено расширение крестьянского землевладения «при непременном условии охранения частного землевладения от всяких на него посягательств» и затем скорейшее отграничение крестьянских земель, «дабы вящим образом утвердить в народном сознании убеждение в неприкосновенности всякой частной собственности».

Помешенные в рескрипте фразы, конечно, не были ответом на слова Витте. Включены они были вследствие происшедших в начале апреля, т.е. недели за три до закрытия сельскохозяйственного совещания, аграрных беспорядков, охвативших довольно широкий район. Беспорядки эти были вызваны, как все подобные беспорядки, социал-революционной пропагандой, не прекращавшейся со времени первых аграрных волнений, происшедших в апреле 1902 г. в Полтавской и Харьковской губерниях. Особенно усилилась эта пропаганда с началом Японской войны, причем приобрела по мере испытываемых нами неудач все более благоприятную почву.

Казалось бы, два эти явления — неудачная война и успех проповеди насильственного отобрания крестьянами земли у помещиков — не имели ничего общего; между тем внутренняя психологическая связь между ними несомненно была. Тут действовали две причины различного порядка: возраставшее среди крестьян общее недовольство, порождаемое преимущественно призывом на войну запасных, и падение в народном представлении престижа государственной власти — неизбежное последствие поражений на поле битвы.

Как бы то ни было, Горемыкин торжествовал: после более пятилетне-Го вынужденного отдыха он вновь возвращался к активной деятельности,

причем одновременно выбивал из седла, на которое рассчитывал сам сесть виновника этого отдыха — Витте.

Не могу не рассказать здесь небольшой сценки, происшедшей на последнем заседании сельскохозяйственного совещания, характерной как для общих условий того времени, так и для главного участника — Горемыкина.

Заседание это, как всегда вечернее, происходило в тот момент, когда юридически сельскохозяйственное совещание уже перестало существовать. Утром этого самого дня —30 марта 1905 г. — были подписаны государем акты об его закрытии и об учреждении нового совещания, причем рескрипт Горемыкину уже был ему доставлен.

Обстоятельство это не помешало Горемыкину не только появиться на этом заседании, но еще принести с собою документы, уличающие Витте в том, что он в 1895 г. поддерживал меры, фактически закреплявшие на неопределенное время существование земельной общины.

Как сейчас вижу входящую в зал заседания уже в то время слегка согбенную фигуру Горемыкина с непосредственно следующим за ним курьером, несущим два толстых фолианта: то были два дела Государственного совета, заключавшие бумаги и документы, касающиеся рассмотрения в 1895 г. вопроса об отмене упомянутой мною статьи 165 положения о выкупе надельных земель. Усевшись на своем обычном месте, Горемыкин с невозмутимо спокойным видом раскрыл положенные перед ним дела Государственного совета на заранее закладками отмеченных им местах, а по открытии заседания тотчас попросил слова. Разглаживая привычным жестом свои длинные пышные бакенбарды, принялся он за чтение высказанных Витте за девять лет перед тем доводов в пользу закрепления общинного землепользования вплоть до истечения срока выкупной операции. Доводы эти были, впрочем, исключительно фискального свойства и не касались существа вопроса*.

Для тех из присутствовавших на этом заседании лиц, которые уже знали о последовавшем закрытии сельскохозяйственного совещания, зрели-

* Витте в своих мемуарах утверждает, что он стоял за сложение с крестьян следуемых с них за надельные земли выкупных платежей50. Но когда же это было? В 1895 г. он настолько мало за это стоял, что даже лишил отдельных крестьян права досрочного выкупа причитающейся им доли надельной земли из опасения, что при этом из состава земельных крестьянских общин выйдут наиболее зажиточные крестьяне, вследствие чего труднее будет взыскать с оставшихся в общине крестьян ежегодно уплачиваемые ими за взаимною круговою порукою выкупные суммы. Да и независимо от того, кто бы стал препятствовать министру финансов уменьшить налоговое бремя, если бы он сам по состоянию средств государственного казначейства признавал это возможным? И зачем только Витте в своих воспоминаниях цинично утверждает такие факты и приписывает себе такие намерения, опровергнуть которые так легко на основании множества им лично подписанных бумаг или высказанных и закрепленных в печати слов?

те это было любопытным и, скажу, тяжелым. Не сомневаюсь, что Го-ремыкин пришел на совещание не столько для того, чтобы потешиться над поверженным врагом, как для того, чтобы отвести от себя подозрение в том, что именно он инициатор закрытия совещания. Таким способом он, вероятно, хотел доказать остальным членам совещания, что его закрытие столь же неожиданно для него, как и для них. Однако на деле для тех, впрочем весьма немногих, лиц*, которые уже знали о совершившемся, способ действия Горемыкина по отношению к Витте был жестокой игрой кошки с мышкой. Витте, несомненно, обладал многими недостатками, но отказать ему в горячем интересе к судьбам России и в том, что он во всякое дело вкладывал всю свою энергию и всю свою душу, никак нельзя. Он жил государственными интересами, и чем крупнее они были, тем с большей относился он к ним страстностью. Поэтому, когда Витте, закрывая это последнее заседание совещания, указал на то, чем он займется в своем следующем собрании, слова его, для меня по крайней мере, были трагичны. Так свелась на нет одна из тех бесчисленных предпринимавшихся лицами, искренно желавшими движения России по пути дальнейшего процветания, попыток сдвинуть наше устарелое законодательство с мертвой точки.

Передача вопроса о земельной общине в совещание, председательству-емое Горемыкиным, было сдачей его в первоклассную усыпальницу, где, как это всякий понимал, он мог пролежать в блаженном покое до скончания веков. События этого, однако, как известно, не допустили.