От самодержавия к думской монархии

«Однородное правительство» С. Ю. Витте, революция и «конституционные» реформы

Декабрьская победа правительственных сил, положившая начало периоду отступления революции, не прервала, однако, тот сложный и так и оставшийся незавершенным процесс трансформации самодержавного строя, который начался после 17 октября 1905 г. И дело здесь было не только в «царском слове», данном в знаменитом манифесте, но и в том, что эти преобразования уже не зависели от той или иной политической конъюнктуры, да и продолжавшаяся революция все еще держала власть в напряжении. Поэтому мы должны будем вернуться несколько назад и рассмотреть весь период становления так называемой думской монархии, которое, как известно, началось после издания манифеста 17 октября и оказалось тесно связанным с именем гр. СЮ. Витте.

* * *

«Таким образом, я очутился во главе власти вопреки моему желанию...» - этот комментарий Витте по поводу назначения его председателем Совета министров, как и многое в его мемуарах, абсолютно не соответствовал действительности1. На самом деле он страстно желал власти, однако оказался лишь во главе коллегиального органа, только в теории проводившего единый политический курс и безоговорочно подчинявшегося «премьеру» (этот термин с октября 1905 г. все быстрее входил в обиход). Конечно, новый Совет гораздо больше напоминал единое правительство, чем прежний совершенно бесправный Комитет министров, но и от западных «кабинетов» он отличался очень сильно и стилем взаимоотношений с верховной властыо (а позже и с народным представительством), и самим механизмом своей работы.

Отсутствие солидарности в правительственных кругах было одной из наиболее острых для самодержавия проблем, возможные пути решения которой постоянно (особенно в кризисных условиях), но безуспешно обсуждались при всех последних царях. Суть этой

393

проблемы заключалась в том, что любой фактический, а не номинальный глава «единого» правительства не мог не монополизировать интерпретацию «самодержавной воли», а значит, превращался бы во временщика или диктатора. Наиболее важным институтом, гарантировавшим «полицентризм» в правительстве, являлись всеподданнейшие доклады отдельных министров, которые даже в большей степени, чем право их назначения, позволяли монарху реально контролировать администрацию. Конечно, существовали и неформальные, закулисные механизмы влияния, однако огромное их значение во многом поддерживалось именно отсутствием правительственного единства.

Вместе с тем вопрос о создании и функционировании «однородного правительства» являлся важнейшей частью комплекса проблем, ассоциировавшихся в умах современников с введением «конституционного устройства»2, и, конечно, неслучайно обсуждение его активизировалось уже с принятием решения о созыве законосовещательной («булыгинской») думы. Тогда, в сентябре-октябре 1905 г., Витте, предвкушавший свою будущую роль главы правительства, настаивал на отмене министерских докладов и, не встретив в «верхах» поддержки, не постеснялся заявить: «Пишите, что хотите, я же знаю, как я поступлю в том случае, если на меня выпадет удовольствие быть председателем будущего Совета министров. У меня будут министры - мои люди, и их отдельных всеподданнейших докладов я не побоюсь»3.

Мог ли он всерьез рассчитывать на столь благоприятное для себя положение вещей? Едва ли. Во всяком случае, его действия в первые недели после 17 октября, в том числе переговоры с представителями «общественности», свидетельствовали о надеждах заручиться поддержкой будущего «народного представительства». Приглашая гр. И.И. Толстого занять должность министра просвещения, новый глава кабинета счел долгом предупредить его, что через 3—4 месяца, «с открытием Государственной думы мы все должны будем уйти и уступить место другим, если сама Дума не попросит кого-либо из нас остаться»4. Витте, имевший тогда очень слабое представление о настроениях в среде общественной оппозиции режиму, по словам одного из его сотрудников, «был убежден, что, дав России Думу, он вышиб из-под ног революции главную ее базу, так что отныне русская передовая интеллигенция будет поддерживать государственную власть и, в частности, его как премьера». А в результате он «получил вместо желаемого оперного апофеоза травлю и смуту со всех сторон»5.

От состава правительства зависела его работоспособность в критических условиях продолжающейся революции6. Пытаясь привлечь общественных деятелей, Витте, по собственному откровенному признанию, рассчитывал, что те «могут помочь своею репутаци-

394

ей успокоить общественное волнение»7. Однако представители бюро земских съездов (фактически - кадетов) Ф.Ф. Кокошкин, Ф.А. Головин и кн. Г.Е. Львов на единственной встрече с премьером от переговоров об участии в правительстве уклонились, продекларировав от имени либералов требования созыва Учредительного собрания, избранного по «четыреххвостке», политической амнистии и немедленной реализации положений манифеста 17 октября8. Контакты с более «умеренными» Д.Н. Шиповым, кн. Е.Н. Трубецким, М.А. Стаховичем и А.И. Гучковым продолжались гораздо дольше, причем «общественники» в итоге все-таки отказались занять предлагавшиеся им должности соответственно государственного контролера, министров народного просвещения, земледелия и торговли и промышленности. «Наше вступление в кабинет, - писал позже Шипов, - могло бы иметь значение в том случае, если бы одновременно с нами вошли представители большинства съездов земских и городских деятелей, объединившихся в партии народной свободы (кадетов. - Авт.), и если бы общественным представителям было предоставлено в кабинете достаточное число мест, обеспечивающее их влияние на государственное управление»9. Это вроде бы означало, что будущие октябристы (сама партия была создана несколькими днями позже) отказываются от «сепаратного сговора» с властью. Пойти на такой сговор «умеренным» было тем сложнее, что кадетское руководство внимательно следило за ходом переговоров (Е.Н. Трубецкой был членом кадетской партии, и, судя по воспоминаниям Милюкова, совсем не прочь был стать министром)10. Модель «буржуазных» европейских революций середины XIX в., в ходе которых оппозиция пошла на компромисс с властью из опасения социального хаоса, разумеется, занимала не последнее место в сознании русских либералов (как впоследствии и либеральных историков). Однако выдвигавшиеся на переговорах каждой из сторон условия были абсолютно неприемлемы для другой. При этом и Витте, и либералы, видимо, действительно сделали максимум возможных для них тогда уступок, и дальнейшие шаги в этом направлении могли бы превратить их в политических банкротов. Желающих совершить подобное самоубийство, разумеется, не нашлось...

Неудача этих первых в российской истории переговоров об участии представителей либеральной оппозиции в правительстве впоследствии стала поводом для многочисленных спекуляций на тему «упущенного шанса» ее сотрудничества с властью. Известны ретроспективные сожаления об этом, например, В.А. Маклакова11, по мнению которого, кадетской партии следовало бы стать тем, чем только и могла быть в крестьянской стране либеральная партия -организацией узкого слоя интеллектуальной элиты, постепенно и осторожно готовящей массы к восприятию либеральных идей. Революция же привела к совершенно обратному результату: «Попут-

395

ный политический ветер надул паруса партии, сделал ее «народной». Помню стремительное проникновение в нее таких элементов, которые не только программы ее понять не могли, но не умели произнести ее имени»12. Таким образом, остаться либеральной партия могла, только расколовшись. Но ведь раскол, в благотворность которого хотелось верить Маклакову, в среде либеральной оппозиции к тому времени уже произошел. Однако даже представители меньшинства (октябристы) не сочли возможным войти в правительство, резонно полагая, что это лишь дискредитирует их в общественном мнении, а самому правительству при неясности его программы никакой помощи не окажет. Да и мыслимо ли было превращение кадетов в «умеренную» партию в условиях пика революции и мощного напора «снизу»?

Для Витте же принятие условий оппозиции означало бы признание полной неудачи ставки на «умиротворение» общества. Кроме того, премьер совсем не был готов возглавить правительство, хотя бы отчасти состоящее из общественных деятелей. Они бы полностью лишали его той свободы лавирования, на которой, как будет показано ниже, была построена вся деятельность Витте в качестве главы правительства. Да и по складу своего характера он не терпел возле себя какой-либо оппозиции, привык распоряжаться авторитарно, а из-за полного отсутствия светскости часто облекал свои мысли в нарочито грубую форму. Впоследствии, вспоминая о работе Совета министров под председательством Витте, гр. И.И. Толстой писал: «...Его тихий голос нередко переходил на настоящий крик, когда он вступал с кем-нибудь в спор; при этом он не задумывался над своими выражениями и слова вроде: "так могут думать только идиоты" или "это черт знает, на что похоже", "я в таком случае все брошу к черту", "я попрошу Вас молчать и слушать, когда я говорю" и т.п. были не редкостью»13. Можно поэтому согласиться с мнением В.И. Гурко, утверждавшего, что «если Витте охотно шел на всякие заигрывания и даже уступки общественности... то поступиться в ее пользу малейшей долей своей власти он вовсе не намеревался»14.

Впрочем, для премьера, конечно, был важен не итог переговоров, а сам их факт как доказательство желания сотрудничать с обществом (сведения о контактах с либералами по его инициативе предавались огласке). И когда в конце октября в частной беседе с П.Н. Милюковым премьер услышал от того совет сформировать «деловой» кабинет из представителей либеральной бюрократии, он, вспоминал лидер кадетов, «сразу преобразился: вскочил с места, протянул мне свою неуклюжую руку и, потрясая мою, ему протянутую с некоторым недоумением, громко воскликнул: "Вот наконец я слышу первое здравое слово. Я так и решил сделать"». Разговор с Милюковым выявил и одну из наиболее болезненных для

396

Витте тем: о смысле тех изменений, которые внес в государственный строй России манифест 17 октября. Милюков заявил, что если правительство решило двигаться по конституционному пути, то оно «лучше всего поступило бы, если бы прямо и открыто сказало это -и немедленно октроировало (даровало. - Авт.) бы хартию, достаточно либеральную, чтобы удовлетворить широкие круги общества». Витте вынужден был признать, что камень преткновения - в позиции Николая II, не желающего конституции15. Впоследствии премьер приложит немало усилий, чтобы дезавуировать в глазах императора конституционный смысл манифеста. Делать это ему было тем легче, что смысл самого слова «конституция» был весьма неопределенным и суть ее понималась в «верхах» и в обществе далеко не однозначно.

Неудача переговоров с оппозицией затянула формирование правительства, но в то же время вроде бы давала его главе значительную свободу в подборе сотрудников. На деле же сложившийся состав кабинета оказался совсем не однородным. По мнению прекрасно осведомленного В.И. Гурко (в то время - заведующего Земским отделом МВД), «кабинет Витте разделился на три довольно резко очерченные части». Первую составляли «определенные клевреты Витте, не решавшиеся даже ему возражать» - министр финансов И.П. Шипов, главноуправляющий землеустройством и земледелием Н.Н. Кутлер (бывшие сотрудники Витте по министерству финансов) и министр путей сообщения К.С. Немешаев. Вторую -министры, «стремившиеся выказать свою самостоятельность», но «в конечном счете все же неизменно примыкавшие к мнению Витте». Это были министр народного просвещения И.И. Толстой, министр промышленности и торговли В.И. Тимирязев, государственный контролер Д.А. Философов и «бесцветный» министр иностранных дел гр. В.Н. Ламздорф, внутренней политикой не интересовавшийся. Третью группу составляли министры, от председателя совершенно не зависевшие - военный (А.Ф. Редигер), морской (А.А. Бирилев) и императорского двора (гр. В.Б. Фредерике). Очень близкий к Витте обер-прокурор св. Синода кн. А.Д. Оболенский влиянием не пользовался16.

Совершенно особую позицию в правительстве занимал П.Н. Дурново. Назначенный на должность управляющего Министерством внутренних дел по настоянию Витте и несмотря на отрицательное мнение Николая II, он оказался в оппозиции главе правительства, которая становилась все более явной по мере того, как успехи в борьбе со «смутой» резко поднимали авторитет Дурново в глазах императора. Общественное мнение очень скоро стало воспринимать главу МВД как некоего антипода Витте (так что правительство по европейской моде часто именовалось «кабинет Витте - Дурново»). В декабре, скорее всего, по инициативе Дурново казавший-

397

ся нерешительным министр юстиции С.С. Манухин был заменен родственником министра внутренних дел М.Г. Акимовым. В итоге, как отмечал Гурко, оба министра «пользовались доверием государя в значительно большей степени, нежели сам председатель Совета, и посему при личных докладах Николаю II неизменно получали высочайшее одобрение своих действий и предположений...»17

Конечно, Витте в какой-то мере был заинтересован в подобном положении, позволявшем ему дистанцироваться от непопулярных репрессий (а это было важно не только для создания благоприятного общественного мнения, но и для обеспечения личной безопасности от террористов). Однако подобное «распределение ролей» все-таки не было лишь пропагандистским ходом. Витте и Дурново действительно стали своеобразными антиподами, и не только по противоположности политики, которую они проводили. По словам И.И. Толстого, уже в ноябре-декабре «Дурново возражал почти против каждого предложения Витте, как бы принципиально не одобряя всю конституционную затею...» С началом же нового года, когда на Дурново посыпались «высочайшие милости», он все резче спорил с премьером, подолгу не посещал заседаний Совета министров'8.

Всячески демонстрируемая Дурново последовательность его политической линии очень резко контрастировала с очевидной неопределенностью курса премьера. «Несчастнее и растеряннее, как в эти дни Вашего премьерства, я никогда Вас не видел, - утверждал в своем изданном уже в эмиграции памфлете некогда очень близкий к Витте журналист И.И. Колышко. - В пышных покоях Зимнего дворца, окруженный полицией и жандармами, всемогущий и бессильный, защемленный между самодержавием и революцией, между Хрусталевым-Носарем и Дурново, вы барахтались...»19 О том же писал Гурко: «Да, в ноябрьские и декабрьские дни 1905 г. Витте предстал перед лицами, даже близко его знавшими, в новом свете. Куда девалась его самоуверенность, неограниченная смелость и ни перед чем не Останавливающийся натиск. Как в беседах со своими сотрудниками, так даже и в заседаниях Совета министров... Витте обнаруживал не только отсутствие вперед продуманной и твердо принятой линии действия, но и полную растерянность»20. Даже в стане оппозиции поведение премьера вызывало удивление21.

Что же произошло с человеком, казалось, долгие годы внутренне готовившимся к исполнению роли если не «спасителя отечества», то, по крайней мере, полновластного главы правительства? Стал ли он заложником непреодолимых обстоятельств или всего лишь оказался в решающий момент не на высоте вдруг вставших в полный рост принципиально новых, немыслимых ранее проблем? Самый, наверное, противоречивый политик последних десятилетий Российской империи, Витте не был ни великим государственным деятелем, способным за многочисленными частностями постоянно

398

видеть главное, ни гениальным тактиком, воспринимающим действительность как шахматную доску. Для этого он всегда был слишком страстен и эгоцентричен, обладая удивительной способностью замыкать любую ситуацию на себе самом. Этот «солипсизм» Витте, хорошо знакомый любому читателю его мемуаров, в «нормальных» условиях скорее помогал ему добиваться желаемого, обескураживая противников напором и самоуверенностью, непривычными для жившей по жестким и достаточно формальным законам правящей элиты. Но в критических условиях революции он столкнулся не с обычными бюрократическими баталиями, а с силами и задачами совершенно иного масштаба. Окружающий мир отказывался играть по прежним правилам, проявляя полное безразличие к желаниям премьера, а тот был уже недостаточно гибок, чтобы усваивать новые уроки с былой легкостью.

Безусловно, премьер был лишен какой-либо внешней точки опоры: революционные и правомонархические силы были ему враждебны, либералы (в том числе «умеренные») всячески демонстрировали недоверие, император едва скрывал свою антипатию. Не было и отчетливой программы действий, которая позволяла бы Витте надеяться на поддержку с чьей-либо стороны или даже просто «идти напролом» в том или ином направлении. Он явно растерялся и, раздражаясь, часто обвинял в непоследовательности Николая II, прислушивающегося не к нему, Витте, а к разнообразным интриганам. При этом оказывалось, что он - конституционалист не менее последовательный, чем многие кадеты. Своему противнику В.Н. Коковцову он не побоялся даже заявить в начале января 1906 г., что «вообще не видит никакого просвета и смотрит на вещи самым безнадежным образом, не чувствуя доверия к себе государя и не видя его готовности идти дальше по пути реформ и введения у нас настоящей, а не "детской"... конституции, с уступкой народному представительству большей части своих прав»22.

При этом Витте отнюдь не был бездеятелен, как, скажем, сменивший его И.Л. Горемыкин. Правительственная активность была очень высокой, а премьер, по словам И.И. Тхоржевского, «упрямо, как вол и гигант, работал всю зиму 1905-1906 годов». Тхоржевский, который был одним из шести чиновников, поочередно при нем дежуривших, вспоминал, что «больше одного дня в неделю нельзя было физически выдержать этой работы, так ее было много!»23 Однако при оценках Витте как премьера его работоспособность в расчет принималась мало.

В ноябре 1905 г. с подачи «Нового времени» по столице гуляла злая шутка: в Петербурге существуют два правительства - графа Витте и Хрусталева-Носаря (Совет рабочих депутатов), причем неизвестно, кто кого арестует. В «Воспоминаниях» Витте безапелляционно приписал заслугу ареста Совета себе24. По свидетельству же

399

Гурко, премьер узнал об этом событии по телефону во время заседания правительства. «С буквально белым лицом и с прерывающимся от дрожи голосом он в величайшем волнении сказал: "Все погибло. Дурново арестовал Совет рабочих депутатов". Слова эти произвели впечатление разорвавшейся бомбы...»25 Премьер не мог взять нужную «ноту» ни имея дело с возбужденными массами, ни при общении с тонко чувствовавшим фальшь императором. Знаменитое послание Витте 3 ноября к бастовавшим рабочим Петербурга начиналось с обращения «братцы рабочие». «Эти "братцы" были одною из политических безвкусиц, губивших и погубивших Витте», - считал Тхор-жевский26. Всеподданнейшие доклады премьера декабря - января и телеграммы на места, на которые он неоднократно ссылался в этих докладах, были полны весьма решительных выражений: «нужно разделаться с остзейскими губерниями»; «с кровожадными мятежниками расправляться самым беспощадным образом» и т.п. 27. Однако на императора такие эскапады производили впечатление, обратное ожидавшемуся. 25 января он сообщал матери, что «Витте после московских событий (декабрьского восстания. - Авт.) резко изменился. Теперь он хочет всех вешать и расстреливать. Это настоящий хамелеон...»23. Идеологические маневры премьера зафиксировали многие достаточно осведомленные наблюдатели. Так, по словам А.В. Богданович, «Витте за последнее время тянет все правее и правее в убеждениях, которых у него нет, и поэтому выходит, что "правая" в недоумении - его туманных мнений не может понять, ему не верит»29.

Стремясь предстать в Царском Селе в роли «усмирителя», премьер не отказывался от контактов с «умеренными», причем и здесь проявилась его склонность к не слишком замаскированной двойной игре. В числе мероприятий, имевших не текущий, а «органический» характер, на первом месте оказался вопрос об изменении Положения о выборах в Государственную думу, обсуждавшийся в Совете министров в течение нескольких дней с 19 ноября 1905 г. К этим заседаниям было подготовлено сразу три проекта избирательного закона, причем один из них по инициативе Витте разрабатывался либеральными общественными деятелями (Д.Н. Шиповым, С.А. Муромцевым и другими) и предполагал введение всеобщего избирательного права (для мужчин старше 25 лет) при двухстепенных выборах в деревне и прямых в городе. Суть двух других проектов заключалась в изменении трехкуриальной системы, установленной Положением 6 августа, в соответствии с буквой манифеста 17 октября, то есть в предоставлении избирательных прав некоторым социальным группам, которые были их лишены. Особенно сложным оказался вопрос, каким образом включить в выборную систему рабочих, признававшихся наиболее опасным классом населения. Каждый из возможных путей - выделение рабочих в отдельную группу

400

избирателей (вплоть до закрепления за ними определенного числа мест в Думе) или включение их представителей в число городских выборщиков - казался по-своему опасным30.

Во время предварительных бесед с Витте, к немалому удивлению Шилова, оказалось, что премьер не имеет ни малейшего представления о сути предлагавшейся москвичами пропорциональной системы, и, несмотря на пояснения, она была им отвергнута. Тем не менее Витте заявил, что сочувствует идее всеобщего голосования, а ознакомившись с составленной канцелярией Совета министров справкой, где излагались преимущества и недостатки предложенных проектов, «общественники» не могли не прийти к выводу, что он распорядился акцентировать преимущества их точки зрения. Впрочем, в беседе с Шиповым Крыжановский выразил сомнение в искренности главы правительства. И действительно, на заседании Совета тот поразил Шипова и его товарищей (участвовали 7 общественных деятелей) выступлением против всеобщего голосования, во время которого Крыжановский неоднократно обращался к Шилову с улыбкой31. На стороне же москвичей оказались Н.Н. Кутлер, К.С. Немешаев и Д.А. Философов. Последний, доказывая укорененность идеи равенства в душе русского крестьянина, как вспоминал Крыжановский, «ссылался на пример недавних перед тем погромов, где крестьяне, деля между собою увезенное из разграбленной усадьбы имущество, разрубили фортепиано, находя несправедливым отдать его кому-либо целиком, и разобрали по частям»32. По словам Гурко, слыша такую аргументацию от хорошо знакомого коллеги, он «просто не верил своим ушам»33. Конечно, Философов едва ли мог считать подобный довод основательным. Характерно, однако, что он счел уместной эту доведенную до абсурда апелляцию к традиционным идеологическим представлениям о патриархальной простоте (а значит, природном консерватизме) крестьянства. К такой же уловке чуть позже с подачи Витте должны были прибегнуть и «общес*твенники».

После Совета министров новый избирательный закон обсуждался в особом совещании под председательством царя 5, 7 и 11 декабря («первое царскосельское совещание»). На первое заседание как представители «общества» были приглашены Д.Н. Шипов, А.И. Гучков, П.Л. Корф (все трое принадлежали к числу основателей «Союза 17 октября») и В.А. Бобринский (последние двое - как предполагаемые противники всеобщего голосования). Аргументация Шипова и Гучкова, по сути, сводилась к тому, что именно всеобщее голосование не только успокоит страну, но и обеспечит консервативный состав Думы. Отдельное же представительство рабочих явится, по словам Гучкова, «организованным стачечным союзом». При этом «вовсе не следует бояться народных масс» (т.е. крестьян). К этому мнению присоединился Корф, по словам которого, «созыв Государ-

401

ственной думы - это конец революции»34. Уповать на консерватизм крестьянства в условиях массовых аграрных волнений позволяла настойчиво проводимая Шиповым мысль о том, что оно «будет очень радикально в земельном деле и, наоборот, очень консервативно в вопросах политических»35. Более того, якобы к землевладельцам лично «крестьяне никакой вражды не питают»36.

В перерыве Витте и Крыжановский поздравили Шилова с успехом. Общественные деятели удалились, мнения же сановников кардинально разошлись. Н.С. Таганцев, А.А. Сабуров, А.С. Стишин-ский, П.Н. Дурново и Д.Ф. Трепов были против всеобщих выборов, В.И. Тимирязев, В. И. Верховский, Д. А. Философов - за, причем последний вновь эксплуатировал в либеральных целях охранительные догмы: «В основании всеобщей избирательной системы лежат те же принципы, которые соответствуют всему миросозерцанию русского народа: перед Богом и царем все равны. Мы не можем идти по тому пути, по которому шли западноевропейские народы, как, например, Англия, где существовал феодализм»37. Позиция премьера была трудноуловима. Подтекст его многочисленных выступлений верно резюмировал Крыжановский: «Самое удивительное в совещании было поведение графа Витте. Его нерешительный характер и колебания и явная боязнь принимать на себя ответственность выявились здесь в полной мере. Впечатление от его бесконечных речей было таково, что он во всех спорных случаях как бы стремился переложить ответственность на государя, словно желая иметь возможность потом говорить: "Вот, я говорил, вот, я указывал, а он решил по-своему"»38. При этом после первого же заседания Витте, судя по его собственным воспоминаниям, в первый и последний раз в жизни решил воспользоваться влиянием императрицы, «высказав, что государь сделает ошибку, согласившись на крайний проект» (т.е. на всеобщее голосование)3?. В конце концов Николай II заявил, что он колебался, но теперь «чутье ему подсказывает», что»«идти слишком большими шагами нельзя. Сегодня - всеобщее голосование, а там недалеко и до демократической республики. Это было бы бессмысленно и преступно»40.

По принятым в итоге поправкам к избирательному закону, в дополнение к крестьянской, землевладельческой и городской куриям создавалась рабочая. В избрании выборщиков участвовали рабочие промышленных предприятий с общим числом занятых не менее 50 человек. Уполномоченные от предприятий образовывали губернский (или городской) съезд, который по специальным нормам избирал выборщиков на губернское (городское) избирательное собрание, где они присоединялись к выборщикам от других курий. Существенно расширялась городская курия за счет нанимателей квартир, служащих государственных, земских, сословных учреждений (им для участия в выборах достаточно было получать жалованье или

402

пенсию), мелких собственников. В землевладельческой курии избирательные права получили управляющие и арендаторы имений, соответствующих цензу41. Казалось бы, принятие этого более умеренного по сравнению с всеобщим голосованием, варианта должно было удовлетворить императора. Однако уже в начале января 1906 г. он явно склонялся к тому, чтобы записать новый закон в «пассив» правительству Витте. В беседе с вернувшимся из Парижа В.Н. Коковцовым, пожаловавшись ему на то, что правительство «шатается из стороны в сторону», Николай II заявил: «Вот Вас здесь не было всего две с небольшим недели, а сколько за это время сделано невероятных по своим последствиям шагов. Переделан избирательный закон в таком смысле, что меня пугают самыми тяжелыми последствиями в смысле будущего состава Государственной думы...»42

Одной из наиболее характерных черт нового закона, по верному замечанию американского историка А. Ашера, была его сложность. «Вчера я целый день пытался вникнуть в механизм выборов. У меня ничего не вышло, - писал находившийся в то время в Москве Морис Беринг 3 марта 1906 г. - Я спросил у одного русского, сколько стадий [ступеней] в голосовании. Он сказал четыре. Я спросил другого; он сказал три. Я спросил третьего; он ответил - две». Все трое были правы43.

В литературе принято приводить данные о пропорциях представительства выборщиков по куриям, в соответствии с которыми землевладельцы избирали 35% выборщиков, крестьяне - 42, горожане - 22, а рабочие - 3%44. Такой подсчет дает лишь очень схематичное представление о реальном соотношении сил на выборах. В действительности сложность избирательной процедуры, низкий уровень политической культуры большинства избирателей, царившее во время выборов возбуждение и целый ряд других факторов сильно затрудняли возможность предсказать исход голосования. Свою роль сыграла и мажоритарная система, находившаяся в серьезном противоречии с пропорциональным принципом формирования собрания выборщиков и гарантировавшая существенные перекосы в итогах голосования. В случае если абсолютное большинство выборщиков оказывалось представителями одной партии, результат был предрешен. При ином раскладе он определялся многими, порой достаточно случайными обстоятельствами. До завершения голосования выборщики не могли покинуть помещения, в котором оно проводилось, и утомление от многочасовой процедуры иногда приводило к тому, что компромиссными, «проходными» оказывались совершенно неожиданные кандидатуры45.

Ретроспективные оценки выборной системы по закону 11 декабря, кому бы они ни принадлежали, конечно, исходили из того,, что ее применение дало достаточно радикальный состав I и II Государственных дум. Много лет спустя Милюков сделал в воспоминаниях

403

достаточно парадоксальный вывод, что именно сложность системы стала важным фактором успеха оппозиционных партий. «Витте потерял шанс использовать выборы для всенародного плебисцита в пользу самодержавия, - уверял он. - Избиратель получал время оправиться от испуга реакции, собраться, столковаться - два, три, четыре раза перед последним "ящиком"»46. Лидер кадетов имел в виду плебисциты времен правления Наполеона III, в ходе которых французский народ (в большинстве своем, как и в России - крестьяне) неизменно выражал поддержку своему императору. Фактически той же точки зрения придерживались те, кто (как, например, Шипов), защищая всеобщее голосование, уповал на консерватизм крестьянства. Однако в условиях продолжающейся революции такие расчеты выглядели по меньшей мере рискованно.

В одной из своих речей на первом царскосельском совещании Витте выделил в качестве одной из «исходных точек» обсуждавшихся преобразований необходимость поставить между Думой и императором Государственный совет. К тому времени дискуссии о превращении Госсовета в «зерхнюю палату» имели достаточно длительную историю. Эта тема обсуждалась в Совете министров и на петергофских совещаниях летом 1905 г., на совещаниях на квартире Д.М. Сольсхого в октябре47. Автором одного из обсуждавшихся проектов стал все тот же Крыжановский, «маг и волшебник конституционного праза», как иронично называл его Милюков. Свою роль «регулятора» по отношению к Думе Совет может выполнить в том случае, считал он, если в нем будут доминировать силы, консервативные вследствие не «случайностей личных воззрений», а «более мощных движущих причин», под которыми подразумевались в первую очередь «крупные материальные интересы». При условии равенства выборной и назначаемой частей Совет должен обладать достаточной легитимностью в глазах общества и монарх получит возможность противопоставлять мнению Думы не свое собственное (или, что почти то же самое, правительственное), а другое, вроде бы тоже имеющее общественную санкцию. В итоге неудовольствие «будет направлено прямо и непосредственно против Совета, а не против верховной власти»48.

Уже 28 октября для разработки реформы по инициативе Витте было создано Особое совещание под председательством Сольского, работа которого продолжалась до 19 января 1906 г. Затем 14 и 16 февраля разработанный проект подвергся обсуждению в совещаний под председательством царя («второе царскосельское совещание»). Наибольшие споры в обоих совещаниях вызвали два ключевых вопроса: соотношение выборного и назначаемого элемента и прав Думы и Совета. Озвученное в Царском Селе.предложение консерваторов (А.С. Стишинского, П.Н. Дурново, К.И. Палена, А.П. Игнатьева) сделать прерогативой монарха определение коли-

404

чества выборных и назначаемых членов было признано излишним.

В совещании Сольского Н.Н. Кутлер и А.Д. Оболенский высказались за то, чтобы предоставить Совету право не абсолютного, а лишь суспензивного вето, для преодоления которого требовалось бы квалифицированное большинство (2/3) Думы. Это предложение мотивировалось тем, что при разном составе «палат» законодательная власть рискует быть полностью парализованной, если Совет будет систематически отклонять принятые Думой законы. Противники же такой системы взаимоотношений двух законодательных органов видели в ней опасность не только умаления значения Совета, но и того, что она поставит монарха в невыгодную для него роль арбитра между «демократической» и «аристократической» палатами. К традиционалистским идеологическим ценностям опять активно апеллировал Витте, причем для защиты предложения, вроде бы имевшего, скорее, либеральный смысл. Говоря о Думе, он в очередной раз заявил, что «рассматриваемое преобразование еще не составляет конституции», а на следующий день, вернувшись к мысли о суспензивном вето, выразил опасение, как бы Совет не стал «средостением» между царем и крестьянами: «Они и смотрят на Думу так - найдем через нее доступ к царю, найдем расправу... Скажут, думали, что будет доступ, а между тем чиновники отдалили нас от государя». Коковцов сказал, что предлагаемый премьером путь «знаменует переход к одной палате», и услышал от Витте: «Я смотрю так, что Владимир Николаевич желает конституционный порядок управления, а я считаю, что этого нельзя». Тут не выдержал престарелый гр. К.И. Пален, еще при Александре II бывший министром юстиции: «Что такое конституция? Граф Витте сказал, что в манифесте 17 октября никакой конституции не содержится. Не подлежит, однако, сомнению, что Россия будет управляться по конституционному образцу...» «Ни один факультет университета не определяет конституции, как граф Пален, - ответил Витте. - Прежде всего у нас нет присяги на верность устанавливаемому строю. Государь император вводит этот строй по собственной инициативе. Какая же это конституция? ...Напрасно относиться с пренебрежением к психологии общества, а особенно крестьян, где психология все -царь и Бог!» Виттевскую трактовку конституции тут же опровергли Ф.Г. Тернер и Н.С. Таганцев, а в перерыве Пален, предупредив императора об опасности предложения Витте, добавил: «А говорить, что вы не дали конституции, значит куртизанить»49.

Позиция Витте, со свойственной ему прямолинейностью стремившегося обелить себя в глазах царя, не вызывает удивления. Вместе с тем этот спор не был лишь терминологической эквилибристикой. Речь шла о различных идеологических парадигмах, и неслучайно точка зрения Витте, пытавшегося эксплуатировать ту из них, сторонником которой был сам император, неминуемо приводила его к

405

оперированию понятиями из традиционалистского арсенала. Вспомним, с какой настойчивостью доказывал необходимость для власти признать конституционный характер перемен в государственном строе, произнести само слово «конституция» Милюков в разговоре с премьером. «Меня очень упрекали мои критики, - вспоминал об этой беседе лидер кадетов, - что я так цеплялся за «слово», когда «содержание» его было уже уступлено. Но в том-то и дело, что уступлено оно не было и что самое сокрытие «слова» это доказывало...»50 «Вопрос о словах» представлялся, как будет показано ниже, чрезвычайно важным не только ему, но и Николаю II.

Возвращаясь к Государственному совету, стоит отметить, что не было принято ни одно из сделанных Витте в Царском Селе предложений (он также поразил всех выступлением против публичности заседаний «палат», ссылаясь на то, что невежественные посетители будут бросать в министров «мочеными яблоками да ревущими кошками»51)- По закону 20 февраля 1906 г. совет получил равные с Думой права, в том числе право законодательной инициативы и запроса министрам. В число выборных его членов должны были войти 34 представителя губернских земских собраний, 22 члена от съездов землевладельцев (в губерниях, где не было земств), 6 - от Православной церкви, 18 - от дворянских обществ, 6 - от Академии наук и университетов, по 6 - от торговых и промышленных организаций52. Как и предвидели сановники, реформа Госсовета, ограничивавшая права Думы, была воспринята в либеральном обществе негативно, а требование упразднения этого органа вошло в «стандартный набор» требований левой оппозиции. Консервативный смысл создания «верхней палаты» несомненен. Однако согласиться с той точкой зрения, что это была контрреформа53, вряд ли можно уже потому, что задумывалась и обсуждалась она параллельно с разработкой законов о Думе, да и вопрос о ее противоречии манифесту 17 октября совсем не так однозначен, как полагали многие оппозиционеры. С юридической точки зрения, скорее, можно назвать его вопросом о различных толкованиях этого акта54.

Последней из «органических» мер, разработанных в преддверии созыва Думы, стало принятие новых Основных законов Российской империи, которые должны были быть исключены из ведения народного представительства. Возможно, Витте не прочь был и здесь использовать тот же маневр, что при обсуждении вопроса о выборной системе. Во всяком случае, еще ночью 23 октября пришедшим к нему по поводу демонстрации у Технологического института известным юристам и кадетам И.В. Гессену и Л.И. Петражицкому он совершенно неожиданно, как бы экспромтом, предложил составить проект Основных законов55. Несложно догадаться, какая судьба ожидала бы это произведение, если бы оно было создано. Однако непосредственно к обсуждению этого вопроса правительство при-

406

ступило только в конце февраля 1906 г., когда ситуация сильно изменилась и премьер был озабочен главным образом демонстрацией собственной лояльности.

По-видимому, еще в январе он получил копию проекта Основных законов, составленного в государственной канцелярии под руководством государственного секретаря Ю.А. Икскуля фон Гинден-бандта и его помощника П.А. Харитонова. Вскоре после этого он поручил скорректировать этот проект молодому чиновнику И.И. Тхоржевскому «как человеку, готовившемуся к кафедре государственного права и имевшему в своей домашней библиотеке французские тексты всех конституций мира». От себя премьер добавил: «Пусть он возьмет побольше из японской конституции, там права микадо наиболее широкие. PI у нас должно быть так же»56. В марте проект обсуждался в Совете министров. Претензии Витте вызывало прежде всего отсутствие четкого разграничения закона и постановления (указа), изданного верховной властью в порядке управления (т.е. без санкции Думы), что, по его мнению, ограничивало возможности императора. По инициативе премьера в проект было также внесено положение о праве императора «издавать указы, направленные к ограждению государственной и общественной безопасности и порядка и обеспечения народного благосостояния». Столь широкая и неопределенная формулировка, конечно, открывала перед верховной властью массу возможностей. Большинство Совета министров во главе с Витте высказалось также за отмену несменяемости судей и исключительную ответственность министров перед царем. Были оговорены прерогативы царя по «высшему руководительству» внешней политикой, армией и флотом, объявлению местностей на исключительном и военном положении и др.57.

Во время обсуждения проекта ка очередном совещании в Царском Селе, проходившем 7, 9, 11 и 12 апреля, одним из наиболее дискуссионных стал вопрос об определении императорской власти58. Поднят он был появившимся на второй день работы совещания И.Л. Горемыкиным, представшем в качестве столпа «охранительст-ва». Будущий преемник Витте выразил сомнение в самой необходимости нового издания Основных законов, поскольку изменение статьи об императорской власти «и ей подобных» «чревато событиями». С необычно для него длинной и очень эмоциональной речью по этому поводу выступил Николай II, заявивший, что в статье об императорской власти «заключается главнейший вопрос во всем этом деле». Рассказав о своих колебаниях и поддержке, которую он получает от «всякого сословия людей», император выразил свое кредо, способное поставить в тупик любого, кто попытался бы оценить его с точки зрения формальной логики: «Акт 17 октября дан мною вполне сознательно, и я твердо решил довести его до конца. Но я не убежден в необходимости при этом отречься от самодержавных

407

прав... Могут сказать, что это отступление от обещаний, данных

17 октября. Я это знаю и понимаю... Но надо уразуметь, с чьей стороны будет укор. Он, конечно, последует со стороны всего так называемого образованного элемента, пролетариев, третьего сословия. Но я уверен, что 80% русского народа будет со мною...»59

Выступление Витте, по обыкновению, было крайне невнятным, зато несомненные консерваторы, Пален и Акимов, заявили, что они не сторонники манифеста 17 октября, но после его издания слово «неограниченный» по отношению к монарху употреблять уже нельзя. К ним присоединились все выступавшие, и в конце концов император вынужден был сдаться.

В воспоминаниях Витте описал процесс принятия Основных законов достаточно подробно. Тому были веские причины. Премьер преподносил себя как «сберегателя» одновременно и монарших прерогатив и преобразований, инициированных манифестом 17 октября. Логика его заключалась в том, что превращение Думы в Учредительное собрание, неизбежное, если отказаться от издания новых Основных законов или допустить в них серьезные пробелы, вынудило бы власть прибегнуть к силе и разрушило бы хрупкий новый строй60. Об искренности этой ретроспективной оценки судить сложно.

В закулисных манипуляциях вокруг проекта Основных законов немалую роль играл дворцовый комендант Д.Ф. Трепов, ставший к тому времени одним из активнейших противников премьера. Именно он через бывшего товарища министра финансов В.И. Ковалевского передал проект законов группе либералов с просьбой высказать свои соображения. В обсуждении приняли участие Милюков, Гессен, Муромцев, Ф.А. Головин, Н.И. Лазаревский и М.М. Кова-левский61. Итогом его стала особая записка, переданная Трепову

18   апреля. В ней либералы вновь попытались эксплуатировать убеждения главного ее читателя (царя), сочетая консервативную аргументацию с реверансами в адрес монарха, «великих начал манифеста 17 октября» и инвективами по отношению к «произволу министров», усиление ответственности которых перед Думой было основным их предложением62. И хотя убедить царя этот маневр, конечно, не смог, в законе было учтено предложение ввести так называемый принцип контрассигнации, в соответствии с которым указы монарха должны скрепляться подписью главы правительства или министра, что, по идее, увеличивало их ответственность, снимая часть ее с императора (в последующем этот принцип неоднократно нарушался).

Утвержденные 23 апреля Основные законы состояли из пяти глав: о существе верховной самодержавной власти; о правах и обязанностях российских подданных; о законах; о Государственном совете и Государственной думе и образе их действий; о Совете мини-

408

стров, министрах и главноуправляющих отдельными частями. 82 статьи законов регламентировали основные черты нового государственного устройства, определяли суть власти самодержца, правительства, законодательных палат, а также тех прав подданных, которые были обещаны манифестом 17 октября 1905 г. Следует, правда, отметить, что эти права определялись весьма расплывчато и обставлялись многочисленными ограничениями. Так, в последней, 41-й статье главы второй без обиняков говорилось: «Изъятия из действия изложенных в сей главе постановлений в отношении местностей, объявленных на военном положении или в положении исключительном, определены особыми законами». В целом же текст Основных законов представлял собой, скорее, самую общую, «рамочную» конструкцию, конкретный смысл которой должен был определяться даже не подзаконными актами, а еще не принятыми законами (наиболее часто встречающаяся в тексте фраза - «в порядке, законом определенном»). Эта постоянная оговорка исключала возможность понимать статьи Основных законов как нормы прямого действия и в результате выхолащивала сам их смысл.

Изданием Основных законов 24 апреля, т.е. всего за три дня до открытия Думы, формально завершился процесс реформирования государственного строя страны. С тех самых пор уже целый век не утихают споры о природе этого строя, в ходе которых высказывались самые разнообразные точки зрения. И хотя со страниц публицистических произведений и учебников государственного права они, казалось бы, окончательно перекочевали на страницы исторических трудов, идеологический их подтехст отнюдь не исчез и может быть прослежен без труда. Показательно в этом отношении, что до сих пор в исторической литературе можно встретить ссылки на мнения «дореволюционных государствоведов», большинство которых считало, что в 1906 г. Россия превратилась в конституционную монархию. При этом особо не акцентируется тот факт, что наиболее авторитетные из них (Н.И. Лазаревский, В.М. Гессен, С.А. Котляревский) были видными кадетами. Напротив, представители противоположного взгляда, также представленного в российской юридической науке (П.Е. Казанский, Н.А. Захаров), принадлежали к «правому лагерю». Для них был несомненен неотчуждаемый характер самодержавной власти, а вопрос о «конституционном» характере перемен оставался не более чем данью европейской традиции. Однако и для большинства кадетов конституционная природа нового строя была, скорее, неким недостижимым идеалом, находящимся в постоянном и разительном противоречии с действительностью.

Маклаков, в эмиграции обвинявший руководство партии в недальновидности, поскольку требования истинного либерализма оно систематически приносило в жертву тактике и революционной де-

409

магогии, полагал, что если считать конституцию противоположностью абсолютизму, то «Основные законы 1906 г., несомненно, были конституцией. Их смысл не менялся от того, что их можно было иногда нарушать». Милюков же, по его мнению, «систематически и умышленно смешивал "конституцию" с "парламентаризмом", хотя знал, что существуют "непарламентарные" конституции»63. Маклаков имел в виду государственное устройство, ныне часто именуемое «дуалистической монархией», при котором народное представительство и монарх с подчиненным ему правительством составляют два «центра власти», находящихся в подвижном и неустойчивом равновесии. Важнейшей же чертой парламентарного строя считалось (и продолжает считаться) установление ответственности правительства перед народным представительством, в результате чего складывается положение, когда статус монарха лучше всего определяется известной формулой «царствует, но не правит». Отсутствие этой ответственности, как и ограниченность прав Думы в собственно законодательной сфере, и заставляли многих кадетов говорить о «лжеконституционном» характере российского государственного строя. Впрочем, давая ту или иную оценку установленному в 1906 г. строю, они действительно руководствовались потребностями момента. Когда нужно было подчеркнуть прерогативы Думы и тот факт, что монарх уже не всевластен, всячески акцентировалась идея соблюдения конституции; когда же речь заходила о необходимости «ограничить произвол», поддерживалась точка зрения, что «настоящую» конституцию еще только предстоит создать.

В редких же случаях, когда речь не шла о тактике, Милюков и его товарищи, по словам Т. Эммонса, «понимали, что шансы на конституционалистский исход из кризиса старого порядка не очень велики»64. Не в этом ли сознании (может быть, не вполне четко артикулировавшемся) обреченности либеральной программы развития страны коренились слабость и противоречивость стратегии партии, вынуждавшие ее лидеров с головой погружаться в тактические маневры?

В отечественной историографии советского времени в определении государственного строя страны также существовали определенные разногласия. Некоторые авторы писали об Основных законах 1906 г. как о конституции, хотя и консервативной, призрачной и т.п.65, другие (и эта точка зрения была господствующей) считали, что самодержавие лишь создало в качестве «прикрытия» внешние атрибуты конституции, которые были сугубо иллюзорными, поскольку реальная власть оставалась в руках монарха66. Однако принципиального значения эти разногласия не имели, поскольку никак не влияли на оценку общего направления развития страны.

В западной историографии так называемой либеральной школы признается, что в России существовала конституция, хотя она

410

была очень консервативной и часто нарушалась67. Это считается важным симптомом того, что Россия развивалась по пути, заданному западной цивилизацией, хотя политическая модернизация страны и осложнялась множеством разного рода факторов. Напротив, некоторые западные историки настаивают на более или менее выраженной уникальности социального и политического развития России, полагая, что определение ее строя в 1906-1917 гг. как «конституционной монархии» лишь ведет к некорректному сближению устройства совершенно различных стран68. Существует и промежуточная точка зрения, согласно которой судьбу преобразований 1905-1906 гг. определяли многие факторы, и само по себе политическое устройство страны могло эволюционировать в различных направлениях, но эти возможности так и остались нереализованными69.

Конечно, «тень 1917 года» более или менее явно довлеет над всеми исследователями, вынуждая их сообразовывать характеристику думского строя с собственным видением причин второй российской революции. Оптимизма в оценках это не прибавляет. Так, говоря о взглядах героев своей книги - кадетов, Теренс Эммонс заключает: «В условиях слабости институциональных и культурных основ, необходимых для конституционного строя, зачаточного состояния гражданского общества, максималистских ожиданий крестьян и значительной части рабочих и наличия развитого революционного движения, поощряющего эти ожидания, - словом, в условиях отсталости российского общества и запоздалого характера кризиса старого режима они опасались, что достигшие огромного размаха массовые революционные выступления едва ли приведут к умеренно-конституционалистскому пути выхода из политического кризиса. Последующие события показали, что такое восприятие ситуации не было безосновательным»70. Стоит, правда, заметить, что эти опасения кадетов повлияли на действия партии совсем не так, как можно было бы ожидать.                    '

Современные российские историки также склонны оценивать природу государственного строя страны после 1905 г. в зависимости от того, считают ли они естественной и предопределенной эволюцию России по западным моделям. По сложившемуся на рубеже 1980-1990-х годов обыкновению, их оценки перспектив российского конституционализма в целом более оптимистичны (разумеется, подобный оптимизм, являющийся результатом «отталкивания» от штампов советской историографии, нельзя считать глубоким и долговечным).

Сторонники такого взгляда, как правило, выстраивают более или менее непротиворечивую схему развития в стране «правовых» начал государственной властью или вопреки ей - либеральной интеллигенцией. Предельным вариантом первого подхода можно счи-

411

тать концепцию Б.Н. Миронова, полагающего, что российское самодержавие не было полностью неограниченным даже в XVIII— XIX вв., а в 1906 г. превратилось в «правовую дуалистическую монархию» подобно многим странам Центральной и Восточной Европы71. Что касается идеи о «либеральной альтернативе» традиционной власти, то она на протяжении последнего десятилетия занимала доминирующее положение в российской науке72. В соответствии с этим подходом кадеты и близкие к ним группы накануне и в ходе революции 1905-1906 гг., говоря о необходимости «настоящей конституции», сформулировали в целом реалистичную политическую программу, воплощению которой помешали главным образом близорукость и упрямство самодержавия, а также фатальное стечение обстоятельств.

В новейших работах все чаще озвучивается и подход, в какой-то мере воскрешающий традиционалистские доктрины начала прошлого века. Все громче раздается и критика в адрес кадетов, фактически повторяющая мысли авторов «Вех» и особенно «прозревших» в эмиграции П.Б. Струве, В.А. Махлакова и других73. Напомню, что эта точка зрения гласит, что реформы в целом создали достаточно условий для участия представительства в законодательной работе и конфронтация Думы и правительства лежит в основном на совести либералов. Наконец, нельзя не сказать и о взгляде, тахже генетически восходящем к политической борьбе, на этот раз 1920-1930-х годов. А.Н. Медушевский, определяя политический строй страны после 1906 г. как «мнимый», или «монархический», конституционализм, усматривает прямое родство между самодержавием (абсолютной монархией) и тоталитарным государством. Власть, считает он, лишь использовала западные формы для легитимации «сугубо традиционалистского института». В итоге же устанавливался «режим личного правления монарха, который все более непосредственно опирался на институты чрезвычайного положения и силовые структуры власти»74. Сближение самодержавия с большевистским авторитаризмом делалось, как известно, еще некоторыми «сменовеховцами», не говоря уже о западных критиках советского строя. Встретив его в современной научной работе, читатель, думается, был бы вправе рассчитывать на более основательную аргументацию, к сожалению, отсутствующую у Медушевского. Думается, нет необходимости лишний раз говорить о принципиальных, качественных отличиях советского режима от любого из вариантов традиционного монархического устройства.

В целом же можно утверждать, что вопрос о характере политического строя Российской империи в 1906-1917 гг. являлся и является лишь производным от общего представления об эволюции страны. Поэтому, кстати, формально-юридическая оценка реформ 1905-1906 гг. никогда не пользовалась большим авторитетом по

412

сравнению с политико-социологической или исторической. Изложенные же выше споры основных авторов самих этих реформ о том, как их следует понимать и квалифицировать, делают еще менее обоснованным любой сугубо объективистский взгляд на их смысл и судьбу, любую попытку однозначной их оценки вне исторического контекста. Политическое устройство не определяется нормативными актами, это сложная система, обусловливаемая взаимодействием многих разноуровневых факторов. Уже поэтому сколько-нибудь жизнеспособную конституцию невозможно изобрести или позаимствовать, она всегда, даже при «революционном происхождении», -плод эволюции политических и гражданских институтов, культуры и мировоззрения элиты и масс и т.д. Глубокая противоречивость такой эволюции в России видна и в непосредственной предыстории реформ 1905-1906 гг., и в их судьбе, и эта противоречивость является, пожалуй, их наиболее бесспорной особенностью.

Если же все-таки пытаться отыскать некий ориентир, позволяющий определить государственный строй России после 1906 г., то наиболее адекватной представляется концепция дуалистической монархии как переходной формы от традиционного к конституционному (в европейском смысле этого понятия) устройству власти. Эта концепция позволяет, в частности, учесть то важное обстоятельство, что система управления (исполнительной власти) и после появления представительных учреждений в целом оставалась прежней и в центре и на местах. Другой вопрос - насколько после 1906 г. предопределено было движение в сторону европейского конституционализма и существовали ли альтернативные варианты развития политической системы страны, например, в сторону некой разновидности авторитарно-корпоративистского строя, какой появился в XX в. в некоторых периферийных государствах Европы, обладавших, подобно России, достаточно отсталой социально-экономической структурой и глубокими традициями государственного и сословного "патернализма. На мой взгляд, вероятность развития страны по такому альтернативному сценарию была весьма велика.

Во всяком случае, ясно одно: события февраля 1917 г. стали не естественным итогом эволюции политического строя, основы которого были заложены в 1905-1907 гг., а достаточно радикальным (хотя и вполне предсказуемым) разрывом с эволюционным путем. Октябрь же 1917 г. стал лишь закономерным следствием Февраля.

Аграрный вопрос в правительственной политике и в общественном мнении в коние 1905 - начале 1906 г.

Аграрный вопрос не без основания считается одной из важнейших проблем, определивших ход и исход Первой русской революции. Громадное его значение очень часто отодвигает в тень то об-

413

стоятельство, что различия в понимании существа этого вопроса были, пожалуй, не менее глубокими, чем в понимании смысла вызванных революцией политических реформ. При этом две эти проблемы были связаны множеством очевидных и скрытых нитей. До недавнего времени практически аксиоматичным для отечественной историографии было представление о том, что самодержавие, действуя в интересах помещиков, лишь в чисто демагогических целях прибегало к патримониальной традиционалистской идеологии, в соответствии с которой «забота о благосостоянии» крестьянства являлась важнейшей задачей правительства75. Впрочем, прямолинейность такого представления достаточно очевидна. Как же, принимая его, объяснить, например, упорную приверженность Николая II, многих сановников и общественных деятелей идее патриархальности, природного консерватизма крестьян? Ведь даже после мощных аграрных волнений 1905 г. в «верхах» сохраняли надежду на то, что «крестьянская» Дума станет опорой власти в борьбе с «интеллигентской» революцией! Не слишком убедительным выглядит и другой тезис, согласно которому в «попечительно-охрани-тельном» курсе аграрной политики проявлялась «вековая крепостническая вражда дворянства к принципу буржуазной крестьянской собственности»76. Следуя этой логике, к числу махровых крепостников придется отнести даже одного из крупнейших деятелей крестьянской реформы 1861 г. П.П. Семенова (Тян-Шанского), который в 1905 г. продолжал оставаться последовательным сторонником такого курса. К тому же сейчас уже ясно, что дворянство никогда не выступало каким-то «единым фронтом» против развития крестьянского частного землевладения.

Анализируя сложную, полную зигзагов и отступлений борьбу в правительстве вокруг предстоящей аграрной реформы, целесообразно выделить в ней сразу несколько пластов, в том числе идеологический, экономический (связанный с материальными интересами дворянства) и политический (определявшийся борьбой за'власть как внутри правительства, так и между ним и общественными силами). При этом оказывается, что экономические мотивы использовались в качестве прикрытия в политической борьбе гораздо активнее по сравнению с обратной ситуацией, когда политические или идеологические аргументы прикрывали материальные интересы. В этом смысле спекуляции левых сил (в том числе кадетов) на тяге крестьян к обладанию землей мало чем отличались от использования правыми естественных опасений землевладельцев за свою собственность и безопасность.

Аграрный вопрос стал своеобразной «разменной монетой» и в политических интригах в правительственных и придворных кругах. Важная роль принадлежала здесь уже в начале 1905 г. братьям Д.Ф. и В.Ф. Треповым и бывшему министру внутренних дел Горе-

414

мыкину, который в 1899 г. расстался с министерским постом благодаря Витте и потому никаких добрых чувств к тому не питал. Именно на квартире Горемыкина, по словам Гурко, «в тесном кружке, к которому присоединился [А.В.]Кривошеин, осуждались все действия Витте и обсуждались способы его устранения. Центр этот просуществовал довольно долго, а именно до весны 1906 г., т.е. до увольнения Витте...»77. Происки этих деятелей привели к закрытию 30 марта 1905 г. Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности и передаче готовившейся крестьянской реформы в Особое совещание под председательством Горемыкина78 (он со времен руководства «крестьянским» департаментом Сената считался «знатоком» аграрных проблем).

В чем же заключались разногласия между Горемыкиным и Витте? Вопреки усилиям многочисленных исследователей доказать принципиальную противоположность «реакционного курса» первого «реформаторской программе» второго в действительности дело во многом сводилось к сиюминутным политическим задачам и личной борьбе. Поскольку Витте, не очень хорошо разбиравшийся в тонкостях крестьянского хозяйства и землепользования, считал возможным сделать упор на установление правового равноправия крестьян (что отчетливо коррелировало с его идеями по поводу политических реформ), «горемыкинцы» настаивали на том, что центр тяжести должен лежать в хозяйственной и административной плоскости при сохранении «исторических основ крестьянского быта»79. Позднее, уже осенью 1905 г. они сыграли перед императором на той же струне, противопоставив «политическому» манифесту 17 октября идею манифеста, обращенного к крестьянам, политикой якобы совершенно не интересующимся80. Итогом этого нехитрого маневра стали акты 3 ноября 1905 г., объявившие о снижении и последующей отмене (с января 1907 г.) выкупных платежей и расширении операций Крестьянского банка. Хотя Витте пытался в воспоминаниях приписать инициативу этих мер исключительно Совету министров, документами это не подтверждается81. В них было столько же «горемыкинского», сколько и «виттевского». Группа противников премьера всего лишь утвердила собственную инициативу в крестьянском деле. Возможно, продолжая развивать этот успех, Д.Ф. Трепов, славившийся своей склонностью к «крайностям», и предложил царю известный проект принудительного отчуждения помещичьих земель, автором которого был харьковский профессор П.П. Мигулин. Записка Мигулина была передана в Совет министров. Авантюристический смысл этого проекта, произвольность цифровых выкладок и расчетов, демагогичность аргументации были очевидны. Достаточно сказать, что площадь частновладельческих земель, подлежащих отчуждению, исчислялась автором валом, по всей Европейской России. Полученная цифра в 20-25 млн

415

десятин могла быть использована на митинге, но для разработки каких-либо реальных мер была абсолютно не пригодна82. Сам факт, что подобный «план» обсуждался правительством, причем по инициативе императора, лучше всего свидетельствовал о панике в «верхах» в октябре 1905 г.

Без труда отклонив проект, Витте, возможно, решил выдвинуть встречную инициативу. Так родился не менее известный проект Н.Н. Кутлера. Решение о его разработке было принято премьером примерно в то же время, когда он демонстрировал свои колебания при обсуждении выборного закона (напомню, что и там речь шла о том, что крестьянство хочет земли, но никаких политических претензий не выдвигает). Поводом послужило обсуждение крестьянского вопроса в Совете министров 3 ноября под председательством царя, который, в частности, сказал (запись Э.Ю. Нольде): «Вы-купн[ные] платежи не такая больная сторона. Землю хочется иметь. Гл[авное] управление] землеустройства] и земледелия] должно практически поставить. Наряду с Крест[ьянским] банк[ом] в будущем д[олжны] разрешить краеугольный вопрос российский]»83. При желании эти слова можно было понять как распоряжение готовить проект отчуждения. Наспех составленный Кутле-ром и А. А. Кауфманом проект был в обстановке строгой секретности вынесен на обсуждение Совета министров. Но несмотря на спешку, Кутлер сумел сформулировать свой взгляд на аграрный вопрос и приложить к проекту цифровые выкладки, несколько неожиданные, учитывая исходные цели проекта. По его расчетам, даже если передать крестьянам все частновладельческие земли, для доведения душевых наделов до высших норм Положения 19 февраля 1861 г. не хватит 27 млн десятин. Впрочем, аргументация строилась не на этом «валовом» подходе. Кутлер попытался произвести погубернскую разверстку и пришел к выводу, что в губерниях, испытывавших наибольший земельный голод, возможная прибавка будет исчисляться «ничтожными долями десятин» на душу. Поэтому закономерным оказалось утверждение, что отчуждение частных земель возможно в достаточно узких пределах, после тщательного изучения местных условий и значение этой меры проявится только при «подъеме производительности» и «устранении недостатков надельного землевладения»84. Собственно техническая сторона проекта (условия отчуждения и выкупа) большого значения не имела и явно носила прикидочный характер.

По словам И.И. Толстого, «весьма естественно, что чисто социалистический принцип, положенный в основу предложения, возбудил горячие дебаты». Премьер разгорячился и заявил, что никакой неприкосновенности права собственности не признает. «...А что касается интересов помещиков-дворян, - продолжал он, - то я считаю, что они пожнут только то, что сами посеяли. Кто делает рево-

416

люцию? Я утверждаю, что делают революцию не крестьяне, не пахари, а дворяне, и что во главе их стоят все князья да графы, ну и черт с ними - пусть гибнут»85. Используя столь грубую демагогию, Витте, конечно, учитывал, что «в сферах» не слишком довольны поместным дворянством, не оказавшим должной поддержки трону.

Однако он жестоко просчитался. Сведения о проекте, конечно, проникли в общество и вызвали бурный протест. В конце декабря в беседе с Коковцовым о проекте с возмущением говорил германский император (!), назвавший его «прямым безумием» и «чистейшим марксизмом». Через несколько дней Витте заявил Коковцову, что никакого отношения к этому «сумасшедшему проекту» не имеет86. Однако это не помешало ему во всеподданнейшем докладе от 10 января в целом довольно сочувственно изложить аргументы сторонников отчуждения (хотя заявлять о своей позиции он остерегся)87. После неодобрительной резолюции императора вопрос был закрыт, а Кутлер вскоре был отправлен в отставку, став, как он и предчувствовал, «козлом отпущения»88 (позднее и он, и Кауфман оказались в рядах кадетской партии).

Между тем реальная разработка аграрной реформы велась во многом независимо от этих пропагандистских инициатив. С этой точки зрения, отмена выкупных платежей была лишь технической мерой, знаменовавшей окончательный переход надельных земель в руки крестьян. В очередной раз вставал вопрос о порядке выхода их из обществ, выдела и возможности продажи наделов. Наконец, предполагавшаяся активизация операций Крестьянского банка (который получил право скупать земли за счет своего капитала, а в перспективе должен был стать посредником при продаже крестьянам казенных и удельных земель) ставила вопрос о том, кому, в каких размерах и на каких основаниях продавать землю. Комиссию по согласованию манифеста 3 ноября с действующим законодательством возглавил Гурко - один из главных архитекторов реформы, получившей впоследствии не совсем точное название «столыпинской», убежденный сторонник насильственного разрушения общины. Возможно, он же был автором «Записки о недопустимости дополнительного наделения крестьян», доказывавшей «полную несостоятельность и фантастичность» этой меры и с одобрением воспринятой императором89. В отличие от Витте Гурко не считал достаточным уравнение крестьян в правах с прочими сословиями, а предлагал решительные законодательные и административные меры по «переводу» крестьян к личной собственности.

Разработкой нового аграрного курса продолжало заниматься и горемыкинское совещание, причем оказалось, что противники в вопросе о принудительном отчуждении - Гурко и Кутлер - отстаивают одну и ту же программу создания крепкого среднего (фермерского) землевладения. Интересно, что в своих выступлениях Гурко,

14- 14

417

активный участник правых дворянских организаций, резко выступил не только против общины, но и против помещичьих латифундий. Это был голос скорее профессионального бюрократа, чем помещика. Большинство же участников совещания (в том числе такие столпы неославянофильства, как Д.А. Хомяков и Ф.Д. Самарин) явно находилось в плену той же патриархально-попечительской идеологии, которую активно эксплуатировал Витте. Правда, в отличие от премьера, в своих пристрастиях оно было гораздо более последовательным90.

Но независимо от этого дни совещания Горемыкина были сочтены. В январе 1906 г. по инициативе Витте оно было закрыто. Промежуточное сражение многолетних противников закончилось вничью. Решающее же Витте, как известно, проиграл, причем по причинам, не имевшим отношения к сути крестьянского вопроса, а тем более - к его технической стороне. Тем не менее в «политическом завещании» его кабинета («Программа вопросов, вносимых на рассмотрение Государственной думы») аграрные проблемы занимали важнейшее место91. Правительство предполагало не только упорядочить выдел надельных земель из общины и порядок их купли-продажи, но и коренным образом реорганизовать местное управление и суд, на всесословных началах. Автором соответствующего раздела, видимо, был Гурко, чья карьера с падением кабинета и отставкой его непосредственного начальника Дурново не окончилась, а наоборот, вступила в пору своего расцвета. Этот факт лишний раз демонстрирует, что смена курса в аграрной сфере зависела не от перестановок в высших эшелонах власти, не от прихотей того или иного министра, а от более глубоких и мощных факторов. «Революцию в сознании» бюрократической элиты, предшествовавшую воплощению нового курса в жизнь и прослеженную, в частности, Дэвидом Мейси92, можно было признать совершившейся (даже несмотря на то, что 18 марта Государственный совет большинством в шесть голосов отверг представление Совета министров о'принятии временных правил выдела наделов из общины).

Можно ли сказать то же об общественном мнении? Важнейший поворот в сознании консервативного поместного дворянства был зафиксирован уже в ноябре 1905 г. на учредительном съезде Всероссийского союза землевладельцев. «Весь наш 40-летний строй, воздвигнутый на принципе общинного владения крестьян, был роковой ошибкой, и теперь необходимо его изменить»93 - такой вывод означал глубокое разочарование в патерналистской политике по отношению к крестьянству, выражавшееся дворянством в то время, когда и либералы типа Шилова, и Витте, и Николай II веры в нее еще не утратили. Антиобщинные выступления правых помещиков, конечно, были непосредственно связаны с отстаиванием ими нерушимости права собственности и отказом признать право-

418

мерность принудительного отчуждения их земель. Впрочем, позднее оказалось, что в этом, как и во многих других вопросах, дворянство было отнюдь не едино. «С "успокоением" пришло и "протрезвление"»94. Ставка на развитие в крестьянской среде частной собственности на землю, несомненно, должна была оказаться в противоречии с убеждениями многих консерваторов. Одни из них продолжали оставаться приверженцами «патриархальных» ценностей и институтов (в числе которых были земские начальники и дворянские предводители), другие видели угрозу в экспансии крестьянского землевладения, а третьи - в неизбежном при уничтожении общины «сверху» широком вмешательстве в местную жизнь бюрократии95. Позже вопрос о разрушении общины (а значит, и поддержке столыпинской аграрной реформы) стал причиной для серьезных разногласий в среде правых. Впрочем, в 1905 и первой половине 1906 г. об «успокоении» можно было только мечтать, а потому нюансы отступали на задний план перед безусловно разделявшейся всеми «охранителями» идеей неприкосновенности частной собственности.

Несколько иную позицию заняли, хотя и после серьезных споров, октябристы, чья аграрная программа отличалась крайней туманностью, но все же содержала положение о принципиальной возможности отчуждения. Однако особого внимания заслуживает программа по крестьянскому вопросу кадетов. И дело не только в том, что это была наиболее массовая в то время партия, получившая бесспорное преобладание в I Государственной думе. Именно аграрная проблема проливает свет на характер кадетского либерализма и на особенности партийной тактики. Едва ли можно принять распространенную в историографии точку зрения, в соответствии с которой приоритетом для кадетов были «незыблемость» или даже «укрепление» начал частной собственности96. Сам лидер партии с полным основанием признавал позднее: «Народническая идеология через аграрный вопрос вливалась широкой струей в наши партийные ряды, и обвинение нас нашими противниками в "социализме" было в этом отношении не совсем безосновательным. При содействии народников мы могли рассчитывать на понимание и сочувствие к нам крестьянства»97. Трудно сказать, где именно для Милюкова проходила граница между народнической и либеральной доктринами в аграрном вопросе, но народническая составляющая в русском либерализме была необычайно сильна изначально, и ей не было необходимости «вливаться» в кадетские ряды.

Короткий аграрный раздел программы кадетской партии, принятой на ее I съезде в октябре 1905 г., не содержал даже упоминания о «частной собственности». Он был целиком посвящен возможным путям расширения крестьянских наделов за счет государственных, удельных и частных земель98. Доклад А.А. Кауфмана на

14*

419

II съезде партии в январе 1906 г. сводился к признанию невозможности наделить всех крестьян по так называемой «трудовой норме» (т.е. дать им столько земли, сколько они могут обработать личным трудом), хотя докладчик однозначно заявил о своем сочувствии этой идее. Признавалось необходимым доведение наделов до «потребительской нормы», а для этого - широкое отчуждение тех частновладельческих земель, которые «являются способом получения ренты», и сохранение в руках владельцев лишь части их собственности, представляющей «образцы высокой культуры». Впрочем, Кауфман оговорил и то, что «прирезки земли составят собой только паллиатив» без повышения ее производительности. Судя по стенограмме прений, некоторые выступавшие (Ф.И. Родичев и др.) явно колебались: «теория» толкала их к «уважению права собственности», а потребности политического момента заставляли это право игнорировать. Другие, напротив, считая предложенные меры недостаточными, заявляли, что следует, по словам В.Е. Якушкина, «сказать крестьянам: ваша дальнейшая судьба - "земля и воля"». Озабоченный единством партии Милюков, признав, что «состаз членов разнообразен и мировоззрения их различны, одни стоят на точке зрения права, другие - на точке зрения пользы», призвал присутствующих к «благоразумию». Принципиальных изменений в программе сделано не было".

На третьем, преддумском съезде (21-25 апреля 1906 г.) картина существенно изменилась. Данные избирателям обещания, победа на выборах и эйфория от ожидания еще более крупных побед сильно радикализировали партию. Проект аграрной комиссии, построенный на принципе принудительного отчуждения (именно он лег в основу представленного в Думе «проекта 42-х»), подвергся резкой критике за недостаточную радикальность, поскольку он сохранял остатки частной собственности на землю. Между тем она, как заявил один из ораторов, является «одной из самых вреднейших монополий». «...Проект сведется в конце концов при своем осуществлении к полному уничтожению частной поземельной собственности, -продолжал он. - ...Зачем же скрывать действительный смысл... реформы?» Один за другим выступавшие заверяли съезд в своей глубокой антипатии к принципу частного землевладения. П.Б. Струве, говоря о проекте, заявил, что «большего дать невозможно. Фактически при ее [реформы] осуществлении от частного землевладения действительно остается... то, что можно будет положить в жилетный карман». Сторонники частной собственности (например, Л.И. Петражицкий) вынуждены были возражать против преобладающего настроения только с «деловой» точки зрения, «не касаясь принципов»100. Многие противники национализации лишь выражали сомнение в том, что она придется по душе крестьянам. Один из «левых», А. С. Изгоев, даже заявил вполне в социалистическом духе,

420

что национализация не может стать «окончательным решением социального вопроса», поскольку «останутся еще капиталистическое хозяйство, налоговая система и т.д.». Подытожил прения Милюков: «Во всяком случае, в проекте аграрной комиссии ни о какой классовой точке зрения не может быть и речи, а если проект и нарушает чьи-либо классовые интересы, то, во всяком случае, не крестьян». В итоговой резолюции подчеркивалось, что «передача земли в руки трудящихся» является «руководящим принципом партии»101.

Действительно, только крайне пристрастные политические противники могли обвинить кадетов весной 1906 г. в «защите частной собственности». Возможная неискренность некоторых выступавших или влияние «настроений в массах», конечно, сути дела не меняли. «Умеренность» кадетов выражалась тогда лишь в том, что они, отстаивая законодательный путь преобразования, не считали возможным, скажем, призывать крестьян к захвату земли. В революционности же самого этого преобразования, как оно виделось подавляющему большинству делегатов, едва ли приходится сомневаться. Примечательно также, что несомненное влияние на окончательно принятую партией программу оказала аграрная программа близкой к ним, но считавшейся немного более правой Партии демократических реформ, составленная известным приверженцем крестьянской общины профессором А.С. Посниковым102. Суть ее заключалась в идее создания государственного земельного фонда, из которого наделялись бы (по возможности - по «трудовой норме»!) в бессрочное пользование все нуждающиеся крестьяне. Для Посни-кова и его многочисленных единомышленников, в том числе и в рядах кадетов, эта идея была отнюдь не тактической уловкой, призванной привлечь симпатии крестьян, а принципиальным убеждением в пагубности развития рыночных отношений в крестьянской среде. Разумеется, такой подход был весьма далек от либерализма не только в его классическом, но и в новом, распространившемся в Европе'на рубеже веков «социальном» варианте.                        •

Необходимо подчеркнуть, что способ решения аграрного вопроса, сформулированный кадетами, исключал возможность развития и крестьянской частной собственности на землю (независимо от убеждения многих из них в том, что ее развитие - единственно целесообразный путь аграрной эволюции). Таким образом, ни один из вариантов правительственной программы не мог быть для кадетов приемлемым, и конфликт на этой почве стал неизбежен.

Что касается аграрной программы социалистических партий, то традиционно считается, что наиболее разработанной она была у эсеров. Знаменитая концепция социализации земли предполагала отмену частной собственности и отчуждение без выкупа всех частновладельческих земель с созданием некоего «общенародного» фонда, из которого все желающие наделялись бы землей на урав-

421

нительных началах. Для наемного труда места в этой программе также не оставалось. Предполагалось, что распоряжаться земельным фондом должны были органы всесословного самоуправления разных уровней. Идеи, которые лежали в основе этой программы, действительно разрабатывались в народнической и неонароднической публицистике десятилетиями. Проблема, однако, заключалась в том, что они основывались на целом ряде догматических посылок, едва ли способных выдержать столкновение с реальностью, причем не только в перспективе (думается, в XXI веке нет необходимости доказывать утопизм эсеровских идей), но и уже на первых шагах (скажем, в ходе пропаганды в крестьянской среде). Главной из таких догм было представление о «природных» социалистических инстинктах крестьянина. Отчасти сознавая, что крестьяне вряд ли будут безропотно исполнять предназначенную им роль объекта социального экспериментирования, идеологи партии вынуждены были делать многочисленные уступки реальности, которые «размывали» и усложняли программу, что, в свою очередь, вызывало бесконечные внутрипартийные дискуссии. В итоге, по словам современного историка, «аграрная программа разрасталась в многостраничный законопроект со сложной иерархией разделов, статей, пунктов и подпунктов... Формализация программы, стремление направить крестьянское движение в заданное парадигмой русло, были чреваты противопоставлением придуманного пути в страну счастья и изобилия с реальными крестьянскими интересами...»103

Отдельный и непростой вопрос - насколько эсеровская программа была понятна крестьянам и соответствовала их менталитету. Едва ли корректной представляется точка зрения, что лозунг социализации «наиболее адекватно соответствовал российским реалиям (?), ментальности подавляющего большинства населения»104. Крестьяне, бесспорно, «вычитывали» в идеях эсеров смысл, кото-. рый им хотелось в них увидеть, и многие партийцы не *без основания испытывали во время революции неподдельную тревогу по поводу того, что «сколько-нибудь солидных данных, что при стихийном движении вопрос решится в духе программы нашей партии, у нас нет»105. Тем не менее нельзя не признать, что эсеровские призывы получили наибольший отклик в крестьянской среде. Социал-демократы ничем подобным похвастаться не могли, ибо их аграрная программа была куцей, невнятной и абстрактно-теоретической по характеру. Таким образом, адекватного решения ключевого вопроса российской действительности и, соответственно, революции ни одна политическая сила предложить не смогла. В условиях готовившегося созыва Думы это обстоятельство превращалось в бомбу замедленного действия, готовую взорвать хрупкое здание народного представительства.

422

Народ продолжает борьбу: новый этап массового движения (первая половина 1906 г.) С поражением декабрьских восстаний 1905 г. революция не закончилась. Тем не менее в стране нарастали стабилизационные тенденции, власть приходила в себя после шока последних месяцев «красного» 1905 года, а предпринимательские круги стремились отобрать у рабочих то, что было завоевано ими в период высшего подъема революции. В 1906 г. в условиях «усиленной охраны» жили уже 70% населения страны (по сравнению с 33% осенью 1905 г.), а в 1907 г. - около 75%. Всего к моменту открытия I Государственной думы в конце апреля 1906 г. в тюрьмах было, по некоторым оценкам, около 70 тыс. политических заключенных106. За первые 10 месяцев 1906 г., по свидетельству военного министра Редигера, войска вызывались для наведения порядка 2330 раз, причем в карательных акциях участвовали почти 2 млн. военнослужащих (с учетом того, что некоторые воинские части были использованы по нескольку раз; в 1905 г. на борьбу с революцией привлекались 3,2 млн. солдат и казаков)107. Образовался некий замкнутый круг: существующий в России порядок вызвал протест народа, он, в свою очередь, - очередные репрессии властей; а эти последние - новый протест масс и т.д. Ослабление власти стимулировало рост криминалитета и политического экстремизма. Так, только за время работы I Государственной думы (конец апреля - начало мая 1906 г.) в России были совершены 177 удавшихся и 52 неудавшихся покушения на должностных лиц, 88 покушений на частных лиц, 189 нападений на казенные учреждения, включая банки, 93 - на торговые помещения и квартиры граждан. В результате были убиты 58 чинов полиции, 46 представителей администрации, 90 частных лиц, а ранены 233 человек108.

Правительство, как всегда, действовало методом кнута и пряника. Наряду с репрессиями, как уже говорилось выше, шла работа над целым пакетом реформ: разрабатывались проекты смягчения остроты аграрного вопроса при сохранении помещичьего землевладения, перехода на 60-часовую рабочую неделю и введения социального страхования. При этом власти убеждали предпринимателей пойти на неизбежные в создавшейся ситуации экономические уступки рабочим, а буржуазия, наоборот, видела единственное реальное средство «успокоения» в политических реформах. В результате выработка соответствующих законопроектов затягивалась на неопределенный срок и социальная напряженность в стране сохранялась, порождая все новые и новые вспышки недовольства народных масс. Несмотря на то что 1906 г. ознаменовался некоторым оживлением конъюнктуры в ряде отраслей промышленности, в целом экономика России оставалась в состоянии застоя. Оживление наблюда-

423

лось практически лишь в текстильной индустрии, что было связано с некоторым расширением емкости внутреннего рынка в результате повышения покупательной способности крестьян за счет снижения арендных и продажных цен на землю и сокращения суммы выкупных платежей. Неблагоприятная ситуация складывалась и в сельском хозяйстве: неурожай, чреватый голодом, был отмечен в 1906 г. в 33 уездах Европейском России с населением около 10 млн. человек (Поволжье, часть Черноземного Центра, Урал). Следствием этого было повышение цен на продукты питания, «съедавшее» все прибавки к зарплате рабочих и доходы средних слоев городского населения. Давала знать о себе и безработица, одна из причин которой состояла в проведении на фабриках и заводах локаутов с последующей фильтрацией политически неблагонадежных рабочих независимо от их производственной квалификации. Общее количество безработных в столице империи достигало в начале 1906 г. 10-12 тыс. человек, в Москве - около 5 тыс. и т.д.109.

Значительно изменилось в 1906 г. и настроение масс, прежде всего рабочих. Горечь декабрьского поражения и усталость от длительной и упорной борьбы в 1905 г., известное разочарование в эффективности силовых методов давления на правительство и буржуазию, наконец надежды на Государственную думу, состав которой оказался более левым, чем можно было вначале предположить, -все это вместе взятое сделало свое дело. Часть рабочих чувствовала явную растерянность и нуждалась в передышке, у других появилось желание уйти в частную жизнь и направить энергию на улучшение своего материального положения, устранившись от политики. Неслучайным было и то, что в РСДРП громче зазвучал голос более умеренных и осторожных меньшевиков, стремившихся отмежеваться от радикализма болыневиков-ленинцез.

Вместе с тем действовали и факторы, отчасти компенсировавшие упадок оппозиционных и революционных настроений после декабрьских событий 1905 г. Кампания по выборам депутатов I Государственной думы и затем кратковременная, но бурная ее первая сессия заставили правительство несколько сократить масштабы репрессивных акций, чтобы создать иллюзию «национального единения» в стране. Это было необходимо и для укрепления пошатнувшегося престижа династии Романовых за рубежом, где как раз в начале 1906 г. велись очень сложные переговоры о предоставлении России столь нужного ей большого западного займа.

Новым моментом стала весной 1906 г. и легализация рабочих профсоюзов, которые наряду с профессиональными объединениями демократической интеллигенции и служащих, а также всероссийскими крестьянским, железнодорожным и почтово-телеграф-ным союзами стали нелегально или полулегально возникать в ходе революции.

424

Правда, начавшийся в стране своеобразный профсоюзный бум имел и немало издержек: так, возникало множество слабых, малочисленных союзов, движение дробилось на отдельные узкоцеховые потоки, не хватало грамотных и способных организаторов, многие «записавшиеся» в союз рабочие в дальнейшем прекращали поддерживать с ним связь. Тем не менее, несмотря на все формальные запреты, профсоюзы принимали самое активное участие в забастовочном движении. Так. например, петербургский профсоюз металлистов организовал в 1906 г. 17 забастовок, 14 из которых закончились победой рабочих110. Но особенно большую роль играли профсоюзы в организации забастовок у рабочих тех отраслей промышленности, которые в силу специфики производства были разбросаны по множеству мелких мастерских в разных концах больших городов (сапожники, портные, пекари) и только начинали активно включаться в борьбу за свои права. Таким образом, руководство рабочим движением осуществляли теперь не только революционные партии, но и профсоюзы, что, несомненно, помогло сохранить его в 1906 г. на довольно высоком уровне. И хотя внешне рабочее движение в 1906-1907 гг. становилось более будничным и менее результативным, оно имело тот плюс, что постепенно захватывало более отсталые в социально-политическом отношении слои рабочих, расширяло свою «географию» за счет включения в орбиту борьбы ряда периферийных районов страны, обогащалось новыми формами сопротивления пролетариата натиску буржуазии и властей.

Для пролетариата и революционных партий было очень важно не промолчать в первую годовщину «Кровавого воскресенья», ставшего началом революции. В ее колыбели - Петербурге, несмотря на локауты, по призыву городского комитета РСДРП и Центрального бюро профсоюзов не вышли на работу от 30 до 40 тыс. человек111. Помимо рабочих в столице бастовали многие учителя начальных школ, аптекари. Стачки протеста прошли в городах Поволжья, 'на Украине, в Сибири, Прибалтике, Белоруссии, Царстве Польском. Митинги, траурные сходки и демонстрации состоялись на ряде уральских заводов. Однако рабочие Москвы, Риги, текстильщики Центрального промышленного района не смогли принять участия в этих выступлениях. Всего на предприятиях, подчиненных надзору фабричной инспекции, бастовали в январе 1906 г. 190 тыс. рабочих, в том числе по политическим мотивам - 163,5 тыс. человек112.

Заслуживает внимания тот факт, что годовщина «Кровавого воскресенья» по призыву Международного социалистического бюро была отмечена и за рубежом. Только в Берлине и его пригородах состоялось более 100 митингов. Рабочие собрания прошли также в Дрездене, Франкфурте, Кельне и других городах Германии. Более 200 митингов и собраний состоялось во Франции. В Риме де-

425

ло дошло даже до столкновений демонстрантов с полицией, в результате которых были раненые и арестованные.

В феврале 1906 г. в забастовочной борьбе российского пролетариата наступила кратковременная пауза: общее количество стачечников сократилось по сравнению с январем в 7 раз, а участников политических забастовок - более чем в 41 раз. Однако уже в марте вновь происходит перелом: общее количество стачечников возрастает До 51,7 тыс. против 27,4 тыс. в феврале, а число политических стачечников увеличивается в 7 раз113. Это подготовило резкий, скачкообразный взлет забастовочной волны в апреле 1906 г., когда она прокатилась опять буквально по всей стране.

Весенне-летний подъем рабочего движения 1906 г. по всем масштабам и богатству приемов борьбы уступал только последним месяцам 1905 г. Положительно сказалось здесь и сокращение репрессий властей в связи с выборами и началом работы I Государственной думы. Всероссийский размах приобрело празднование Дня международной пролетарской солидарности 1 мая. В Петербурге по призыву ИХ РСДРП и 19 профсоюзов бастовали свыше 30 тыс. рабочих, в том числе 17 тыс. металлистов. Собравшись утром у ворот своих предприятий, рабочие шли оттуда с флагами и революционными песнями по улицам столицы. Митинги были организованы на заводах, в пригородах Петербурга, а также на кладбищах, где были похоронены жертвы революционной борьбы 1905 г. Рабочие некоторых провинциальных городов вместе с приказчиками, студентами, учащимися устраивали демонстрации перед зданиями местных тюрем, выражая тем самым солидарность с политическими заключен-. ными. Были случаи, когда демонстрации и маевки сопровождались столкновениями рабочих с войсками и «черносотенцами». В приволжских городах, как и в 1905 г., состоялись первомайские массовки прямо на реке. Отмечали Первомай и в отдельных сельских районах, где были расположены промышленные предприятия, причем там в собраниях и митингах принимали участие и местные крестьяне. Всего в апреле 1906 г., по данным фабричной инспекции, бастовала 221 тыс. рабочих, в том числе 152 тыс. человек участвовали в политических стачках. В мае эти показатели поднялись соответственно до 157 и 94 тыс., а в июне составили 101 и 90 тыс.114.

Характерной приметой времени стали митинги протеста петербургских рабочих против начавшегося в июне суда над членами столичного Совета рабочих депутатов, арестованными в декабре 1905 г. На десятках митингов обсуждалась работа I Государственной думы и появление там фракции РСДРП, конфликт депутатов с правительством, кадетское требование создания «ответственного министерства», вызвавшее новые разногласия среди социал-демократов, поскольку меньшевики поддерживали его, а большевики - отвергали, считая неким политическим фарсом.

426

Крупные стачки проходили в мае-июне 1906 г. на заводах, шахтах и рудниках Юга России. Бастовали также моряки Черноморского торгового флота, выступившие в защиту своего профсоюза, закрытого властями в конце 1905 г. Моряки предъявили судовладельцам 42 требования, которые в конце июня были удовлетворены. Широкий размах получили также стачки на нефтепромыслах Грозного и Баку, закончившиеся частичной победой рабочих.

Не хотели мириться со своим положением и сельскохозяйственный пролетариат и беднейшие крестьяне, работавшие по найму в помещичьих имениях на Украине, в Литве, Белоруссии, на Кубани и Ставрополье. Бастовавшие батраки требовали уравнения оплаты труда мужчин и женщин, установления минимума дневного заработка для поденщиков, увеличения платы сезонным и постоянным наемным рабочим, нормального горячего питания, вежливого обращения со стороны управляющих и т.д. При этом нередки были и столкновения батраков с войсками и стражниками.

Весной 1906 г. в России впервые появилась такая новая форма пролетарского протеста, как движение безработных, причем руководить им пытались не только социал-демократы, в первую очередь большевики, но и анархисты (в частности, петербургская группа «Рабочий заговор»). На этот раз речь шла уже не просто о сострадании жертвам безработицы и о посильной помощи попавшим в беду товарищам, а об организации самих безработных и осуществлении ряда мер общественного воздействия на власти и предпринимателей с целью заставить их не только активно заниматься традиционной благотворительностью, но и создавать новые рабочие места. При этом обстановка революции благоприятствовала успеху подобной работы, поскольку «верхи» стремились любыми средствами снизить уровень социальной напряженности, а «низы» легче откликались на призывы к классовой солидарности.

Материальная помощь безработным складывалась из единовременных сборов на предприятиях или систематических отчислений от заработной платы рабочих, а также из средств профсоюзов и сборов от различных культурно-просветительных мероприятий. Кроме того, организаторы движения призывали рабочих требовать отмены сверхурочных работ и сокращения рабочего дня, рассматривая эти меры как дополнительный резерв увеличения спроса предпринимателей на рабочие руки.

Нельзя не отметить, что помощь безработным осуществляли не только революционные партии, но и либерально-демократическая общественность в лице партии кадетов и «Союза союзов» (организация бесплатных столовых, сбор пожертвований и т.д.), а также городские думы и даже МВД, для которого безработные были потенциальной угрозой обострения политической ситуации в стране.

427

Центром движения безработных стала столица империи. Еще в ноябре 1905 г. при Петербургском совете рабочих депутатов была создана специальная комиссия с семью районными отделениями, ведавшая помощью безработным и членам их семей. В марте 1906 г. был избран первый состав Совета безработных, а в апреле на столичных предприятиях прошли новые выборы в этот орган, само название которого свидетельствовало о том, насколько глубоко укоренилась в сознании пролетарских масс идея Совета как новой эффективной формы рабочей организации. Порядок выборов был таков: рабочие избирали по 1 депутату от каждых 500 человек, а безработные - от каждых 150. Всего в выборах участвовали 90-100 тыс. рабочих. Наряду с общегородским Советом безработных были образованы 8 районных. Председателем городского Совета безработных стал член Петербургского комитета РСДРП студент-большевик Владимир Войтинский (в дальнейшем он перешел к меньшевикам и закончил жизнь в эмиграции, что заставило советскую историографию вычеркнуть его из истории революции и «забыть» о его интересной книге воспоминаний «Годы побед и поражений»). Среди членов исполкома Петербургского совета безработных была и такая колоритная фигура, как участник знаменитой «Обуховской обороны» рабочий-большевик С.В. Малышев. Совет выпуская ежегодник «Тернии труда» и журнал «Хлеб и работа», название которого дублировало главный лозунг всего движения.

В апреле 1906 г. Совет безработных обратился в городскую думу Петербурга с петицией о помощи безработным и внес конкретные предложения об организации общественных работ в столице, рассчитанных на использование в течение полугода 6 тыс. человек. Городская дума ассигновала 500 тыс. руб. на продовольственную помощь и квартирные пособия безработным и затем выделила 2,5 млн. руб. на организацию общественных работ (ремонт мостов, строительство рынков, реконструкция Галерной гавани). Совет безработных открыл 3j столовые, выдававшие в пик своей деятельности ежедневно от 16 до 20 тыс. бесплатных обедов115. На общественных работах были введены 8-часовой рабочий день, поденная оплата труда, избраны особые уполномоченные с правом контроля за ходом работ. Однако к концу 1906 г. общественные работы стали свертываться, власти начали высылать безработных из столицы, разгоняли их собрания, закрывали столовые, подвергали аресту активистов этого движения. В конце 1907 г. все члены Совета безработных были арестованы.

В конце апреля - начале мая 1906 г. в Москзе тоже прошли выборы в Совет безработных, просуществовавший до конца августа. Деятельность его была аналогична той, которую вел Совет безработных в Петербурге. Движение безработных охватило и многие другие города. Советы безработных возникли в 1906-1907 гг. в Костроме,

428

Харькове, Таганроге, Иваново-Вознесенске, Ревеле, Тифлисе, Баку, Астрахани, Архангельске и некоторых других пролетарских центрах. Движение безработных несколько облегчило положение этого слоя пролетариата, сыграло значительную роль в укреплении рабочей солидарности и имело большое агитационное значение.

Сохранялась напряженность и в деревне. При этом в ряде случаев положение было насколько серьезным, что требовалось вмешательство войск. Так, в январе 1906 г. в молдавском селе Комрат крестьяне создали свою «республику», отменили все налоги и раздали землю местного помещика нуждающимся односельчанам. В феврале вспыхнуло восстание крестьян в Ардатовском уезде Симбирской губернии, а в июне были отмечены сопровождавшиеся насилиями в отношении земских начальников и управляющего одним из имений восстание в Царевостангурске Вятской губернии и разгром 52 усадеб и хуторов в Воронежской губернии116. Общее же количество подобных погромных действий крестьян было намного больше. По-прежнему массовый характер носили случаи расхищения крестьянами помещичьей собственности. В деревнях развернулась настоящая «война за лес». Самочинные порубки казенных и частновладельческих лесов стали повседневным явлением. В одной только лесистой Вятской губернии в 1906 г. было отмечено 27 тыс. случаев нарушений лесного устава. На Алтае в 1907 г. скопилось в производстве более 85 тыс. «порубочных» дел117.

Ожидание решения аграрного вопроса «сверху» не мешало крестьянам действовать и силовыми, противозаконными методами. В 1906 г. они захватывали помещичьи земли и луга даже чаще, чем в 1905 г. Обычно это делалось по приговору сельского схода, действовали «всем миром», и нередко захват заканчивался столкновениями со стражниками или войсками, причем огнестрельное оружие или просто дубины, топоры, вилы, крючья применяли и крестьяне. Подобные попытки чаще всего пресекались, земля возвращалась владельцам, крестьян наказывали, но их тяга к захвату земли бывших господ была неистребима. «Все равно земля наша», - говорили они.

В этой связи понятна реакция крестьян на учрежденные по указу 4 марта 1906 г. землеустроительные комиссии, которые должны были оказывать содействие в урегулировании земельных споров между крестьянами и помещиками (заметим, что многие захваты помещичьих земель мотивировались крестьянами тем, что они считали их «спорными» и незаконно присвоенными их бывшими господами после реформы 1861 г.). В состав комиссий с участием правительственных чиновников, представителей земств и помещиков должны были входить и крестьяне (по три на уезд). Однако они усматривали во всей этой затее властей очередную «господскую ловушку» и часто просто бойкотировали выборы. В итоге за весь 1906 г. приступили к работе лишь 180 комитетов из более чем 500118.

429

Продолжались в 1906 г. и отказы крестьян платить налоги под тем, в частности, предлогом, что они ждут решений начавшей в конце апреля 1906 г. работу I Государственной думы. Еще хуже обстояло дело с земскими сборами: если в 1905 г. они были собраны лишь наполовину (15 из 32 млн. руб.), то за первую половину

1906 г. - всего на четверть119, причем крестьяне нередко откровенно говорили: «Дайте землю - заплатим». Очень красочную зарисовку настроений крестьян Новгородской губернии в связи с их «податной забастовкой» опубликовала 9 января 1906 г. газета «Страна». После того, как на сельском сходе было зачитано губернаторское распоряжение о необходимости немедленной уплаты налогов, крестьяне говорили: «Не платили два года и платить не будем, да и с чего...» После этого, «как будто их дело и не касается», они разошлись, говоря: «Самим жрать нету, а тут еще с приказами суются». Были случаи, когда налоги «выбивали», но в целом ситуация оставалась без существенных изменений. Так, например, в Уфимской губернии за 1906 г. было собрано с крестьян лишь 15% налогов, в Черноморской - около 60%, а в Вологодской недоимки к началу

1907 г. составили почти 3 млн. руб.120.

Чутко прислушиваясь к тому, что происходило в городах, и оценивая небывалый подъем забастовочного движения рабочих как показатель слабости «верхов», крестьяне тоже все чаще прибегали к забастовкам с целью изменения условий аренды земли, восстановления своих сервитутных прав, повышения платы за выполнение тех или иных работ в помещичьих экономиях и т.д., причем очень часто они действовали вместе с наемными сельскохозяйственными рабочими. Это было весьма чувствительное и убыточное для помещиков средство «выкуривания» их из родных мест. В апреле 1906 г. правительство выработало особые «Правила против возникновения стачек среди сельских рабочих», грозившие наиболее активным их участникам тюремным заключением (до 4 лет), а за сопротивление правительственным войскам и стражникам - ссылкой до 8 лет. Однако тактика запугивания крестьян и батраков провалилась. Летом 1906 г. массовые стачки на селе были отмечены на Сев. Кавказе и Ставрополье, на Дону, в Рязанской, Воронежской, Орловской, Курской, Тамбовской, Саратовской губернии. При этом наблюдался явный рост организованности крестьян и батраков.

В то же время крестьяне не отказывались и от традиционных обращений с жалобами и просьбами к властям, а в 1906 г. и к Государственной думе. Время работы I Думы (май-июль 1906 г.) было отмечено целым потоком крестьянских приговоров и наказов с изложением жалоб и просьб в адрес властей и депутатов, хотя регламент работы Думы запрещал прием подобных документов. Однако надежда обитателей российской деревни на помощь «сверху», особенно от Думы, где заседали и их избранники, была насколько ве-

430

лика, а желание удовлетворить свои требования мирным, законным путем так сильно, что в адрес Думы поступило более 300 таких приговоров и наказов, причем эти данные отражают ситуацию только в 16 центральных губерниях России121.

Настроение деревни передавалось и в армию, хотя первая половина 1906 г. прошла здесь более спокойно, чем предыдущий год, особенно его лето и осень. Самым крупным из солдатских волнений этого периода были июньские волнения в гвардейском Преображенском полку, находившемся в летних лагерях под Петербургом. Не без влияния крестьянских депутатов I Думы они отказались повиноваться начальству, а 23 июня солдаты 1-го батальона преобра-женцев, шефом которого числился сам царь, предъявили командиру ряд экономических и политических требований, включая требование наделения крестьян землей. Мятежный батальон был срочно отправлен в Новгородскую губернию, а около 200 солдат пошли под суд. В июне 1906 г. волнения были отмечены и в Семеновском гвардейском полку.

Приведенные факты красноречиво свидетельствуют о том, что до успокоения страны было далеко. И хотя активность рабочих шла на убыль, а студенты, демократическая интеллигенция и армия уже не доставляли правительству столько хлопот, как в 1905 г., торжествовать победу над «бунтовщиками» и «смутьянами» было еще рано.

Первая Государственная дума

Процедура выборов в Думу началась в конце февраля и, закончившись в большинстве регионов к середине апреля, в оставшихся продолжалась и после начала ее работы. К тому времени политическое пространство страны было наскоро «поделено» различными организациями, с большим или меньшим основанием претендовавшими на статус «партий». Появившиеся в ходе революции (особенно после 17 октября), как грибы после дождя, - в большом количестве и самых разных видов и размеров - они так же, как грибы, росли «семействами», неизбежно тесня друг друга. Наибольшей организованностью, естественно, отличались не новые образования, а революционные партии, закаленные годами активной борьбы с властью, но в наименьшей степени заинтересованные в легальной политической деятельности. Противоположная часть политического спектра только начинала оформляться. На этом фланге выделялись Русское собрание, образовавшееся еще в начале века как культурно-просветительское общество, а в ходе революции превратившееся в своеобразный элитарный политический клуб, и возглавляемый А.И. Дубровиным Союз русского народа - единственная в то время массовая правомонархическая организация, начало становления которой пришлось на конец 1905 г.122. Опреде-

431

ленной известностью пользовались также Союз русских людей гр. Н.П. Игнатьева и кн. А.Г. Щербатова и Русская монархическая партия редактора «Московских ведомостей» В.А. Грингмута (обе возникли еще в начале 1905 г.).

Лидеры правых находились в весьма сложном положении: не сочувствуя самой идее законодательного представительства, они не могли открыто выступать против царского манифеста и вынуждены были давать ему собственное толкование, согласно которому он не подразумевал отказа от самодержавия. Отношение правых к выборам в Думу стало одним из центральных вопросов, обсуждавшихся 8-11 февраля 1906 г. на I Всероссийском съезде русских людей, собравшем представителей 30 организаций. Сознавая, что в условиях крайне радикализированных настроений в стране добиться успеха на выборах будет невозможно, монархисты пытались решить, поддерживать ли им «умеренных конституционалистов» («Союз 17 октября») или «крайних» (кадетов) и даже революционеров? Последняя точка зрения доминировала, однако однозначного решения принято не было123.

Наиболее масштабную и умело организованную агитационную кампанию развернули кадеты, что, несомненно, явилось важным фактором их успеха. Основная ее идея заключалась в том, что Партия народной свободы (это название было принято в пропагандистских целях на январском съезде) - единственная сила, способная обеспечить удовлетворение всех требований народа, сделав это мирным путем. В условиях спада массового движения такая идея была очень выигрышна. Широко использовались разнообразные формы устной и печатной агитации, благо партия не испытывала недостатка в людях, профессионально владевших словом. Важную роль сыграла при этом тактика бойкота выборов, объявленная левыми партиями: кадеты действительно оказались единственной организованной оппозиционной силой, за которую могли голосовать несогласные с бойкотом избиратели124.

Позднее левые партии прямо или косвенно признали ошибкой отказ от участия в этих выборах. Впрочем, и в начале 1906 г. единства по этому вопросу в их рядах не было. Меньшевики в основном придерживались позиции полубойкота (участия в агитационных целях лишь на первых стадиях выборного процесса), большевики же еще в декабре 1905 г. заняли более решительную позицию отчасти под влиянием радикальных настроений в своих местных организациях, стремясь поддержать в массах свой имидж бескомпромиссных борцов с властью. Кроме того, ожидалось, что возможное весеннее восстание сметет власть, а заодно и Думу. При этом Ленин пропагандировал тактику «активного бойкота», т.е. широкого использования избирательных собраний в агитационных целях, в том числе для разоблачения самого думского строя.

432

Еще более радикально были настроены эсеры. На I партийном съезде на рубеже 1905-1906 гг. (глубоко законспирированный, он проходил в глухой финляндской деревне) острые дискуссии развернулись вокруг вопроса о подготовке к всеобщему восстанию в деревне, ожидавшемуся осенью. Победрша центристская точка зрения В.М. Чернова: к восстанию готовиться, но не делать на него исключительную ставку. Решение о бойкоте Думы было принято единогласно. Более того, большинством голосов было решено, что недопустимо участвовать в предвыборных собраниях (даже для агитации против Думы!). Впрочем, впоследствии оказалось, что далеко не все эсеры следовали этим партийным установкам. Нельзя не признать, что, «как и социал-демократы, эсеры переоценивали собственные силы, не придали должного значения наметившемуся после декабря 1905 г. повороту общественности. Поэтому сразу же после съезда они вынуждены были внести серьезные коррективы в свою тактику»125.

Активную, хотя и несопоставимую с кадетской, кампанию развернули и октябристы. На I съезде «Союза 17 октября» программа партии, разработанная в общем виде еще в ноябре, была переработана и дополнена. Утверждая конституционный характер свершившихся преобразований, октябристы признавали необходимым обеспечить в государственном устройстве «связь с прошлым», не протестуя даже против сохранения за монархом титула «самодержавный». Оживленные прения вызвали национальный и аграрный вопросы. Приняв положения о единстве и неделимости империи, а также необходимости полной компенсации при возможном отчуждении частновладельческих земель, партия едва ли могла рассчитывать на сочувствие масс.

Основной упор в ходе предвыборной борьбы «Союз 17 октября» сделал на распространении печатных агитационных материалов. Однако огромные массы листовок и брошюр (только в Петербурге их было распространено 3 млн экз.!) избирателя не убедили. «Блок 4-х» (вместе с октябристами его составляли менее значительные Партия правового порядка, Прогрессивно-экономическая партия и Торгово-промышленный союз) сумел провести в Думу только 16 депутатов. Помимо очевидного несоответствия их программ настроениям масс, поражению способствовала крайняя организационная рыхлость и инертность большинства членов этих «господских партий», не склонных по положению и возрасту к демонстрации боевого задора. Для правых октябристы оказались слишком оппозиционными, для «передовой интеллигенции» -слишком умеренными.

Для правительства, и в особенности для Витте, заигрывавшего с октябристами еще с осени, их фиаско оказалось большим ударом. Впрочем, итог выборов стал ясен премьеру далеко не сразу, и неко-

433

торое время он даже выражал удовлетворение большим количеством попавших в Думу крестьян (231 депутат - цифра совершенно фантастическая для любого парламента мира, даже если учесть, что отражала она не род занятий, а лишь сословную принадлежность). Однако «очень скоро выяснилось, - писал Гурко, - что подавляющее большинство избранных именует себя кадетами (сильное преувеличение - у кадетов был лишь относительный перевес. - Авт.). При таких условиях крестьянское большинство являлось уже не плюсом, а минусом, так как для всех было понятно, что это будет серая толпа, всецело находящаяся в руках нескольких десятков интеллигентов кадетского образца. Витте... становился мрачнее тучи»126. Оснований для недовольства было тем больше, что глава правительства провозгласил и действительно пытался следовать политике невмешательства в ход голосования. Конечно, избежать административного давления на местах было невозможно, однако сколько-нибудь систематически этот важный «ресурс» не использовался во многом именно из-за официальной позиции правительства. Закономерно поэтому, что премьер обвинил в исходе выборов Дурново с его репрессивной политикой, придворные же круги и сам император, напротив, решили, что важная причина радикального состава представительства - «самоустранение» правительства.

Раздражение Витте можно было понять. Из рук уплывал последний, пусть и иллюзорный шанс удержаться у власти, заручившись поддержкой Думы. Между тем успешное заключение в начале апреля международного займа на гигантскую сумму в 2250 млн франков означало, что император лишился важнейшей причины терпеть Витте на посту премьера. Заем, как считалось, был осуществлен во многом благодаря авторитету Витте в международных финансовых кругах (хотя непосредственные переговоры в Париже вел Коковцов). Он в полном смысле слова спас государство от банкротства, а заключение займа до созыва Думы, несомненно, было крупным ус-•пехом правительства127. В какой мере Витте чувствовал неизбежность своей отставки? По этому поводу и современники, и историки придерживались разных точек зрения, подкрепляемых противоречивыми суждениями самого премьера, направившего императору развернутую просьбу об отставке, но при этом вроде бы выражавшего перед коллегами и подчиненными уверенность в своем будущем128. Думается, что психологичесхи это противоречие вполне объяснимо. Понимая, что отставка практически неизбежна и, наверное, частью своего «я» ожидая ее как облегчения, он до последнего момента, повинуясь мощному инстинкту властолюбия, не мог поверить, что его роль сыграна.

Гораздо больше оснований для уверенности в своем положении, несомненно, было у Дурново, который, как ни странно, рассчитывал реабилитировать себя перед Думой, развив «целую программу

434

либеральных мероприятий». Однако отставку получил кабинет in согроге, и это как бы подчеркивало, что «обновленная власть» ждет встречи с народным представительством. Подобный ход, очевидно, был подсказан императору оппозиционным Витте кружком, состоявшим из братьев Треповых и Горемыкина129. Последний и стал новым премьером.

Многие историки, исходя из позиции, занятой Горемыкиным по отношению к Думе, склонны оценивать эту смену кабинета как меру реакционную, однако в то время она воспринималась в обществе совсем не столь однозначно. Так, кадетская пресса, в очередной раз заклеймив Витте как «контрреволюционера», приветствовала его отставку как «первую победу организованного общественного мнения»130. Действительно, ключевые фигуры нового кабинета не могли вызвать в обществе резкого отторжения. Горемыкин и министр юстиции И.Г. Щегловитов не успели еще зарекомендовать себя отъявленными реакционерами, а назначенный министром внутренних дел молодой саратовский губернатор П.А. Столыпин был не очень хорошо известен обществу, но в целом считалось, что он близок по убеждениям к октябристам. Новые министры финансов В.Н. Коковцов и народного просвещения П.М. фон Кауфман были известны как добросовестные бюрократы, а министр иностранных дел А.П. Извольский вообще был сторонником конституции. Лишь главноуправляющего земледелием и землеустройством А.С. Сти-шинского, обер-прокурора Св. Синода А.А. Ширинского-Шихмато-ва и, может быть, государственного контролера П.Х. Шванебаха можно было бы назвать реакционерами.

Выбор Горемыкина - человека, известного своей пассивностью и отсутствием определенной политической физиономии - во многом обусловливался именно этими его качествами. Когда Коковцов на аудиенции прямо выразил Николаю II свое мнение, что безразличие и «отсутствие всякой гибкости» Горемыкина лишь усилят оппозиционное настроение Думы, тот ответил: «Для меня главное то, что Горемыкин не пойдет за моей спиной ни на какие соглашения и уступки во вред моей власти...»131

66-летний новый премьер, сделавший карьеру в Сенате и Министерстве юстиции, со времен своего пребывания на посту министра внутренних дел (1895—1899) пользовался репутацией добросовестного, но не слишком инициативного бюрократа «старой школы». Не обладая особыми дарованиями, он действительно отличался надежностью и предсказуемостью, а за его несколько напускной флегматичностью скрывались трезвый ум и здравое видение происходящего, столь чуждые его смертельному врагу Витте. Однако даже в еще большей степени, чем Витте, Горемыкин был политиком уходящей «непубличной» эпохи, а в условиях продолжающейся революции его методы и привычки выглядели явным анахронизмом.

435

Большинству министров было очевидно, что новое правительство перед лицом радикальной Думы и еще более радикальной страны вынуждено будет играть неблагодарную роль «каменной стены», став объектом нападок и ненависти. Но даже в этих условиях важна была тактика, избранная правительством в отношении народного представительства. По мнению задиристого и неуживчивого Гурко, «Горемыкин избрал самый худший способ обращения с Государственной думой, а именно - полное пренебрежение к самому ее существованию»132. Такая линия вполне соответствовала характеру склонного к фатализму премьера. Уже вскоре после своего назначения он сделал в разговоре с Коковцовым прогноз развития событий, который исключал всякий оптимизм по поводу сотрудничества с Думой и, надо признать, оказался достаточно адекватен реальности: «Она (Дума. - Авт.) будет заниматься, - сказал он, - одной борьбой с правительством и захватом у него власти, и все дело сведется только к тому, хватит ли у правительства достаточно силы и умения, чтобы отстоять власть в тех невероятных условиях, которые созданы этой невероятной чепухой, - управлять страной во время революционного угара какой-то пародией на западноевропейский парламентаризм»133. Логичным следствием подобного видения ситуации и оказался отказ даже пытаться использовать Думу по прямому предназначению - для законотворческой деятельности. В итоге первым внесенным в нее правительственным законопроектом стал знаменитый проект об отпуске средств на устройство прачечных и оранжереи при Юрьевском университете, оглашение которого вызвало в Думе дружный и вполне искренний хохот134. Однако и вне Думы правительство фактически бездействовало135. Гурко писал: «Сколько-нибудь разработанной, продуманной и принятой членами Совета программы не было, а потому по всякому вопросу прения захватывали самые разнообразные предметы. В общем впечатление было жалкое...»136 Но настроение премьера, по-видимому, первоначально разделяли не все члены кабинета. Надежда на то, что с думским большинством все-таки будет возможность (или необходимость) иметь дело, не оставляла не только Извольского, но и Коковцова, и Столыпина. Поэтому, конечно, не стоит недооценивать значения первых шагов самого народного представительства.

Как известно, в I Думе доминировали кадеты. Существует несколько вариантов подсчетов партийного состава Думы (см. табл.). Все они весьма условны из-за неустойчивости партийного членения депутатов, неизбежной для совсем еще молодых партий и «парламента». Кроме того, на всем протяжении работы Думы в столицу продолжали прибывать депутаты (в частности, избранные от окраин), что также меняло состав фракций.

Л1С

Источники: Сидельников СМ. Образование и деятельность Первой Государственной думы. М., 1962. С. 192, 196; Бородин Н.А. Личный состав Первой Государственной думы, ее организация и статистичесхие сведения о членах// Первая Государственная дума. Вып. 1. Политическое значение Первой думы/ Под ре'д. А.А. Муханова и В.Д. Набокова. СПб., 1907. С. 23-34, 27; Emmons Т. Op. cit. Р. 355-356. Кроме того, следует иметь в виду что, по данным М.И. Леонова, в Думу было избрано не менее 16 эсеров (не афишировавших своей партийной принадлежности), многие из которых стали позже лидерами Трудовой группы. См.: Леонов ММ. Партия социалистов-революционеров в 1905-1907 гг. М., 1997. С. 282.

Не имея абсолютного большинства, кадеты тем не менее сумели провести своих кандидатов на посты председателя (С.А. Муромцев), обоих его товарищей (кн. П.Д. Долгоруков и Н.А. Гредескул), секретаря (кн. Д.И. Шаховской). Кадетами были 2/3 членов президиума Думы более половины членов различных комиссий, в том числе председатели 7 постоянных и 15 временных комиссий. На роль «мозгового центра» фракции «как-то сами сооою выдвинулись» Милюков (он не был членом Думы и участвовал в ее деятельности, находясь в ложе прессы или в буфете), М.М. Винавер и Ф.Ф. Ко-кошкин'". Нужно признать, что руководство партии еще до начала работы Думы поставило перед собой чрезвычайно сложную задачу. Апрельский с-ьезд кадетов продемонсгр^в^^ ™^™м «настроения страны» большинство его участников (а значит, и дум-

437

ской фракции) даже и не думало о сотрудничестве с правительством. Речь шла о предъявлении власти требований, которые та, если желала остаться властью, конечно, удовлетворить не могла. По мнению Милюкова, «пусть конфликт грозит; пусть даже он неизбежен. Но нужно создать для него наиболее благоприятную почву. Нужно успеть дать материал стране для суждения о смысле конфликта. Для этого нужно не только "быть в Думе", но и остаться там на более или менее продолжительное время». Иначе считало большинство делегатов съезда, полагая, что «следует просто игнорировать правительство, игнорировать и законы, изданные после 17 октября, игнорировать Государственный совет, провести всю нашу законодательную программу в форме "ультиматума" или "декларации"»138. Правительство должно уйти, а если оно этого не сделает, в дело вступит «народ». Прав был В.А. Маклаков, когда утверждал, что причиной борьбы между Думой и правительством «была не "конституция", не программа "либеральных реформ"; характерной причиной было отношение к революции»139.

В этих условиях в плане тактики кадетской партии речь могла идти лишь о внешнем соблюдении конституционных форм с тем, чтобы не дать власти повода для преждевременного роспуска Думы. Содержание же кадетских требований и, главное, настроение депутатов настолько противоречили этим формам, что задача Милюкова и Винавера (Кокошкин занимался главным образом общими вопросами) заключалась в постоянном и неослабном контроле за тем, что з нормально функционирующем парламенте, как правило, определяется само собой. Учитывая же, что добиться большинства кадеты могли, лишь заручившись поддержкой слева, в их задачи входила также выработка «общей линии» с трудовиками.

Эта вторая по численности и значению фракция Думы не отличалась ни сплоченностью, ни ясностью программы. Она включала в себя не только занимающихся сельским хозяйством крестьян (42 человека), но и народнически настроенных интеллигентов (26), рабочих и служащих (соответственно 19 и 15)140. Среди трудовиков первоначально оказались и те немногочисленные эсеры и социал-демократы, которые попали в число депутатов в качестве беспартийных. Но большинство фракции все-таки принадлежало действительно беспартийным крестьянам, для которых, как справедливо утверждал В. А. Оболенский, «весь смысл Государственной думы заключался в надежде получить при ее посредничестве в свое владение помещичьи земли», а потому в центре внимания Трудовой группы находился именно аграрный вопрос. Выступления трудовиков по политическим проблемам отличались простотой и радикализмом, а решения во многом определялись лидерами группы - А.Ф. Аладьи-ным, СВ. Аникиным, И.В. Жилкиным, Ф.М. Онипко (первые трое составили «триумвират», подобный кадетскому). В отличие от Ала-

438

дьина, «типичного авантюриста, делавшего карьеру на революции»141, и, стоит добавить, человека с весьма интересной судьбой142, Аникин и Жилкин были, по оценке Милюкова, «люди совестливые и скромные». «Аникин, - вспоминал Оболенский, - выступал в Думе с демагогическими речами. Других, за недостатком настоящей культурности, он произносить не мог. Но демагогия его была вполне искренняя... Его речи нравились крестьянам, ибо в них чувствовалась подлинная мужицкая ненависть к привилегированным классам общества...»143 Тактика трудовиков определялась убеждением, «будто вся страна "стихийно-революционно" настроена... Дума, по их мнению, и не могла быть "государственным установлением", она должны была просто стать органом революционной стихии»144.

Естественно, что кадеты восприняли основную массу трудовиков (за исключением убежденных левых) как возможный объект для обработки и, так сказать, культуртрегерского воздействия, полагая, по словам Винавера, что «вся эта лава, весьма раскаленная, не будучи захвачена в определенное русло, могла только снести те устои, на которых воздвигнуто новое, крайне непрочное здание нашей парламентской жизни»145. Трудовики действительно не желали соблюдать «парламентских форм», а многие из них их просто не понимали, точнее, понимали по-своему. Когда на повестке дня оказался аграрный вопрос, в прения записалось огромное количество крестьян, причем тем из них, кто не успел или не захотел выступить, избиратели по возвращении домой устроили настоящую обструкцию, обвинив в неисполнении своего долга.

«Борьба за трудовиков» с представителями революционных партий, собственно, и составляла основное содержание внутридумской работы кадетского руководства, метко названной Милюковым «тканью Пенелопы или работой Сизифа». «Это помогало "тянуть" работу Думы... - вспоминал он, - но отнюдь не содействовало изменению ее общего политического направления»146. Трудовики сопротивлялись. Происхождение,'мировоззрение, житейский опыт -все это тянуло их «налево». Все большее влияние на них завоевывали социал-демократы, что отражалось и на результатах голосований147. Винавер не без основания утверждал, что по мере развития событий в поведении трудовиков все отчетливее проявлялись «отрицательное отношение к кадетской тактике бережения Думы при одновременном отрицании и противоположной революционной внедумской тактики...»148

Значение социал-демократов в этой борьбе особенно выросло после некоторой корректировки их отношения к Думе. 10-25 апреля в Стокгольме состоялся IV съезд РСДРП. Несмотря на свой объединительный характер, съезд выявил, по выражению одного из лидеров меньшевиков П. Б. Аксельрода, «принципиальный антагонизм» между двумя течениями в партии. Большевики настаивали на

439

том, что революция приближается к новому мощному подъему и в этих условиях и легальная борьба, и сотрудничество с либералами пагубны для ее развития; меньшевики придерживались противоположных позиций. Острые прения развернулись на съезде по аграрному вопросу, причем оказалось, что обе фракции имеют достаточно абстрактные, схематичные и едва ли способные привлечь крестьян представления о необходимой аграрной реформе. Меньшевистская «муниципализация» в этом смысле едва ли сильно отличалась от большевистской «национализации»149. В целом же съезд продемонстрировал, что социал-демократы не только не руководят революцией, но и реагируют на происходящее в стране с явным запозданием и не вполне адекватно.

В соответствии с решениями съезда социал-демократы могли выставлять свои кандидатуры на выборах в Думу (там, где они еще не состоялись). Так в Думу попали 5 меньшевиков, выбранных в Грузии. Именно после их прибытия в Петербург 12 июня организационно оформилась социал-демократическая фракция (18 человек, руководитель - Н.Н. Жордания). В рамках меньшевистской думской тактики, при всей ее противоречивости, Дума рассматривалась не как законодательное собрание, а как «организующий центр революции» (А.Н. Потресов). Неудивительно, что ЦК РСДРП в одном из директивных документов еще в мае предлагал партийным организациям, воздержавшись от уличных выступлений, настойчиво разжигать конфликты Думы с правительством, вести дело к ее разгону, а тогда уже «принять участие в восстании и двинуться возможно больше вперед, выставляя самые крайние лозунги»150.

Аналогичную позицию в отношении Думы заняли эсеры. Прошедшие в нее члены партии расположились на левом фланге Трудовой группы. Правда, эсеры резко отрицательно отнеслись к кон-ституированию социал-демократической фракции, полагая, что тактика социал-демократов лишь дробит «революционный лагерь». Приходилось им считаться и с отсутствием единства в собст-' венных рядах, ведь многие трудовики тяготели, скорее, к относительно умеренной, энесовской программе (сама Трудовая народно-социалистическая партия оформилась позже, уже после роспуска Думы).

Правее кадетов находилась немногочисленная группа октябристов, часть которой в конце мая преобразовалась в Партию мирного обновления. Тот факт, что ее лидер авторитетный гр. П.А. Гей-ден «совершенно для себя неожиданно оказался не в левом центре, где ему быть надлежало, а на крайнем правом фланге»151, еще раз свидетельствовал о радикализме состава Думы. По европейскому обычаю, место в зале заседаний Таврического дворца воспринималось как знак партийной принадлежности, и нельзя не признать характерным, что «провинциальные кадеты из... революционного по-

440

зерства стремились сесть как можно левее, а опоздавшие с большим неудовольствием размещались на центральных и правых скамьях»15-.

Даже краткий рассказ о раскладе сил в I Думе был бы неполным без характеристики ее председателя. Сергей Александрович Муромцев, блестящий юрист и профессор Московского университета, по общему мнению, был прирожденным председателем. Готовясь к исполнению своей роли, он «выработал в себе манеры, жесты такие, какие, согласно его артистической интуиции, должна была иметь его председательская особа...»153. Отказавшись считать себя членом кадетской фракции, он на председательском месте «"священнодействовал", не вмешиваясь в ход занятий и ожидая, в своем пассивно-замкнутом величии, первых шагов и формальных обращений со стороны самих депутатов». Следствием этого, по признанию Милюкова, было то, что кадеты (и Дума в целом) лишились «естественного посредника в неизбежных столкновениях с властью»154. Так, Муромцев не поехал представляться Горемыкину, считая, что именно он, а не глава исполнительной власти, является вторым лицом в государстве. Впрочем, его позиция лишь отражала всеобъемлющее сознание своей значимости, господствовавшее в Думе.

Уже торжественный прием в Зимнем дворце 27 апреля, во время которого император обратился к думцам с короткой приветственной речью, обнаружил всю глубину отчуждения власти и «народа». Плохо скрываемая враждебность «лучших людей» потрясла Николая II и его окружение. Рассматривая «наглое лицо» одного из них (Ф.М. Онипко), Коковцов и Столыпин даже всерьез задались вопросом, нет ли у него при себе бомбы155. Зато на улице и по пути в Таврический дворец народных избранников ждали бурные приветствия и требования амнистии. В первой прозвучавшей в Думе речи И.И. Петрункевич говорил именно об амнистии. Выйдя же из дворца после первого заседания, депутаты оказались в густой толпе народа. «Я с трудом отдаю себе отчет в том, что затем происходило, - вспоминал Оболенсхий. - Чувствовал только какое-то восторженное состояние, сливавшее меня с уличной толпой. Помню, что какие-то незнакомые люди пожимали мне руки, а оказавшаяся рядом толстая незнакомая дама радостно крутила меня в своих объятьях...»156

Эта тональность сохранялась все 72 дня существования Думы. «Бурные заседания, красивые речи и... никакого следа в русском законодательстве»157. За время работы Думы в нее было внесено 16 правительственных и столько же депутатских законопроектов. Лишь 3 .проекта вышли из комиссий, 2 из них были одобрены; и только 1 (об ассигновании 15 млн руб. пострадавшим от неурожая) стал законом (одобренный проект об отмене смертной казни был

441

отклонен Государственным советом)158. По мнению Оболенского, именно отсутствие будничной законотворческой деятельности, которая «лучше валериановых капель успокаивает нервы депутатов», повлияло на то, что они «находились в непрерывном нервном возбуждении»159. Думается, такое объяснение не совсем справедливо. Депутаты просто не пожелали бы принять успокоительного. Возбуждение все время подпитывалось извне, а ожидание очередных грандиозных свершений делало невозможной «рутинную» работу над законами. Наивно объяснять, как это делал В.А. Маклаков, судьбу Думы и тактикой кадетского руководства, которое также не могло не оказаться заложником (пусть и не совсем невольным) господствовавшего в Думе и за ее пределами настроения.

Ход работы I Думы неоднократно излагался в исторической литературе160. Поэтому есть смысл остановиться лишь на ключевых моментах ее истории. Первым из них стал ответный адрес на «тронную речь» императора - плод творчества упомянутого кадетского «триумвирата», содержащий основные положения кадетской программы. Принятый в результате бурных, но не слишком содержательных дебатов (трудовикам не очень нравился его «просительный тон», хотя, например, Гурко он казался «почти императивным»161), адрес содержал полуходатайства-полутребования установления ответственного министерства, упразднения Государственного совета, расширения законодательных прав Думы, отмены чрезвычайных законов и амнистии. Кроме того, Дума заявляла о сзоем намерении ввести всеобщее избирательное право, принять законы об основных «свободах», гражданском равенстве и неприкосновенности личности, отмене смертной казни, всеобщем бесплатном обучении, принудительном отчуждении частновладельческих земель, налоговой реформе, преобразовании местного управления и самоуправления. Упоминались также национальный и рабочий вопросы162.                             ,

Конечно, адрес фактически был обращен не к монарху или правительству, а к стране, демонстрируя перед ней решительность Думы. В «верхах» разошлись не в его принципиальной оценке (конечно, кадетские требования были неприемлемы для правительства), а лишь во мнении о том, как его принимать и что на него отвечать. В итоге было решено, что депутацию Думы император принимать не должен, а отвечать по существу и от своего имени следует председателю правительства163. Текст речи премьера был написан Гурко, разумеется, в достаточно непримиримом духе, и зачитан Горе-мыкиным 13 мая164. Как и следовало ожидать, реакцией депутатов было почти единогласное выражение правительству недоверия.

Достаточно быстро в центре внимания думцев, как и ожидалось, оказался аграрный вопрос. Кадетский проект принудительного отчуждения частновладельческих земель за вознаграждение, извест-

442

ный как «проект 42-х», был внесен в Думу 8 мая. Думается, нет необходимости опровергать аксиоматичное для советской историографии мнение о его пропомещичьем характере. Кадеты действительно не предлагали полного уничтожения помещичьего землевладения и бесплатной передачи крестьянам всех земель (чего от них и невозможно было ожидать), однако проект, при всей его неопределенности, открывал путь для самой широкой экспроприации частных земель с созданием «государственного земельного запаса» и наделением из него в пользование и за плату всех нуждающихся165. Его сугубо популистский характер, а также влияние на него народнических идей были очевидны. Нет никаких оснований считать, что в нем отразилась «борьба буржуазии за ограничение прав помещиков на монопольное владение земельной собственностью»166 и тем более что его реализация могла повести к «укреплению рациональной рыночной экономики» и что кадеты предлагали власти «спасительный для нее компромисс»167. Непонятно, как могли укрепить частную собственность ее огосударствление и дробление на множество мелких участков, сдаваемых государством в пользование крестьянам.

19 мая с возражениями думцам по поручению Совета министров выступили Стишинский и Гурко. Суть речи первого сводилась к тому, что отчуждение незаконно и главное - не может решить земельного вопроса, ибо, лишь незначительно (в целом примерно на треть) увеличив крестьянские наделы, приведет к варваризации земледелия, застою в сельском хозяйстве и падению товарного производства хлеба, да и получение земли лишь в пользование крестьян удовлетворить не сможет. Выступление Гурко было более ярким и убедительным. Указав на то, что невозможно, экспроприировав земли помещиков, оставить в неприкосновенности другие, в том числе крестьянские частные владения, он нарисовал картину всеобщего поравнения наделов до уровня менее 4 десятин, с иронией заметив, что даже 'социалистические теории имеют в виду не раздробление производительных сил, а наоборот, их объединение, предложение же кадетов означает не социалистический, а «первобытный» способ обеспечения социальной справедливости167.

С возражениями от имени кадетов выступил М. Я. Герценштейн, перемежавший не вполне корректные ссылки на зарубежный опыт государственного регулирования в аграрной сфере пророчествами о всеобщем крестьянском бунте. В дальнейшем дискуссия имела продолжение, причем, Думу ожидали и другие, гораздо более радикальные программы решения земельного вопроса. 23 мая был внесен известный трудовический «проект 104-х»169, предполагавший фактическую отмену частной собственности на землю и передачу ее в «общенародный земельный фонд», распоряжаться которым должны были «местные самоуправления, избранные всеобщим,

443

равным, прямым и тайным голосованием». Из этого фонда и предполагалось наделение всех трудящихся по трудовой норме. В основу проекта лег «программный документ», написанный А.В. Пеше-хоновым - одним из лидеров группировки народнических публицистов, оформившейся вокруг журнала «Русское богатство», а позднее составившей ядро партии народных социалистов. Различия между ними и эсерами заключались в данном вопросе в том, что энесы выступали за сохранение в собственности крестьян приобретенных ими земель (но не выше трудовой нормы), а также за выплату вознаграждения за принудительно отчуждаемые частные земли (в первую очередь опять-таки крестьянские). Несомненно, эти особенности и делали программу энесов гораздо более привлекательной для крестьян. Вместе с тем они нисколько не меняли ее утопического и революционного характера, который едва ли нуждается в комментариях170.

На следующий день был оглашен «проект 35-ти», предлагавший немедленное создание на местах упомянутых в предыдущем проекте земельных комитетов. Подписавшие его левые трудовики, действовавшие по инициативе лидера эсеров В. М. Чернова, несомненно, имели в виду дальнейшее революционизирование страны171. «Нам необходимо, - прямо заявлял по этому поводу Аладьин, - создать вне Думы такие силы, на которые мы могли бы рассчитывать в нужный момент, в момент конфликта»172. Наконец, 6 июня Дума услышала о «проекте 33-х», без экивоков и в полном виде озвучивавшем эсеровскую программу абсолютной ликвидации частной собственности на землю и ее всеобщее уравнительное распределение. В отличие от предыдущих этот проект был отвергнут без передачи в комиссию, работа же самой аграрной комиссии Думы вскоре зашла в тупик из-за невозможности совместить кадетский и трудовический проекты173.

Разумеется, в таких условиях внесение в Думу намеченной еще Витте пр"и деятельном участии Гурко программы, нацеленной'в первую очередь на ликвидацию общины, было по меньшей мере несвоевременным. И когда по настоянию Гурко отклоненный в апреле Государственным советом проект по этому поводу все-таки поступил на обсуждение Совета министров, против него «решительно восстал Горемыкин, а Столыпин не произнес в его защиту ни единого слова»174. Тем не менее 6 и 10 июня правительство внесло в Думу два аграрных законопроекта, предполагавших возможность выхода крестьян из общины и расширения их землевладения (не за счет частных земель). Они явно носили компромиссный характер, предполагая, например, упразднение земских начальников и одновременно сохранение неотчуждаемости крестьянских наделов. Проекты были рассчитаны «на привлечение крестьянства и либеральной оппозиции»175, но замыслы правительства потерпели пол-

444

ное фиаско. Дума демонстративно отхлонила их без передачи в комиссию, т.е. отказалась даже обсуждать их.

Сравнимой по значению с аграрной проблемой «болевой точкой» во взаимоотношениях народного представительства и власти, пожалуй, был только вопрос об ответственном министерстве. Конечно, Дума рассматривала и другие важные проблемы, однако законопроекты и об отмене смертной казни, неприкосновенности личности, свободе собраний и печати, которые в иных обстоятельствах, несомненно, привлекли бы всеобщее внимание, летом 1906 г. оценивались не столько с точки зрения их содержания, сколько как лишний аргумент в политической борьбе. Собственно, еще до начала работы Думы, полагая, что кадеты должны «избегать... острых столкновений, предоставив инициативу конфликта правительству», Милюков справедливо относил предложения о всеобщем избирательном праве и о «свободах» к числу «безопасных вопросов»176. Не задевая непосредственно власть, они, как считалось, не слишком заботят и «народ» (особенно крестьянство).

Знаменательно, однако, что и здесь кадеты встретили неожиданное и упорное противодействие слева. Так, кадетский законопроект о свободе собраний, предварительно обсуждавшийся 16-20 июня, подвергся резкой критике со стороны социал-демократов и трудовиков. Кадеты предлагали поставить свободу собраний в определенные рамки, и для закона это было совершенно естественно. Критики же имели в виду не законотворческое, а агитационное значение Думы. Один из проектов социал-демократов состоял поэтому всего из двух статей: первая провозглашала свободу собраний, вторая угрожала всяческими карами ее нарушителям177. Левые выступили против передачи кадетского проекта в комиссию, отвергая тем самым даже возможность его «улучшения», и лишь с большим трудом кадетам удалось добиться благоприятного исхода голосования. При этом, как признавал Винавер, критика слева «произвела даже некоторое замешательство» в их собственных рядах178.

I Дума явно оказалась в тупике. «Бесконечные речи по отдельным вопросам... вначале производившие сильное впечатление, стали утомлять, утомление ощущали и сами депутаты, и прежде всегда напряженно переполненный зал заседания, а также и места для публики все время пустовали», - вспоминал редактор кадетской «Речи» И.В. Гессен179. Вполне закономерно, что правительство после речи Горемыкина 13 мая перестало проявлять какой бы то ни было интерес к существу думских прений. По словам Коковцова, уже в середине мая все министры за исключением Извольского были единодушны, признавая, что работать с Думой невозможно. Вопрос, таким,образом, заключался лишь в выборе подходящего момента для ее роспуска. Важная роль при этом должна была принадлежать министру внутренних дел, владеющему необходимой информацией

445

о положении в стране. Столыпин же, считая роспуск Думы «совершенно неизбежным», поначалу предлагал «выжидательный способ действий»180.

В начале июня необходимость роспуска вновь обсуждалась Советом министров. Коковцов призывал к осторожности и терпению. Извольский и Кауфман высказались за компромисс с Думой, полагая, что ее «центр» (т.е. кадеты) удовлетворится, если будет сформировано правительство из умеренных чиновников и общественников. Особые надежды они возлагали на якобы наметившуюся в самой Думе «новую группировку партий». Остальные же члены правительства исходили из более трезвой оценки ситуации. По их мнению, ни «коалиционное», ни даже кадетское правительство не имело шансов ужиться с Думой, не согласившись «ей подчиниться», а это означало бы «повторение той политики, которую вел граф Витте с 17 октября по конец ноября, т.е. политики боязливых уступок и деморализации администрации при растущей дерзости революционных партий». Откладывать решение нельзя, следует лишь выбрать для роспуска «удачный момент» и законный повод181. Неизвестно, когда именно журнал Совета министров попал к императору (возвращен им он был только 15 июля). Если верить Коковцову, ни Столыпин, ни Горемыкин в беседах с Николаем II решительно в пользу немедленного роспуска не высказывались182. Да и сам министр финансов, судя по всему, не занимал столь определенной позиции, как ему хотелось представить в мемуарах. По сообщению Крыжановского, после принятия Советом министров решения о роспуске Думы Коковцов сказал: «О бирже я не говорю, на бирже будет полный крах, но что будет в России, что будет в С.-Петербурге?» На уверения окружающих, что ничего не будет и все пройдет спокойно, он презрительно пожимал плечами и отвечал: "Посмотрим, посмотрим" с видом человека, идущего на гибель по воле Провидения»183.

Сторонниками сделки с кадетами' несколько неожиданно оказались дворцовый комендант Д. Ф. Трепов и министр двора В.Б. Фредерике. Трепов обсуждал с Коковцовым возможность образования «министерства доверия» еще в начале мая, и именно он, вероятно, и убедил Фредерикса в неизбежности этого шага. В середине июня Трепов пытался завязать переговоры с Муромцевым и Петрунке-вичем, а затем с Милюковым, результатом чего и стала знаменитая тайная встреча лидера кадетов с «вахмистром по воспитанию и погромщиком по убеждению» в ресторане Кюба. Здесь Трепов аккуратно и без возражений занес в записную книжку требования кадетов, не возразив ни против политических реформ, ни против отчуждения частных земель. Сомнение вызвала у него лишь амнистия. Составлен был и список министров из кадетов и близких к ним «умеренных». За исключением сферы «императорской прерогати-

446

вы» (министров военного, морского и императорского двора) в него вошел только один «бюрократ» (А.П. Извольский)134. Когда Николай II ознакомил с этим списком Коковцова, тот предостерег императора от опасных экспериментов, предсказав, что даже если кадеты получат власть, они будут «сметены» крайними левыми элементами, и это выльется в «революцию и коренную ломку всего нашего государственного строя». «...Верьте мне, что я не приму решения, с которым не мирится моя совесть, и, конечно, взвешу каждую мысль, которую Вы мне высказали», - заверил Николай II встревоженного собеседника. А уже во время следующего доклада Коковцов услышал, что у императора «нет более никаких колебаний, да их я не было на самом деле...»185.

Возможность формирования кадетского министерства широко обсуждалась в российской и иностранной прессе, в контакты с кадетами оказались вовлечены А.С. Ермолов, СЕ. Крыжановский, А.П. Извольский186. Наконец, подключился к ним и Столыпин, также встретившийся (конечно, с ведома или по прямому поручению императора) с Милюковым. Лидер кадетов в очередной раз поведал о требованиях думской оппозиции и убедился, что на сочувствие Столыпина, в отличие от Трепова, рассчитывать не приходится уже потому, что в новом правительстве его участие не предусматривалось ни в каком из вариантов. Тем не менее эта встреча вселяла в лидера кадетов оптимизм, а Муромцев уже видел себя главой первого в российской истории «правительства народного доверия»187.

Отказавшись от мысли достигнуть компромисса с кадетским руководством, Столыпин (неизвестно, по собственной ли инициативе) через знакомого ему еще по Саратовской губернии умеренного думца Н.Н. Львова привлек к переговорам Д.Н. Шилова. Тот быстро убедился в неосуществимости предлагавшейся комбинации - создать «коалиционный» кабинет с участием Столыпина, Извольского, октябристов и некоторых кадетов (с почти не скрываемой Столыпиным целью прикрыть роспуск Думы), и 28 июня на высочайшей аудиенции убеждал императора, что реально только кадетское министерство с Муромцевым во главе и Милюковым в качестве министра иностранных дел188. Император выслушал рассуждения Шилова с вниманием и любезностью. 3 июля на экстренном собрании кадетской фракции Милюков вынужден был проинформировать товарищей по партии о своем участии в переговорах и получил «не особенно дружественную санкцию собрания» на их продолжение. Но ни о каких компромиссах не могло быть и речи: настроение фракции оставляло возможность говорить лишь о «думском» министерстве без всякого участия «бюрократов»189.

На таком многообещающем для оппозиции фоне разворачивалась история с ее «аграрным контробращением», послужившим формальным поводом для роспуска Думы. 20 июня правительство

447

обратилось к населению страны с обращением, дезавуировав думские проекты отчуждения частновладельческих земель и изложив собственную программу190. Дума сочла это провокацией. Так появилась идея «контрсообщения». Независимо от его содержания, оно было не вполне легальным, поскольку прямые обращения законодателей к населению не были предусмотрены законом. 4 июля, в день, когда проект сообщения (в нем, в частности, объявлялось, что законодатели от идеи принудительного отчуждения не отступят191) был вынесен на обсуждение, в Думе появился Столыпин, который тщательно записывал прения. Но лишь на следующий день Милюков, по его собственному выражению, «забил тревогу». Однако большинство фракции к его предостережениям отнеслось с неудовольствием, хотя и было решено внести в текст «контрсообщения» смягчающие его смысл поправки, вызвавшие негодование левых, которые демонстративно воздержались от голосования. Обращение было принято голосами кадетов192.

Сложно сказать, сыграло ли оно какую-либо роль в принятии окончательного решения о судьбе Думы. Судя по запискам военного министра Редигера, еще 2 июля он, Горемыкин и Столыпин обсуждали меры, необходимые в день закрытия Думы (уже было известно, что оно последует в воскресенье 9 июля)193. Тем не менее противники роспуска Трепов и Фредерике не прекращали ему противодействовать194, а учитывая их близость к царю, уверенности в бесповоротности принятого решения у министров не было до самого конца. Эту ситуацию и отражала (независимо от ее достоверности) распространенная версия, согласно которой Горемыкину в ночь на 9 июля был отправлен высочайший приказ, отменяющий опубликование манифеста о роспуске, однако он не получил его, потому что предусмотрительно приказал себя не будить195. Отвлекающий думцев маневр был мастерски выполнен Столыпиным, который за день до роспуска заявил Муромцеву о своем намерении выступить на заседании 10 июля по поводу белостокского погрбма (это был необычайно острый вопрос, до того неоднократно дебатировавшийся в Думе).

Одновременно с указом о роспуске Думы был обнародован указ об отставке Горемыкина и назначении Столыпина председателем Совета министров (с оставлением в должности министра внутренних дел). Это решение, по всей видимости, вызревало постепенно и не было неожиданностью ни для Столыпина, ни для Горемыкина. Собственно, последний, почувствовав неизбежность отставки, сам рекомендовал царю именно Столыпина. По настоянию же нового премьера в отставку были отправлены наиболее нелюбимые общественным мнением министры - Стишинский и Ширинский-Шихма-тов. Эти посты, наряду с постом государственного контролера, Столыпин предполагал заместить «общественными» представителями.

448

Дело в том, что в то время он еще не отказался от идеи укрепить свой кабинет путем привлечения лидеров «умеренной» оппозиции.

Вероятно, полной картины событий, предшествовавших роспуску I Думы, несмотря на существование многочисленных воспоминаний участников этих событий, у историков не будет никогда. Некоторые современники (например, А. П. Извольский), а затем и историки полагали, что истинной целью усилий Трепова было обострение ситуации и неизбежное вслед за тем установление диктатуры с ним самим во главе196. Такой вариант Трепов наверняка просчитывал, однако мотивация его поступков, вероятно, все-таки была более сложной. По словам Гурко, «неустойчивый в своих политических убеждениях, так как основаны они были... на одном лишь чувстве, легко к тому же подвергающийся панике», он беспокоился прежде всего о безопасности царя и к тому же полагал, что его личному положению никакие перемены в правительстве не угрожают197. Только неверная оценка реального влияния Думы и готовности народа встать на ее защиту могла подвигнуть некоторых приближенных царя на судорожные поиски компромисса. Иной была мотивация действий Извольского, ориентировавшегося на общественное мнение западных стран и, кроме того, очевидно, стремившегося сохранить свой пост при неизбежной отставке правительства.

Однако подавляющее большинство сановников, опасаясь возможных последствий роспуска Думы, все же считало, что с течением времени ситуация может лишь ухудшаться, а революционные силы, убеждаясь в слабости правительства, лишь усилят свой натиск. Наиболее же верный политический прогноз, как оказалось позже, дал Горемыкин, который еще 6 июня заявил А.А. Половцо-ву: «Теперь не остается ничего иного, как распустить Думу, затем созвать ее вновь, повлияв всеми возможными средствами на выборы, а если и это не поможет, то вновь распустить Думу и издать новый избирательный закон»198. Подобно оппозиционерам, которые, по словам Маклакова, «о революциях читали только в книжках»199, правительство также «училось» иметь дело с революцией. И, конечно, далеко неслучайны были ссылки в журнале Совета министров 7-8 июня на доказавшую свою бесперспективность тактику уступок, которой придерживался после 17 октября Витте. Поэтому есть все основания утверждать, что отличие лета 1906 г. от осени 1905 заключалось не только в отсутствии мощного натиска «снизу», как принято считать в историографии, но и в серьезных подвижках в «верхах».

Вместе с тем, распуская Думу, правительство вряд ли надеялось на благоразумный состав следующего ее созыва. Скорее, это был пробный камень, предполагавший внимательное отслеживание поведения депутатов и главное - реакции страны. Кадетское руководство же в истории с переговорами выглядело пассивной стороной,

15- 14

449

не имеющей реальной силы, чтобы диктовать условия, но при этом необоснованно амбициозной, что мешало договариваться с властью. Любой сколько-нибудь трезво оценивающий ситуацию в стране человек не мог не прийти к выводу, что кадеты лишь выступают в роли самозваных глашатаев революции, никем не уполномоченных, а потому не заслуживающих доверия. Если считать июньские переговоры политической игрой (каковой они и были для всех их участников), то придется признать, что кадеты эту игру проиграли, даже не успев понять ее правил.

Примечания

1  Из архива СЮ. Витте. Воспоминания. Т. 2. СПб., 2003. С. 249.

2  См.: Королева Н.Г. Первая российская революция и царизм. Совет министров России в 1905-1907 гг. М., 1982. С. 30-41.

3  Коковцов В.Н. Из моего прошлого. М., 1992. Кн. 1. С. 93. В итоге доклады все-таки сохранялись. См.: Ананъич Б.В., Ганелин Р.Ш. Сергей Юльевич Витте и его время. СПб., 2000. С. 239-240; Из архива СЮ. Витте. С. 321.

4   Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого. 31 октября 1905 г. - 24 апреля 1906 г. М., 1997. С. 19.

5  Тхоржевский И.И. Последний Петербург. Воспоминания камергера. СПб., 1999. С. 74.

6 История его формирования и состав неоднократно анализировались в исторической литературе, см.: Старцев В.И. Русская буржуазия и самодержавие в 1905-1917 гг. (Борьба вокруг «ответственного министерства» и «правительства доверия»). Л., 1977. С. 8-31; Корелин А.П., Степанов С.А. СЮ. Витте - финансист, политик, дипломат. М., 1998. С. 192-205; Ананъич Б.В., Ганелин Р.Ш. Указ. соч. С. 231 и след.

7 Из архива СЮ. Витте. С. 251.

8 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. М.. 1990. С. 328.

9 Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918. С. 346.

10  Милюков П.Н. Три попытки. (К истории русского лжеконституционализма). Париж, 1921. С. 13; Он же. Воспоминания. Т. 1. С. 328.

11  См.: Маклаков В.А. Первая Государственная дума. Паоиж, 1939. С. 13-14, 44.                                                '

12 Там же. С. 9.

13   Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого. С. 176.

14 Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. Правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника. М., 2000. С. 472.

15 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 330.

16 Гурко В.И. Указ. соч. С. 476-478.

17 Там же. С. 479.

1S Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого.

С. 165-167. 19 Баян. Ложь Витте. Ящик Пандоры. Берлин, б. г. С. 35. 2° Гурко В.И. Указ. соч. С. 517.

21  См.: Ананъич Б.В.. Ганелин Р.Ш. Указ. соч. С. 254.

22  Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 122.

23  Тхоржевский И.И. Указ. соч. С. 73.

450

24 Из архива СЮ. Витте. С. 266.

25 Гурко В.И. Указ. соч. С. 518.

26 Там же. С. 79. Представители рабочих закономерно ответили на это обращение резкой отповедью, заявив, в частности, что «рабочие ни в каком родстве с графом Витте не состоят».

27 Революция 1905 г. и самодержавие. М.; Л., 1928. С. 27-42.

28 Красный архив. 1927. Т. 3. С. 187.

29 Богданович А. Три последних самодержца. М., 1990. С. 367 (запись от 3 февраля 1906 г.)

30 См.: Кризис самодержавия в России. С. 254—258.

31  Шипов Д.Н. Указ. соч. С. 352-370; Кризис самодержавия в России. 1895-1917. Л76 1984. С. 254-258.

32  Крыжановский СЕ. Заметки русского консерватора// Вопросы истории. 1997. №3. С. 121.

33 Гурко В.И. Указ. соч. С. 480.

34 Былое. 1917. № 3(25). С. 235-237.

35  Крыжановский СЕ. Воспоминания. Берлин, б. г. С. 69.

36 См. также: Таганцев Н.С Пережитое: Вып. I: Учреждение Государственной думы в 1905-1906 гг. Пг., 1919. С. 89.

37 Былое. 1917. №3(25).

38 Крыжановский СЕ. Воспоминания. С. 72.

39 Из архива СЮ. Витте. Т. 3. С. 450.

40 Былое. 1917. № 3(25). С. 258-259.

41  ПСЗ РИ. Собр. 3. Т. XXV. Отд. 1. № 27029.

42 Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 123.

43  Цит. по: Asher A. The Revolution of 1905. Vol. 2. Authority restored. Stanford, 1992. P. 42-43.

44 См., например: Демин В.А. Государственная дума России. (1906-1917): механизм функционирования. М., 1996. С. 27.

45 См. очень яркое и детальное описание выборов в Таврической губернии, которое оставил в своих воспоминаниях кадет кн. В.А. Оболенский: Оболенский В.А. Моя жизнь, мои современники. Париж, 1988.

46 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 352.

47 См.: Степанский А.Д. Реформа Государственного совета в 1906 г. // Труды МГИАИ. М., 1965. Т. 20; Кризис самодержавия в России. С. 275-279; Бородин А.П. Реформа Государственного совета 1906 года // Вопросы истории. 1999. №4-5.*

48 Бородин А.П. Реформа Государственного совета. С. 84—85.

49  Былое. 1917. № 5-6. С. 289-318; Из дневника А.А. Половцова // Красный архив. 1923. № 4. С. 90-91.

50 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 331.

51  Коковцов В.Н. Указ. соч. Т. 1. С. 126.

52 ПСЗ РИ. Собр. 3. Т. XXV. Отд. 1. № 27425.

53  Бородин А.П. Реформа Государственного совета. С. 82-83, 93.

54 См. об этом: Кризис самодержавия в России. С. 281.

55  Гессен И.В. В двух веках. Жизненный отчет // Архив русской революции. Т. 22. Берлин, 1937. С. 210-211.

56  Тхоржевский И.И. Указ. соч. С. 72.

57 Совет министров Российской империи 1905-1906 гг. Документы и материалы. Л., 1990. С. 360-364; Кризис самодержавия в России. С. 284-287.

Приведу варианты текста статьи об императорской власти (цит. по: Королева Н.Г. Указ. соч. С. 77):

59 О том, что очевидная противоречивость этого выступления не была случайной, говорит его предыстория. Еще 1 декабря 1905 г. во время приема депутации «Союза землевладельцев» на прямой вопрос, «сохранил ли император свое самодержавие после 17 октября», царь не нашелся что ответить и был им смущен (25 лет назад. Из дневника Л. Тихомирова // Красный архив. 1930. № 4/5. С. 113). Зато уже 16 февраля правой депутации из Ивано-во-Вознесенсха он, по версии А.В. Богданович, заявил: «Передайте вашим братьям и единомышленникам, что я, как встарь, буду самодержавный и неограниченный. Милости, дарованные манифестами, я исполню для блага всего моего народа» (Богданович А.В. Указ. соч. С. 371). Вероятно, позицию Николая II можно объяснить тем, что он разделял точку зрения, неоднократно высказывавшуюся в правых кругах. Суть ее заключалась в следующем: манифестом 2 7 октября государь установил новый порядок управления, признав его полезным, но в его же власти вновь изменить его, если выяснится, что он негоден.

60 Из архива СЮ. Витте. С. 462.

61  Там же. С. 467.

б- См.: ПСЗ РИ. Собр. 3. Т. XXVI. Отд. 1. № 27805.

63 Маклаков В.А. Первая Государственная дума. С. 22.

64 Emmons T. The Formation of the Political Parties and the First National Elections in Russia. Cambridge, MA, 1983. P. 377.

63 Черменский Е.Д. IV Государственная дума и свержение царизма. М., 1975. С«25, 32; Давидович A.M. Самодержавие в эпоху империализма. М.> 1975.

66 Васильева Н.И.., Гальперин Г.Б., Королев А.И. Первая российская революция и самодержавие. Л., 1975. С. 106-111, 129; Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. М., 1983. С. 264.

67 Леонтович В.В. История либерализма в России. М., 1995. С. 439 и след.; But-

ler W.M. Civil Rights in Russia: Legal Standards in Gestation // Civil Rights in Imperial Russia. Oxford, 1989. P. 1-12; Asher A. Op. cit. P. 94-95.

68 Fitzpatrick Sh. The Russian revolution. Oxford, 1982.

69 Hosting G. The Russian constitutional experiment: Government and Duma, 1907-

1914. Cambridge, 1983.

70 Emmons T. Op. cit. P. 377-378.

71  Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи. (XVIII - начало XX в.) Т. 2. С. 154-160.

72 См.: Шелохаев В.В. Либеральная модель переустройства России. М., 1996.

73 Смирнов А.Ф. Государственная дума Российской империи. 1906-1917. Исто-рико-правовой очерк. М., 1998. С. 158-159.

452

74  Медушевский А.Н. Конституционная монархия в России// Вопросы истории. 1994. № 8. С. 45; см. также: Он же. Демократия и авторитаризм. Российский конституционализм в сравнительной перспективе. М., 1998. С. 198-201.

75  См., напр.: Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в 1902-1907 гг. Л., 1981. С. 191.

76 Симонова М.С. Аграрная политика самодержавия в 1905 г. // Исторические записки. Т. 81. М., 1968. С. 205.

77 Гурко В.И. Указ. соч. С. 399-400.

78 Из архива СЮ. Витте. Т. 1. Кн. 2. С. 547.

79  См.: Корелин А.П. Столыпинская аграрная реформа в аспекте земельной собственности // Собственность на землю в России: история и современность. М., 2002. С. 261-262.

80 Соловьев Ю.Б. Указ. соч. С. 192-193.

81  Совет министров Российской империи. С. 31-32.

82 См.: Мигулин П.П. Аграрный вопрос. Харьков, 1906. С. 53-59.

83 Совет министров Российской империи. С. 35.

84 Аграрный вопрос в Совете министров (1906 г.). М.; Л., 1924. С. 42-46.

85  Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого. С. 169-170.

86 Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. I. С. 120-121.

87 Совет министров Российской империи. С. 149-150.

88  Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 121.

89 Аграрный вопрос в Совете министров. С. 63-70; Симонова М.С. Указ. соч. С. 212.

90  Симонова М.С. Указ. соч. С. 213-215.

91  Совет министров Российской империи. С. 449-459.

92  См.: Масеу D.A.J. Government and Peasant in Russia, 1861-1906. The Prehistory of the Stolypin Reforms. DeKalb, 1987; Мейси Д. Земельная реформа и политические перемены: феномен Столыпина // Вопросы истории. 1993. № 4.

93  Цит. по: Соловьев Ю.Б. Указ. соч. С. 201.

94 Бородин А.П. Объединенное дворянство и аграрная реформа// Вопросы истории. 1993. № 9. С. 37.

95 См.: Мейси Д. Указ. соч. С. 10.

96  См.: Журавлев В.В. Программные установки политических партий России по вопросам собственности на землю, конец* XIX - начало XX века// Собственность на землю в России: история и современность. С. 223; Шелохаев В.В. Проблема собственности в программах политических партий России в начале XX в. // Россия в условиях трансформаций. Вып. 13. М., 2001. С. 35.

97  Милюков П.Н. Воспоминания. С. 353.

98  Съезды и конференции конституционно-демократической партии. Т. 1. 1905-1907. М., 1997. С. 39.

99 Там же. С. 128-149.

100 Там же. С. 295, 303, 304.

101  Там же. С. 329, 334.

102  См.: Хайлова Н.Б. Проблема центризма в русском либерализме в начале XX века// Партии демократических реформ, мирного обновления, прогрес-

• систов. Документы и материалы. М., 2002. С. 13-14.

103 Леонов М.И. Партия социалистов-революционеров в 1905-1907 гг. М., 1997. С. 281.

453

104  Шелохаев В.В. Проблема собственности. С. 39; Журавлев В.В. Программные установки политических партий. С. 211.

105  Из выступления О.С. Минора на I съезде ПСР в декабре 1905 - январе

1906 г. Цит. по: Леонов М.И. Указ. соч. С. 235.

106 См.: Работы Первой Государственной думы. СПб., 1906. С. XI.

"" Красный архив. 1933. №5(60). С. 127; История СССР. 1988. № 5. С. 41—42. Ю8 См.: РГИА. Ф. 1276. Оп. 2. Д. 172. Л. 13 об. - 14.

109 См.: Михайлов Н.В. Безработные и российское общество в 1905-1907 гг. //

Историк и революция. СПб., 1999. С. 53. В советской историографии данные о масштабах безработицы были сильно преувеличены.

110 См.: Рабочий класс в Первой российской революции 1905-1907 гг. С. 286.

111 См.: История рабочих Ленинграда: В 2-х т. Л., 1972. Т. 1. С. 304.

112 Рабочий класс в Первой российской революции. С. 269. "3 См.: Там же. С. 271.

ч< См.: Там же. С. 288-289.

из См.: Михайлов Н.В. Указ соч. С. 58; Малышев СВ. О питерском Совете безработных. М., 1932. С. 28.

>16 Второй период революции. Ч. 1. Кн. 2. С. 248-250; Ч. 1. Кн. 1. С. 732; Ч. 2. Кн. 2. С. 348.

"7См.: Сенчакова Л.Т. Крестьянское движение в революции I905-1907 гг. М., 1989. С. 81.

И8См.: Обзор деятельности уездных; землеустроительных комитетов за первый год их существования. СПб., 1908. С. 1.

п9 Русские ведомости. 1906. 17 сентября.

120 См.: Сенчакова Л.Т. Крестьянское движение в революции 1905-1907 гг. С. 35-36.

■21 См.: Сенчакова Л.Т. Приговоры и наказы российского крестьянства 1905-

1907 гг. По материалам Центральных губерний. М., 1994. Ч. 2. С. 286.

122 См.: Кирьянов Ю.И. Правые партии в России. 1911-1917. М., 2001. С. 4-11; Он же. Русское собрание. 1900-1917. М., 2С03. С. 25-37.

123 Кирьянов Ю.И. Русское собрание, С. 36-38.

'24 См.: Asher A. Op. cit. P. 45-51; Еттопсе Т. Op. cit. P. 123-126. 125 Леонов М.И. Указ соч. С. 248. 12<5 Гурко В.И. Указ. соч. С. 532.

127 См.: Ананьич Б.В., Ганелин Р.Ш. Указ. соч. С. 312-334; Ананьич Б.В. Внешние займы царизма и думский вопрос в 1906-1907 гг. // Исторические записки. Т. 81. М., 1968.

128 См.: Ананьич Б.В., Ганелин Р.Ш. Указ. соч. С. 340-346.

129 Гурко В.И. Указ. соч. С. 535. ™ Asher A. Op. cit. Р. 77.

131  Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 152.

132  Гурко В.И. Указ. соч. С. 549.

133 Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 149.

134 Оболенский В.А. Указ. соч. С. 344.

135 См.: Королева Н.Г. Указ. соч. С. 112-126.

136  Гурко В.И. Указ. соч. С. 553.

137 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 366. "38 Там же. С. 361-362.

139 Маклаков В.А. Первая Государственная дума. С. 34.

140 Колесниченко Д.А. Трудовики в период первой российской революции. М., 1985. С. 44.

454

141  Оболенский В.А. Указ. соч. С. 380.

142  См.: Christian R.F. Alexis Aladin, Trudovik Leader in the First Russian Duma: Materials for a Biography (1873-1920) // Oxford Slavonic Papers. Vol. 21. 1989.

W3 Оболенский В.А. Указ! соч. С. 382.

144  Маклаков В.А. Первая Государственная дума. С. 42.

145  Винавер ММ. Конфликты в Первой думе. СПб., 1907. С. 24.

146  Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 367.

147  Колесниченко Д.А. Указ. соч. С. 86.

148  Винавер ММ. Указ. соч. С. 115.

149  Тютюкин СВ. Меньшевизм: страницы истории. М., 2002. С. 158-175.

150 Там же. С. 180-181.

151  Оболенский В.А. Указ. соч. С. 379. «Но вся моя правость в том, - оправдывался сам Гейден в одном из личных писем, - что я враг революционных приемов и стою за мирную борьбу» {Шевырин ВМ. Петр Александрович Гейден//Российские либералы. М., 2001. С. 478).

152  Оболенский В.А. Указ. соч. С. 336-337.

153  Там же. С. 352.

154 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 371.

155  Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 156.

156  Оболенский В.А. Указ. соч. С. 341.

157 Там же. С. 342.

158 Демин В.А. Государственная дума России: механизм функционирования. М.,

1996. С. 50.

159  Оболенский В.А. Указ. соч. С. 342.

160  См.: Сидельников СМ. Указ. соч.; Калинычев Ф. И. Государственная дума в период Первой русской революции (1905-1907 гг.). М., 1965; Asher A. Op. cit.; Смирнов А.Ф. Государственная дума Российской империи 1906-1917 гг. М., 1998.

161  Гурко В.И. Указ. соч. С. 552.

162 Текст адреса см.: Государственная дума 1906-1917. Стенографические отчеты. М., 1995. Т. 1. С.'59-62.

163 Дебатировалось и было отвергнуто предложение Николаю II выступить перед Думой, выдвинутое Извольским и Д.Ф. Треповым. Желание же Горемы-кина не отвечать вообще было единодушно отвергнуто министрами. См.: Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 163-165; Гурко В.И. Указ. соч. С. 552-554.

164  См.: Государственная дума 1906-1917. Стенографические отчеты. Т. 1. С. 73-76.

165 Там же. С. 67-69.

166  Шелохаев В.В. Проблема собственности. С. 34.

167  Журавлев В.В. Проблемы земельной собственности в зеркале Государственной думы России: 1906-1917 гг. // Собственность на землю в России. С. 306-307.

168  Государственная дума 1906-1917. Стенографические отчеты. Т. 1. С. 142-155.

169 Там же. С. 165-166.

170  См.: Леонов М.И. Указ. соч. С. 289-290.

171  Там же. С. 179-180.

172 Цит. по: Колесниченко Д.А. Указ. соч. С. 66.

173 Там же. С. 69-73.

174  Гурко В.И. Указ. соч. С. 557.

455

175 Подробное изложение содержания проектов см. в кн.: Сидельников СМ. Аграрная реформа Столыпина. Сборник документов. М., 1973. С. 309-313 (примечания).

76  Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 361.

77  Сидельников СМ. Указ. соч. С. 252.

78  Винавер М.М. Указ. соч. С. 135.

79  Гессен И.В. Указ. соч. С. 229.

80  Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 167-168.

81   Особые журналы Совета министров царской России. 1906 год. Вып. 1. С. 32-43.

82  Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 173.

83  Крыжановский СЕ. Заметки русского консерватора // Вопросы истории. 1997. №3. С. 125.

84  Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 376-380.

85  Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 176-178.

86 См. детальный анализ предыстории и хода переговоров в кн.: Старцев В.И. Указ. соч. С. 52-109.

87 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 383-385, 392-393; Крыжановский СЕ. Заметки русского консерватора// Вопросы истории. 1997. № 3. С. 124-125.

88  Шипов Д.Н. Указ. соч. С. 449-460.

89 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 393-394.

90  Опубликовано в кн.: Сидельников СМ. Аграрная реформа Столыпина. Сб. док. С. 84-89.

91  Государственная дума 1906-1917. Стенографические отчеты. Т. 1. С. 307.

92  Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 395-396.

93  Старцев В.И. Указ. соч. С. 101.

94  По сообщению Коковцова, 7 июля Фредерике убеждал Столыпина, что «Дума совершенно лояльна» и нужно только погрозить ей от имени государя (Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 186). Трепов же. узнав о роспуске, якобы воскликнул: «Это ужасно! Завтра к нам сюда придет весь Петербург!» (Гурко В.И. Указ. соч. С. 569-570).

195  Там же. С. 570-571. О «сне» Горемыкина сообщали также столь осведомленные современники, как Крыжановский и Коковцов (уже в эмиграции последний, впрочем, отвергал эту легенду, что отразилось и в его воспоминаниях).

196   Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. М., 1970. С. 291.

197  Гурко В.И. Указ. соч. С. 567.

198  Красный архив. 1923. № 4. С. 109.

199 Маклаков В.А. Первая Государственная дума. С. 34.

Глава 8 ФИНАЛ РЕВОЛЮЦИИ

Власть, либеральная оппозиция и революция в период июльского политического кризиса

Роспуск I Думы положил начало политическому кризису, во многих отношениях ставшему последним всплеском революции, после которого она уже окончательно и бесповоротно пошла на спад. Однако в воскресенье 9 июля, когда было обнародовано решение о роспуске, подобный исход этого кризиса отнюдь не был очевидным. Напротив, практически все политические силы, кто с надеждой, а кто с опаской ожидали (и, как оказалось, не совсем безосновательно) массовых антиправительственных выступлений.

Особенно важен вопрос о достойном поведении после роспуска Думы был для сделавших ставку на нее кадетов. Многим из них казалось, что не только влияние, но само существование партии зависели от того, сможет ли она не потерять лицо организации бескомпромиссной и решительной, но при этом отвергающей насильственные методы сопротивления. Идеальной в этом отношении была бы роль жертв полицейского произвола. Распустив Думу в воскресенье, правительство лишило депутатов возможности устроить героический спектакль и вынудило их перейти к активным действиям, встав тем самым на полулегальную поч'ву. Неизвестно, просчитывались ли в «верхах» различные варианты поведения думской оппозиции, но нельзя не прийти к выводу, что именно кадеты оказались 9 июля в патовом положении, когда любой их шаг оказывался бы ошибочным. В отличие от левых они не могли думать об объявлении себя Учредительным собранием или Временным правительством и о призыве масс к «прямым действиям» (забастовкам и восстанию), а в отличие от умеренных не могли позволить себе мирно разойтись по домам1.

Впрочем, возможность активного сопротивления правительству многими кадетами с порога не отвергалась. Вопрос ставился по-другому: «Готов ли народ на организованное выступление, есть ли надежда на победу?»2 Никаких признаков этого сонная в обычный летний воскресный день столица не подавала... В таких условиях ес-

457

ли призыв к пассивному сопротивлению (неплатежу налогов и саботажу рекрутского набора) и не казался кадетам максимумом возможного, то он мог стать тактически удобным первым шагом, платформой для дальнейших действий, зависящих от хода событий. Неслучайно составление проекта будущего Выборгского воззвания было поручено «гению тактики» - Милюкову. На экстренном заседании кадетского ЦК, собравшемся утром 9 июля на квартире у Пе-трункевича, царило вполне понятное возбуждение. Еще за несколько дней до того «Речь» убеждала, что роспуск Думы «равносилен гражданской войне». Ф.Ф. Кокошкину было поручено провести «юридическую экспертизу» действий правительства, и он пришел к выводу, что закон все-таки нарушен, поскольку в указе не определена дата выборов в следующую Думу. Наспех составленный Милюковым проект воззвания показался многим слишком умеренным. По словам Винавера, это был «жалкий минимум действия». Сам лидер кадетов признавал в воспоминаниях: «У нас не было языха, которым мы могли бы поднять народ... Наш шаг, нуждавшийся в ученом комментарии Кокошкина, действительно "не звучал", ибо был заранее осужден не дойти до понимания народа»3. Но если так, то не лучше ли оставаться на почве закона? В ЦК были и противники воззвания (И.В. Гессен, Л.И. Петражицкий и другие), считавшие «тактически верную» линию проигрышной стратегически. Но тем не менее она была одобрена, причем было принято решение выехать на территорию Финляндии, где собрание депутатов не рисковало быть арестованным.

Длившиеся несколько часов переговоры с трудовиками привели к тому, что те, настроенные в массе своей гораздо более радикально, но не имевшие единого плана действий, последовали за кадетами. Очень показательна брошенная при этом одним из трудовиков фраза, которую можно считать квинтэссенцией их «оппортунистической революционности»: «Хорошо, мы едем, но знайте, что этим мы губим дело освобождения народа»4. В целом беспартийные трудовики не откликнулись в тот момент на призывы эсеров к активному сопротивлению. Отправились в Выборг и социал-демократы, которые так и не смогли прийти к единству по вопросу о том, к чему нужно призывать народ: стачке, переходящей в восстание (как считали меньшевики) или выдержке и готовности к будущим боям (точка зрения большевиков). Рассчитывать на массовое выступление крестьянства не приходилось (даже оптимистически настроенные революционеры ждали его никак не раньше осени), рабочие же без поддержки деревни, по мнению большевиков, победить не могли.

Ход Выборгского совещания 9-10 июля хорошо известен и подробно проанализирован в литературе5. Достаточно сказать, что полторы сотни собравшихся здесь под председательством Муром-

458

цева думцев были очень далеки от единства. Даже внутри фракций споры по ходу совещания лишь разгорались; по-разному виделись депутатам и значение, и содержание, и форма воззвания. По словам Милюкова, в среде кадетов «критика грозила убить последние остатки героических настроений»6. Указывалось, что предлагавшиеся в воззвании формы гражданского сопротивления (неплатеж налогов, отказ от призыва в армию) неконституционны, не могут иметь реального значения. Некоторые трудовики предлагали вернуться в Петербург, другие, напротив, - руководить революцией, оставшись в Финляндии. Неизвестно, чем бы закончились дискуссии, но в дело вмешалось правительство, потребовавшее от выборгского губернатора прекратить сборище. Тот обратился к Муромцеву, и бывший председатель бывшей Думы объявил совещание закрытым. При этом по предложению Петрункевича было решено подписать разработанный документ в существующем виде. Воззвание было срочно отпечатано тиражом в 10 тыс. экземпляров, и днем 11 июля участники совещания на поезде, украшенном красными флагами, под звуки «Марсельезы» отправились в Петербург. «Нас приветствовали как "героев", а между тем в собственном сознании я видел всю бутафорию своего "геройства"», - вспоминал В.А. Оболенский7.

Левые партии имели в виду дальнейшее сопротивление с обращением за помощью к народу, армии и флоту. Сразу после подписания воззвания в той же выборгской гостинице «Бельведер» группа эсеров, трудовиков и социал-демократов составила свое воззвание к армии и флоту. А уже 12 июля в Петербурге наряду с ним стал распространяться и манифест «Ко всему крестьянству», подписанный комитетами фракции РСДРП и Трудовой группы, ЦК РСДРП, ЦК ПСР, Всероссийскими крестьянским, железнодорожным и учительским союзами. В нем крестьяне фактически призывались к немедленному восстанию8. Все эти акции были предприняты по инициативе эсеров; социал-демократы, не имея четкого представления о собственной тактике, лишь «присоединялись». Впрочем, ни эти, ни более поздние воинственные призывы серьезного отклика в массах не получили.

Для кадетского же руководства прибытие в Петербург означало, по характерному выражению Милюкова, что «Первая Государственная дума отошла в историю»9 (что и было оформлено соответствующим решением ЦК 15 июля). Попытки левых подвигнуть кадетов на дальнейшие действия успеха не имели.

В дальнейшем левые партии использовали Выборгское воззвание для революционной агитации (при этом сам его текст «поправлялся» в радикальном духе)10, а правительство - для демонстрации общественному мнению внутри и особенно вне страны революционного характера «либеральной» оппозиции11. Кроме того, внима-

459

тельно следившее за настроением страны, оно могло с удовлетворением констатировать, что воззвание, по словам Гурко, «не получило никакого отклика в стране, и это обстоятельство сразу обнаружило всю незначительность их (думцев. -Авт.) влияния на те народные элементы, на которые мечтали опереться выборгские трибуны»12.

Большинству кадетов очень скоро стало очевидно, что воззвание никак нельзя занести в актив партии. Это был настоящий провал. По словам В. А. Оболенского, «прозаический конец Первой Думы был бы лучше, а главное - понятнее для населения, чем предпринятая нами поездка в Выборг и составление воззвания, тактический смысл которого даже для многих сочувствующих нам остался непонятным»13. Примечательно, что почти никто из подписавших его сам и не собирался руководствоваться призывами не платить налогов14. Окончательно, хотя и после жарких споров, инициированных левыми кадетами, и в дипломатичной форме похоронено воззвание было на IV съезде партии в конце сентября15. Решение съезда признать проведение воззвания в жизнь невозможным ознаменовало серьезный кризис внутри партии. Однако история самого воззвания на этом не закончилась. Еще 16 июля против подписавших его депутатов было возбуждено уголовное дело по обвинению в «распространении... воззвания, призывающего население к противодействию закону и законным распоряжениям властей». К суду, состоявшемуся уже в декабре 1907 г., было привлечено 167 человек, явилось 157. Все за исключением двоих были признаны виновными и приговорены к трехмесячному тюремному заключению, которое они отбывали в 1908 г.16. Но независимо от суда, по Положению о выборах в Думу, все, находившиеся под следствием, были лишены избирательных прав и не могли участвовать в выборах во II Думу. Впрочем, такая перспектива была очевидна юридически образованным кадетам еще утром 9 июля и обсуждалась ими, как только возникла мысль о воззвании.

Помимо прочего, воззвание стало поводом для того, чтобы окончательно отвергнуть мысль о возможном участии кадетов в правительстве. «Когда же кадеты поехали в Выборг и стали там проделывать свой фарс, всем стало очевидно, что роль их кончена. Ума не хватило», - писал Крыжановский17. Воззвание, а также спокойствие, с каким встретила роспуск Думы страна, сильно подорвали «акции» Д. Ф. Трепова (в сентябре он скоропостижно скончался), и напротив, еще более укрепили позиции нового премьера.

Вскоре после роспуска Думы Столыпин начал новый тур переговоров с общественными деятелями, стремясь привлечь их в правительство. Участниками консультаций стали, во-первых, кн. Г.Е. Львов и Д.Н. Шипов, по-прежнему пользовавшийся в «верхах» репутацией одного из самых влиятельных «умеренных». Они с

460

самого начала выдвинули ряд условий, делавших благополучный исход переговоров крайне маловероятным. Шипов и Львов настаивали на предоставлении «общественникам» не менее половины министерских портфелей (в том числе постов министров внутренних дел и юстиции), отмене смертной казни, чрезвычайных положений, объявлении амнистии и земельной реформы на началах принудительного отчуждения, созыве Думы не 20 февраля 1907 г., как то предусматривал указ о ее роспуске, а не позднее 1 декабря 1906 г. Практически сразу переговоры зашли в тупик и были прерваны18.

Иначе повели себя «мирнообновленцы» - гр. П.А. Гейден, Н.Н. Львов, а также октябрист А.И. Гучков. Гучков предложил на пост министра народного просвещения профессора П.Г. Виноградова, а в качестве министра юстиции - А.Ф. Кони, которого удалось уговорить встретиться со Столыпиным. Встреча не помогла - Кони отказывался, и тогда по выходе с дачи премьера Гейден изложил ему комбинацию, которую задумали «общественники»: получив в сзои руки пять портфелей, они смогут привлечь на свою сторону А.П. Извольского и В.Б. Фредерикса и, приобретя таким образом большинство в правительстве, проводить свою программу. Наивность этих расчетов была очевидна. Тем не менее на следующий день Кони дал себя уговорить, но из последовавшего затем разговора с Гейденом и Гучковым сделал печальный, но закономерный вывод: «За словами моих собеседников я, к прискорбию, видел не государственных людей, которые "ходят осторожно и подозрительно глядят", а политиканствующих хороших людей, привыкших действовать не на ум, а на чувства слушателей, не теоремами, а аксиомами». В откровенном разговоре со Столыпиным Кони рассказал ему о планах общественников. Премьер ответил, что никакого троянского коня в своем кабинете не желает и не допустит19. Кандидатура Гейдена была отвергнута. Виноградов сообщил, что согласен войти в правительство только вместе с Шиповым. Комбинация распадалась. К тому же император из аудиенции с Н.Н. Львовым и Гучковым 20 июля вынес «глубокое убеждение, что они не годятся в министры сейчас. Они не люди дела, т.е. государственного управления, в особенности Львов». При этом, добавлял он в письме Столыпину, «я был против вступления целой группы лиц с какой-то программой»20. На этом переговоры завершились. 27 июля на вакантные должности были назначены: главноуправляющим земледелия -кн. Б.А. Васильчиков, обер-прокурором Синода - брат министра иностранных дел П.П. Извольский, министром торговли и промышленности - Д.А. Философов.

Был ли этот второй тур переговоров, как полагают многие историки, лишь уловкой, позволявшей прикрыть «переход к реакции», или средством выиграть время в условиях волнений в Свеаборге и Кронштадте, подавленных как раз накануне того момента, когда пе-

461

реговоры были прерваны? Думается, что Столыпин искренне желал ввести в состав правительства нескольких деятелей, которые придали бы его кабинету вес в глазах общества и позволили бы нейтрализовать, если не привлечь на свою сторону часть оппозиции. Никакого злостного «коварства» в подобных замыслах, конечно, не было. Неудивительно и то, что каждая из сторон, участвовавших в консультациях, преследовала свои цели. Важно отметить другое. Речь не шла о достижении компромисса: участники переговоров говорили на разных языках и имели в виду не просто различные, а совершенно несовместимые цели (за исключением, может быть, Гучкова, неожиданно почувствовавшего к Столыпину подобие симпатии). Ни о каком политическом партнерстве не могло быть и речи.

Конечно, такой исход был закономерен. Вместе с тем можно утверждать, что и июньские, и июльские переговоры серьезно повлияли на «политическую физиономию» Столыпина: в ней стало гораздо меньше того «умеренного октябризма» и расчетов на сотрудничество со «здравомыслящим обществом», с которыми он приехал в Петербург. Правительство как единственная сила, которая в состоянии проводить осмысленные реформы независимо или даже вопреки общественному мнению, - в такой концепции не было ничего нового. Напротив, именно ею руководствовались все крупные реформаторы предшествующих десятилетий, и в этом смысле столыпинский курс междумского периода по форме был столь же привычен для самодержавия, сколь для «общественности» была привычной оппозиция правительственному реформаторству. Казалось, что и власть, и оппозиция с облегчением вернулись к исполнению хорошо знакомых им ролей. Однако летом 1906 г. революция не закончилась, а правительство (точнее, часть его) еще не распрощалось с надеждой на заключение против «смуты» союза с частью общества. Попытки добиться этого были связаны с именем нового премьера.

Народное дзижение на заключительном этапе революции

Роспуск I Государственной думы не вызвал социального взрыва, на который рассчитывали многие революционеры. И дело здесь было не только и не столько в недостаточной информированности населения о случившемся, сколько в том, что авторитет Думы, несмотря на явное сочувствие народа ее левому крылу, был еще сравнительно невысок, поскольку она не успела еще принять ни одного закона, которого ждало общество. К тому же досрочный роспуск Думы был произведен в рамках закона, а объявление о созыве следующего состава народных представителей на основе прежнего избирательного закона давало возможность надеяться на сохранение недавно обретенного страной законодательного учреждения. От-

462

резвляюще действовала и ежедневная критика в адрес Думы в революционной оппозиционной и правой печати. Поэтому даже в эпицентре событий - Петербурге, где проходили заседания Думы, день 9 июля 1906 г. прошел спокойно.

Растерялись поначалу и социал-демократы, пользовавшиеся наибольшим авторитетом у питерских рабочих. Дело в том, что взгляды большевиков и меньшевиков на роль Думы в общественно-политической жизни страны были далеко не однозначными. В глазах меньшевиков, одержавших победу на проходившем в апреле-мае 1906 г. IV (объединительном) съезде РСДРП и преобладавших в составе ее ЦК, Дума стояла на «столбовой дороге революции», и нужно было всячески поддерживать ее и добиваться создания ответственного перед ней кадетского правительства. Исходя из этого, меньшевики считали, что роспуск Думы - это сигнал к новому подъему революционной активности масс и что начинать нужно с объявления всеобщей стачки в ее защиту. Большевики же были настроены по отношению к Думе гораздо более скептически и к тому же считали, что эффективно повлиять на ситуацию пролетариат сможет не просто стачкой, а стачкой-восстанием, которая, в свою очередь, не принесет успеха без поддержки крестьянства. На подъем же крестьянского движения можно было рассчитывать не раньше осени. Что касается эсеров, то они тоже были не за стачку, а за восстание, но, в отличие от большевиков, считали возможным поднять его немедленно, ориентируясь в первую очередь на армию, флот и крестьянство21.

В итоге первые десять дней после роспуска Думы ушли на препирательства между революционными партиями по вопросу о формах и сроках их ответа на действия правительства, а принятый 10 июля частью депутатов Думы так называемый Выборгский манифест с призывом к гражданскому неповиновению властям еще только начал свой путь к народу, да и вряд ли мог воодушевить его на борьбу с правительством. И трудно сказать, как развернулись бы события, если бы 18 июля 1906 г. стихийно не восстал гарнизон крепости Свеаборг близ Гельсингфорса, а в ночь на 20 июля свеаборж-цев не поддержали бы матросы и солдаты Кронштадта.

Всего в июле 1906 г. в армии произошло не менее 40 локальных восстаний (Брест-Литовск, Ферганская обл., Самара, Литва, Крас-новодск, Дагестан и другие)22. Они были вызваны в основном тяготами армейской службы, но роспуск Думы в ряде случаев действительно сыграл роль сигнала к отказу солдат повиноваться командирам. Однако все эти выступления остались кратковременными, изолированными друг от друга вспышками протеста, а их руководители либо пошли под расстрел, либо были строго наказаны.

Главные же события развернулись тогда в непосредственной близости от Петербурга на территории Финляндии, в крепости

463

Кронштадт и близ Ревеля. Великое княжество Финляндское, вернувшее себе в октябре 1905 г. в полном объеме свою автономию, являлось настоящей оперативной базой русских революционеров, которые широко пользовались царившей на его территории относительной свободой. Объектом пристального внимания социал-демократов и эсеров стали в первую очередь русские сухопутные и морские силы, дислоцированные на территории Финляндии. Крепость Свеаборг, расположенная на 13 островах под Гельсингфорсом, имела 6-тысячный гарнизон, а сам Гельсингфорс являлся местом стоянки части кораблей Балтийского флота. В 1905-1906 гг. здесь работали члены военных организаций РСДРП (в основном большевики) и эсеров, причем именно последние инициировали июльское восстание в Свеаборге, прямо связанное с роспуском I Думы.

Уже 9 июля в Гельсингфорсе прошел 20-тысячный революционный митинг с участием социал-демократического депутата Думы украинского рабочего М.И. Михайличенко, известного писателя Леонида Андреева, командира финской Красной гвардии капитана . И. Кока и представителя эсеров. В последующие дни эсеры и вошедшие в соглашение с ними социал-демократы начали готовиться к восстанию, намеченному на 18 июля. Но стихийные выступления солдат-минеров начались уже вечером 17 июля (по одной из версий, они должны были стать отвлекающим маневром, призванным отвлечь внимание командования от главной группы заговорщиков). Поводом к выступлению послужил чисто бытовой эпизод - отмена так называемых «винных денег», которые выдавались солдатам вместо положенной им водки. Восставшие, не предъявляя прямо каких-либо политических требований, захватили три острова, над одним из которых взвился привезенный из Гельсингфорса красный флаг со словами «Учредительное собрание» и- «Земля и воля» - типично эсеровскими лозунгами того времени. Общее число повстанцев, которыми руководили два очень молодых офицера социал-де-• мократа Аркадий Емельянов и и Евгений Коханский'(традиционно их считают большевиками), достигало 3 тыс. человек. Попытка расширить масштабы восстания и захватить полуостров Скаттуден, где располагались военный порт Свеаборгской крепости и матросские казармы, была быстро пресечена, и в итоге восстание свелось к продолжавшейся 18 и 19 июля артиллерийской дуэли между восставшими и оставшимися верными присяге правительственными войсками и к нескольким партизанским акциям финских красногвардейцев и рабочих в Гельсингфорсе, не принесшим, однако, ожидаемых результатов.

К решительным действиям свеаборжцы, по существу, так и не приступили, ожидая подхода кораблей Балтийского флота, на которых, как заверяли эсеры, тоже должно было начаться восстание. К вечеру 19 июля три корабля действительно подошли к Свеабор-

464

гу, но вместо помощи восставшим открыли по ним огонь. Это и решило судьбу восстания, сделав продолжение борьбы просто бессмысленным. К рассвету 20 июля все было кончено. Арестованы были около тысячи солдат, несколько сот матросов и группа финских красногвардейцев (около тысячи повстанцев погибли в боях или сумело скрыться из Свеаборга). 28 участников восстания были расстреляны, более 700 оказались в тюрьмах, около 300 - на каторге. Оправдали лишь 72 человека23.

Еще быстрее, всего за одну ночь на 20 июля закончилось плохо подготовленное и выданное провокаторами восстание матросов и солдат в Кронштадте, где находилась основная база Балтийского флота. Крепость уже давно имела репутацию «революционного гнезда» (напомню, что в октябре 1905 г. здесь произошло одно из самых крупных, хотя и неудачных военных восстаний периода революции). В 5-тысячном гарнизоне было немало пролетарских элементов, а также матросов, переведенных с других флотов за причастность к революционному движению. Поэтому кронштадтцы, как магнит, притягивали к себе революционеров, и в итоге, по оценке министра внутренних дел П.А. Столыпина, 80% матросов и до половины солдат крепости можно было считать «сознательными, т.е. революционерами»24.

Сообщение о начале восстания в Свеаборге спровоцировало поспешное выступление 3 тыс. моряков и 1,5 тыс. солдат кронштадтского гарнизона. Инициаторами восстания снова стали эсеры, причем на этот раз их ЦК договорился с ЦК РСДРП о том, что обе партии будут действовать в Кронштадте солидарно. Однако намеченный ими план действий сразу же оказался скомканным, поскольку через провокаторов власти заранее узнали о намерениях революционеров и приняли ряд предупредительных мер. Неудачной оказалась идея проведения восстания в ночное время: в итоге безоружные матросы (оружие на берегу им не выдавалось) метались по затемненному городу и были быстро окружены верными правительству войсками. Слишком поспешно сдался и один из захваченных революционерами укрепленных фортов крепости, который мог держать под обстрелом значительную часть Кронштадта и подходы к нему. К этому нужно добавить, что корабли Балтийского флота участия в восстании не приняли.

Расправа с повстанцами была суровой: 36 человек были казнены, причем их тела сбросили в море; 130 попали на каторгу, более 300 - в тюрьмы, свыше 900 - в исправительно-арестантские части. В итоге были репрессированы 1417 человек (для сравнения отметим, что во время самого восстания погибли всего 9 человек, а ранены были 20)25.

Третьим очагом восстания на Балтике стал учебный крейсер «Память Азова», на котором проходило морскую практику около

465

700 гардемаринов. Восстание на корабле, находившемся вблизи Ревеля, тоже началось в ночь на 20 июля. Руководили им прибывший на «Память Азова» из Гельсингфорса большевик Арсений Коптюх (его арест и послужил сигналом к началу выступления) и взявший на себя командование кораблем Николай Лобадин. ЦК эсеров направил на крейсер И.И. Фундаминского (Бунакева), который, однако, добрался до «Памяти Азова» уже тогда, когда восстание закончилось (он был арестован, но затем освобожден из-за отсутствия прямых улик причастности к выступлению). Раскол команды на сторонников и противников восстания помог командованию быстро справиться с его участниками. 18 матросских вожаков были расстреляны.

Планы революционеров предусматривали также военные восстания в Севастополе, Либаве и Усть-Двинске, но реализовать их не удалось.

Восстания на Балтике подтолкнули, наконец, революционные партии к более решительным действиям в Петербурге. В ночь на 21 июля прошло координационное совещание, участники которого поддержали предложение ЦК РСДРП объявить всеобщую стачку солидарности с восставшими солдатами и моряками. Правда, этот шаг уже явно запоздал, поскольку военные восстания 20 июля были разгромлены, но информация об этом до революционеров еще не дошла, и они действительно рассчитывали поддержать вставших на сторону революции солдат и матросов. Однако настроение питерских рабочих явно не совпадало с желаниями революционных центров и мало напоминало октябрь 1905 г. Забастовка шла вяло, недружно. 21 июля прекратили работу только 40 тыс. рабочих, а всего в стачке 21-25 июля участвовали не более 70-80 тыс. человек.

Осознание того, что военные восстания потерпели поражение и привели к огромным жертвам, что Думу уже не вернешь и Столыпин торжествует полную победу, естественно, парализовало волю рабочих к сопротивлению. К тому же за две недели, прошедшие после роспуска Думы, они успели «перегореть», а разногласия внутри РСДРП и в революционном лагере в целом не могли не действовать на них обескураживающе. Это проявилось и в Петербурге, и особенно в Москве, которая ориентировалась в данном случае на столицу. Забастовку в первопрестольной начали по директиве ЦК РСДРП только 24 июля. На следующий день в ней участвовали уже рабочие около 200 промышленных предприятий (50 тыс. рабочих). Однако окончание стачки в Петербурге послужило сигналом и для москвичей, прекративших бастовать 27 июля.

Три дня длилась 10-тысячная забастовка в Астрахани, организованная эсерами. В других промышленных.центрах настроение рабочих забастовке явно не благоприятствовало. Всего в июле 1906 г. официальная статистика зарегистрировала около 170 тыс. стачеч-

466

ников, в том числе 75 тыс. бастовавших по экономическим мотивам26. Из июльских забастовок можно выделить прекращение работ на бакинских и грозненских нефтепромыслах, на Нарвской и Кренгольмской мануфактурах в Эстонии и др.

В сельской местности социальная активность населения, как известно, в огромной мере зависит от цикла сельскохозяйственных работ. И в этом отношении разгар лета - июль был мало подходящим моментом для выступлений крестьян в защиту Думы. Отношение к ней в деревне тоже было достаточно противоречивым: с одной стороны, на нее возлагались большие надежды, а в депутатах-трудовиках видели прямых защитников крестьянских интересов, с другой - Дума за 72 дня своей работы, конечно, не могла реально улучшить положение сельских тружеников. Поэтому депутатам крестьяне сочувствовали, но не настолько, чтобы немедленно взяться за топоры и вилы. В итоге ожидавшейся многими современниками июльских событий «новой пугачевщины» явно не получилось, хотя и спокойной обстановку в деревне назвать было нельзя.

К сожалению, историки вынуждены пока оперировать лишь явно устаревшими и неполными данными о крестьянском движении в июле 1906 г.27. Тем не менее достаточно высокий его уровень очевиден, так что июнь и июль 1906 г. стали вторым (после последнего квартала 1905 г.) пиком крестьянских выступлений в ходе революции, причем это, несомненно, было связано с получаемой в деревне информацией о выборах, работе и роспуске Думы. Однако качественного скачка в поведении крестьян в то время все же не произошло, и формы их выступлений остались в основном традиционными -отказ от уплаты налогов, захват помещичьего имущества, поджоги, потравы, порубки леса, а также стачки сельскохозяйственных рабочих и арендные забастовки. Очень остро реагировали крестьяне на аресты своих вожаков, причем число участников подобных акций с требованием освобождения деревенских активистов достигало нередко нескольких сотен, а то и тысяч человек и сопровождалось столкновениями со стражниками и казаками. Так было, например, в Льговском и Рыльском уездах Курской губернии. Часто отмечались в июле 1906 г. случаи проведения антиправительственных митингов и распространения революционной литературы. В Ставрополье крестьяне встали на защиту земляка, депутата-трудовика Ф.М. Онипко, арестованного за участие в Кронштадтском восстании 20 июля 1906 г. Митинги с требованием его освобождения проходили более месяца и привели к тому, что депутат был приговорен не к смертной казни, а к ссылке на поселение.

Самыми крупными очагами крестьянских волнений в июле 1906 г. были Черноземный центр, сильно пострадавшие от засухи Поволжье и Украина. Выполняя указания своего ЦК, самарские эсеры даже попытались поднять восстание в селе Кинело-Черкассы, но по-

467

терпели неудачу. Более сотни крестьянских выступлений произошло в Саратовской губернии28.

В целом протестные выступления солдат, матросов, рабочих и крестьян в июле 1906 г. не смогли приостановить отступления революции, пик которой был пройден в конце 1905 г. Однако их исход свидетельствовал не только о силе правительственной власти, но и о том, что воля народных масс к сопротивлению ей еще не сломлена. Июльские события 1906 г. показали, что ни революционеры, ни либеральные политики не могут по своему усмотрению манипулировать социальными «низами», если для этого нет достаточно серьезных поводов, способных поднять народ на борьбу. Роспуск I Думы потрясением для народа не стал. Было совершенно очевидно, что власть явно сильнее революционеров, и народ это хорошо чувствовал.

В последующие месяцы 1906 - начале 1907 г. массовое протест-ное движение в стране постепенно затухало. Так, за пять последних месяцев 1906 г. бастовали менее 200 тыс. фабрично-заводсхих рабочих (половина из них по политическим мотивам), а в первом квартале 1907 г. - около 150 тыс. (более 60% их стали участниками политических стачек)29.

В августе-сентябре 1906 г. прошла стачка бакинских рабочих, протестовавших против репрессий в отношении своих активистов и суда над матросами, арестованными за налет на склад Каспийской флотилии с целью захвата оружия для революционных организаций. В результате забастовки моряки были спасены от грозивших им смертных приговоров. Пролетарии Харькова и Екатеринослава отметили забастовкой годовщину расстрела своих товарищей в дни Всероссийской октябрьской политической стачки 1905 г. В Одессе в ноябре-декабре прекратили работу 3 тыс. моряков с торговых судов общества «Ропит», протестовавших против закрытия их профсоюза «Регистрация» и ареста некоторых его членов. Их поддержали портовые грузчики и железнодорожники города. Забастовки солидарности с репрессированными товарищами прошли также в Лодзи, Луганске, на Симском заводе в Башкирии, причем в последнем случае стачка переросла в настоящее восстание, усмирять участников которого пришлось с помощью войск.

Аналогичные выступления рабочих продолжались и в начале 1907 г. Волна политических забастовок прокатилась в связи со второй годовщиной «Кровавого воскресенья» (Петербург, Харьков, Баку, Ревель, Екатеринослав, Самара, Лодзь и др.). В ряде мест была прекращена работа в день открытия II Государственной думы 20 февраля 1907 г. Продолжалась и борьба рабочих на экономической почве. С конца декабря 1906 г. началась цепная реакция баг кинских нефтяников на сверхприбыли их хозяев в связи с повышением цен на нефть. При этом выдвигались поистине беспрецедент-

468

ные требования: 8-часовои рабочий день, единовременное вознаграждение в размере определенного процента (от 12 до 50) с прибыли нефтедобывающих фирм за последние два года, повышение за-раоотнои платы на 30-60%, а также официальное признание промысловых комиссий, в функции которых входили прием и увольнение рабочих. Стачки продолжались до начала февраля 1907 г. и охватили около 40 тыс. рабочих. Понятно, что добиться полного удовлетворения столь высоких требований бастующие не смогли и им пришлось довольствоваться лишь частичными уступками нефтепромышленников.

9 марта 1907 г. в Баку началась экономическая стачка моряков, охватившая затем все побережье Каспия и грозившая парализовать хозяйственную жизнь многих районов России, нуждавшихся в азербайджанском и среднеазиатском хлопке и нефти. Для подавления забастовки, организованной местными социал-демократами, из Петербурга был даже командирован командир Отдельного корпуса жандармов барон Таубе, принявший экстренные репрессивные меры: около 800 матросов были арестованы, многие высланы из Баку и заменены балтийскими военными моряками. Одновременно власти постарались склонить судовладельцев к уступкам бастующим. В итоге 25 апреля 1907 г. стачка закончилась в пользу моряков. Их победе помогли и бакинские рабочие, которые провели 18 апреля по призыву городского комитета РСДРП, мусульманской социал-демократической группы «Гуммет», эсеров и армянской партии «Дашнакцутюн» всеобщую 25-тысячную забастовку солидарности с моряками Каспия.

Когда полиция закрыла 19 февраля 1907 г. московский профсоюз печатников, началась всеобщая забастовка в типографиях Москвы, Петербурга,-Харькова, Киева, Екатеринослава и других городов, в результате которой профсоюз возобновил свою работу. Не помог владельцам более 70 московских типографий и объявленный ими локаут, лишивший заработка 7 тыс. печатников. 1 марта состоялось соглашение рабочих с владельцами типографий, пошедшими на попятный. Зимой 1907 г. в Москве бастовали также 3 тыс. трамвайщиков и рабочие известной чайной фирмы Высоцкого. Последняя стачка перекинулась затем на другие фабрики Высоцкого в Одессе и Екатеринбурге. Активно участвовали в стачечном движении 1907 г. текстильщики Центрального промышленного района, особенно страдавшие от повышения цен на продукты питания. Крупные забастовки прошли на Украине. 41 день продолжалась стачка железнодорожников Омска, которая даже привлекла к себе внимание Государственной думы, но закончилась поражением рабочих и арестом 70 их активистов.

Знаменательным событием в истории рабочего движения первых месяцев 1907 г. стала широкая кампания солидарности рабочих

469

г

5

России с жертвами лодзинского локаута, объявленного фабрикантами в декабре 1906 г. и продолжавшегося четыре месяца. За ворота были выброшены 20 тыс. рабочих-текстильщиков, причем локаут сопровождался настоящей «охотой на социалистов» со стороны польских консервативных националистических организаций и выселением голодающих семей рабочих из квартир. На эти вопиющие факты горячо откликнулись рабочие, их профсоюзные организации и печать в Петербурге, Москве, Иваново-Вознесенске, Костроме. Развернулся сбор средств в фонд помощи польским товарищам, который был высоко оценен ими как знак пролетарской интернациональной солидарности.

Апрельско-майские стачки 1907 г. стали завершающим аккордом Первой российской революции. По данным фабричной инспекции, в них участвовали 300 тыс. рабочих, причем 270 тыс. человек поддерживали требования политического характера30.

Первомайские забастовки прошли в 1907 г. в 36 городах. В Петербурге бастовали или не работали с разрешения администрации (на 16 предприятиях, что тоже было большим успехом рабочих) более 120 тыс. человек почти с 240 заводов и фабрик31. На ряде столичных предприятий прошли митинги, а на окраинах Петербурга и в его пригородах - маевки. В Варшаве в связи с общегородской забастовкой были арестованы и высланы из города 800 человек.

Таким образом, пролетарское движение заканчивало революционный период на высокой ноте, хотя ответить на роспуск II Думы и изменение избирательного закона рабочие уже не смогли, да, видимо, и не хотели, поскольку II Дума в их глазах мало чем отличалась в плане результативности своей работы от ее предшественницы -I Думы, которая в общем и целом оставила рабочих довольно безучастными к ее судьбе.

Постепенно затихало и крестьянское движение. Тем не менее во второй половине 1906,- первой половине 1907 г. еще были зафиксированы последние вспышки вооруженных выступлений крестьян против властей в Николаезской слободе Астраханской губернии и селе Большая Лепетиха Таврической губернии (август 1906 г.), в Ядринском уезде Казанской губернии (февраль) и селе Арпачеве Тверской губернии (апрель). Радикальные действия крестьян были при этом спровоцированы самими властями (аресты крестьянских активистов, ввод войск для сбора налогов)32.

К ставшим уже привычными в период резолюции и продолжавшимся в 1906-1907 гг. податным и арендным забастовкам прибавился осенью 1906 г. и бойкот рекрутчины, к которому призывали крестьян не только революционеры, но и депутаты I Думы, подписавшие Выборгское воззвание. Уклонения от призыва в армию были отмечены во Владимирской, Уфимской, Симбирской, Самарской губерниях и в некоторых других местах.

470

Продолжались, хотя уже и в значительно меньших размерах, чем в 1905 - первой половине 1906 г., захваты помещичьих земель, порубки леса, разгром имений (Курская, Симбирская губернии). Однако в целом крестьянские выступления уже не носили столь массового и агрессивного характера, как прежде. Всего в 1907 г. было зарегистрировано более 2100 крестьянских выступлений - в три раза меньше, чем в 1906 г. и в 4,5 раза меньше, чем в 1905 г. Тем не менее, если в 1905 г. к суду были привлечены 12,2 тыс. крестьян, то в 1907 г. (с учетом арестованных в 1906 г.) - 13,5 тыс. человек33. Характерно, что в период работы II Государственной думы вновь наблюдался небольшой всплеск «приговорной» активности крестьян, но на этот раз в адрес депутатов было направлено уже втрое меньше обращений, чем в адрес депутатов-перводумцев34.

Что касается сколько-нибудь значительных революционных выступлений в армии и на флоте, то их в последние месяцы революции вообще отмечено не было.

«Обновление России»: столыпинская программа на начальном этапе ее реализации

«Перед нами до собрания следующей Государственной думы 180 дней. Мы должны их использовать вовсю, дабы предстать перед этой Думой с рядом уже осуществленных преобразований, свидетельствующих об искреннем желании правительства сделать все от него зависящее для устранения из существующего порядка всего не соответствующего духу времени», - таковы были первые слова, услышанные Гурко от Столыпина после назначения того главой правительства. «Эту фразу он повторял мне впоследствии неоднократно, и я уверен, что он ее говорил и всем членам своего кабинета», -добавлял Гурко35. Не была ли эта декларация лишь позой, призванной продемонстрировать, что у сделавшего столь молниеносную карьеру провинциального губернатора есть своя политическая программа и решимость ее реализовать? Конечно, масштаб Столыпина как государственного деятеля летом 1906 г. был ясен далеко не всем даже среди его коллег. По словам Коковцова, и до роспуска Думы, и после него взгляд министров на Столыпина был далеко не свободен «если и не от не вполне серьезного отношения к отдельным его замечаниям, часто отдававшим известным провинциализмом и малым знанием установившихся навыков столичной бюрократической среды, то, во всяком случае, от слегка покровительственного отношения к случайно выкинутому на вершину служебной лестницы новому человеку, которым можно и поруководить, и при случае произвести на него известное впечатление»36. Однако это представление очень быстро изменилось.

471

Споры об этой, безусловно, ярчайшей личности своего времени, о значении и итогах его деятельности по спасению получившего серьезные повреждения корабля российской государственности не утихают на протяжении вот уже почти целого века. Кого только не видели в Столыпине, превращая его в объект ненависти или почитания!37 Заметим, что и в том, и в другом случае он часто воспринимался как создатель (почти е.х nihilo) масштабной, цельной и оригинальной политической программы. Между тем, по авторитетному, хотя, может быть, не совсем беспристрастному мнению СЕ. Кры-жановского, «в кругу государственных начинаний ни одна мера не принадлежала лично Щетру] Аркадьевичу], хотя он и умел их осваивать и придавать им личный отпечаток... Отсюда - пестрота и бессвязность законодательного творчества того времени, когда рядом уживались самые противоположные проекты и течения, которые первое время он стремился объединить общей идеей "обновления"...»38 К такой же оценке склоняются и современные историки. По словам Д. Мейси, «фактически все политические программы, которые он (Столыпин. - Авт.) исполнял или пытался проводить, были продолжением проектов, обсуждавшихся ранее, до начала беспорядков 1905 г., и затем развитых различными комиссиями в премьерство Витте...»39. Стоит отметить, что едва ли можно при этом сомневаться в политической самостоятельности Столыпина. Вопреки утверждениям недоброжелателей, он никогда не был ничьим «приказчиком» (оценка Ленина), хотя очень чутко реагировал на те чужие идеи, которые казались ему плодотворными.

Заседания правительства премьер вел не очень искусно (особенно поначалу); «распустил» он и Министерство внутренних дел, так и не став умелым, по столичным меркам (где оценивалось владение административной техникой), чиновником. Стихией Столыпина, несомненно, была публичная политика, сама возможность заниматься которой (так, впрочем, до конца и не реализовавшаяся) появилась в России лишь в ходе первой революции. «Никому из его крупных предшественников... - писал Крыжановский, - нельзя было отказать ни в личной храбрости, ни в самоотверженной преданности долгу, но ни один из них не умел, подобно Столыпину, облечь свою деятельность той дымкой служения высшим началам самопожертвования, которые так сильно действуют на сердца»40. Способствовали тому не только его огромная воля (неизбежно превращавшаяся порой в упрямство), но и редкий ораторский дар, позволивший власти как бы «обрести себя» в отношениях с Думой. Многие сановники воспринимали этот, по меткому определению Крыжа-новского, «драматический талант» премьера с иронией, недоумением или раздражением, обвиняя его в «искании популярности»: «Любя рукоплескания, он постоянно жаждал их и выдвигал нередко на первый государственный план такие вопросы, которые, обеспечи-

472

вая сочувствие большинства Думы (речь идет о III Думе. - Авт.), заслоняли более существенные и важные потребности»41.

Конечно, такие упреки были несправедливы. Вместе с тем в основе их лежал действительно существовавший резкий контраст между традиционным этосом сановника как верноподданного слуги, не только не ищущего похвалы публики, но даже не имеющего нужды с нею контактировать, и новым для России представлением о нем как о политике, стоящем между троном и обществом. Парадоксально, но в этом отношении другой крупный деятель той эпохи, СЮ. Витте, сравнение с которым Столыпина давно уже стало общим местом исторической литературы, был, при всем своем внимании к общественному мнению и при всей своей нелюбви к Николаю II, гораздо более традиционен, чем Столыпин.

Глубоко неверно поэтому считать Столыпина сторонником сугубо традиционных методов управления, лишь по необходимости «заигрывавшим» с Думой. Напротив, без Думы его бурная деятельность в значительной степени просто лишалась смысла (другой вопрос - какими виделись ему «правильная» Дума и формы сотрудничества с нею). Понять логику его действий в первый год пребывания на посту премьера можно, лишь учитывая этот немаловажный фактор.

Почти сразу после подавления восстаний в Свеаборге и Кронштадте Столыпин приступил, как и было обещано от имени императора в манифесте о роспуске Думы, к «поднятию благосостояния крестьянства... без ущерба чужому владению»42. 12 августа без обсуждения в Совете министров был принят закон о передаче Крестьянскому банку казенных, а несколько позже - удельных и кабинетских земель. «Мере этой, - писал Гурко, - Столыпин придавал исключительное значение, полагая, что она произведет благоприятное впечатление в крестьянской среде и вырвет у кадет один из боевых и прельщающих сельское население пунктов их программы». В каком-то смысле премьер'действительно использовал кадетскую идею о государственном фонде земель, передававшихся, правда, не в пользование, а на выкуп. По позднейшим воспоминаниям Гучкова, во время переговоров о вхождении общественных деятелей в кабинет он заявлял: «...Нет предела тем улучшениям, облегчениям, которые я готов дать крестьянству... я даже не так уже расхожусь с кадетской программой, я только отрицаю массовое отчуждение»43. В тот момент он стремился подчеркнуть то, что объединяло его с умеренными общественниками, но при желании в программе аграрной реформы, которую проводило правительство, несложно было обнаружить и акцентировать противоположные черты, позволявшие надеяться на поддержку правых. За пределами же политической риторики смысл реформы мог окончательно определиться только в ходе ее реализации: «подправленный» практикой, он мог

473

существенно отличаться от первоначальных деклараций и ожиданий. Зависел он и от параллельных преобразований в административно-судебной сфере.

Примечательно, что Гурко не скрывал от своего начальника отрицательного отношения к передаче Крестьянскому банку казенных и удельных земель. Это мера оценивалась им как бесполезная (крестьяне, утверждал он, и так арендуют все передаваемые банку земли) и даже опасная, поскольку и крестьянство, и общество легко могли прийти к выводу о закономерности отчуждения частных земель. Да и для правительства подобное «развитие» принятых мер могло стать логичным. Лидеру Объединенного дворянства А.А. Бо-бринскому премьер якобы даже не побоялся в то время сказать: «А вам, граф, с частью ваших земель придется расстаться»44. Нельзя не согласиться с обоснованным мнением, что Столыпин признавал закономерность и благотворность перехода дворянских земель в руки крестьян, но не принудительным, а естественным путем45. В отличие от Гурко, видевшего в разрушении общины средство сохранить дворянское землевладение, он не только не усматривал никакого противоречия между индивидуализацией крестьянского землевладения и его приращением, но полагал, что это — взаимосвязанные аспекты одной и той же задачи.

К тому времени съезды уполномоченных губернских дворянских обществ, первый из которых состоялся в Петербурге еще до роспуска Думы, 21-28 мая 1906 г., сумели зарекомендовать себя серьезной политической силой. Ее особенностью был внепартийный, как бы частный характер, позволявший избегать каких-либо широковещательных программных заявлений и при этом полностью использовать возможности внеинституционального, закулисного влияния на власть. Можно согласиться с тем, что «Объединенное дворянство» было «лоббистской организацией, созданной для того, чтобы использовать в интересах некой группы возможности возникшей после 1905 г. более открытой кзазипарламентской политической системы»46. Отмечаемое исследователями «глубокое разномыслие по основным, кардинальным вопросам политической жизни страны»47 (на дворянских съездах, например, отчетливо выделялись два крыла - славянофильское и западническое), которое было бы гибельным для любой политической партии, не мешало этой организации, спаянной чем-то гораздо более серьезным по сравнению с политическими взглядами, а именно общностью жизненных интересов и ментальности. Впрочем, во второй половине 1906 г. противоречия между Столыпиным и дворянским «лобби» только намечались.

Значительное место в политике, кабинета этих месяцев занимала и разработка репрессивных мер. Ключевой в их числе стало принятие Положения 19 августа об учреждении военно-полевых судов.

474

Часто задают вопрос: сыграло ли какую-либо роль в одобрении этого самого непопулярного мероприятия правительства покушение на премьера 12 августа? Напомню, что в результате организованного эсерами-максималистами взрыва дачи Столыпина на Аптекарском острове сам он не пострадал, но были убиты и ранены несколько десятков человек, серьезные травмы получила одна из дочерей Столыпина, легко ранен был его сын. Приехавший на место взрыва Гурко увидел испачканного чернилами премьера, который с жаром говорил: «Это не должно изменить нашей политики; мы должны продолжать реформы; в них спасение России»48. «Удивительное самообладание Столыпина» после покушения снискало ему, по словам Коковцова, «большой моральный авторитет»: он «как-то сразу вырос и стал всеми признанным хозяином положения»49. Инициатива же введения военно-полевых судов принадлежала, судя по всему, не премьеру, а императору и была встречена Столыпиным без особого восторга50. Тем не менее закон был принят практически без обсуждения51. Военно-полевому суду обвиняемые предавались в тех случаях, «когда учинение преступного деяния является настолько очевидным, что нет надобности в его расследовании». Суд должен был решать судьбу обвиняемых в течение не более чем двух суток, еще сутки отводились на исполнение приговора. Никакой защиты и обжалования не предусматривалось. Закон действовал 8 месяцев; за это время военно-полевые суды приговорили к смерти 1102 человека (казнено было 683)52. Впрочем, казни продолжались и после отмены Положения: по одному из подсчетов, если в 1906 г. было казнено 144 человека, то в 1907 - 1139, в 1908 - 825, в 1909 - 71753. Для эпохи, еще не знавшей тоталитарных режимов, - это цифры очень большие, особенно учитывая явный спад массового движения после лета 1906 г. Впрочем, их стоит сопоставить с количеством жертв революционного террора. Только в течение 1906 г. от рук революционеров погибло 768 и было ранено 820 представителей и агентов власти54.                •

В обнародованном 24 августа правительственном сообщении, которое стало первой масштабной политической декларацией нового кабинета, говорилось, что «злодейства должны пресекаться без колебаний», что если государство «не даст им действительного отпора, то теряется самый смысл государственности». Однако «правительство не может, как это требуют некоторые общественные группы, приостановить все преобразования...» И далее намечалась обширная программа реформ, причем заявлялось, что некоторые из них будут внесены на рассмотрение Думы, а другие, «по чрезвычайной неотложности своей, должны быть проведены в жизнь немедленно». В числе последних речь шла о земельном и землеустроительном вопросе, об отмене ограничений в правах крестьян и старообрядцев, о постановке еврейского вопроса. Затем пе-

475

речислялся «целый ряд вопросов», разрабатываемых правительством: о свободе вероисповедания, неприкосновенности личности и гражданском равноправии, улучшении быта рабочих, реформе местного управления (с введением мелкой земской единицы), введении самоуправления в Польше, Прибалтике и Западном крае, преобразовании судов, средней и высшей школы, подоходном налоге, , полицейской реформе, едином законе о чрезвычайном положении, созыве Поместного собора55.

Неудивительно, что в конце августа правительство находилось, по словам Гурко, «в творческой реформаторской лихорадке»: «Извлечен был список дел, составленный при Витте комиссией А.П. Никольского, предположенных для представления в Государственную думу. Рассматривались не только проекты, предложенные на утверждение по ст. 87 Основных законов... но и такие, которые заготовлялись для утверждения в нормальном законодательном порядке, но, странное дело, почти ни один из них законной силы ни тем, ни другим путем не получил»56. В числе «похороненных» были проекты введения всеобщего обязательного обучения, подоходного налога, свободы вероисповедания (заслугу его «исправления» Гурко приписывал себе) и целый ряд других.

Наибольшее внимание современников и исследователей, конечно, привлекали мероприятия, положившие начало аграрной реформе. Окончательной их подготовкой (соответствующие проекты были уже давно разработаны) занялось созданное в августе межведомственное совещание под председательством Гурко. 5 октября в порядке 87 статьи был издан указ «Об отмене некоторых ограничений в правах сельских обывателей», в соответствии с которым крестьяне получали право свободного (без санкции сельского общества) получения паспорта и выбора места жительства57. Ключевое же мероприятие в аграрной сфере скрывалось под неприметным названием «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающегося крестьянского землевладения и землепользования». Суть его заключалась в предоставлении крестьянам прав требовать укрепления надельной земли в личную собственность и выдела ее «к одному месту» в момент общего передела (в период между переделами община могла удовлетворить выделяющегося деньгами вместо земли). По постановлению 2/3 схода совершался общий переход на отруба58. Интересно, что, по сообщению Гурко, Столыпин в последнюю минуту уклонился от того, чтобы подписать представление этого проекта в Совет министров, сказав, «что он недостаточно знаком со сложным вопросом крестьянского землепользования»59. Впрочем, это не помешало ему, как вспоминал Коковцов, отнестись к проекту с «величайшей страстностью»: «...Он дал всем нам понять, что этот вопрос составляет для него предмет, не допускающий какой-либо принципиальной уступки»60.

476

Несмотря на решительность премьера, Коковцов, кн. Б.А. Ва-сильчиков и управляющий Кабинетом е. и. в. кн. Н.Д. Оболенский хотя и заявили о своем несочувствии общине, но фактически выразили сомнение в своевременности ее ломки, предложив предоставить решать ее судьбу будущей Думе. Их «мнение» было насыщено патриархальной риторикой, ссылками на прежнюю «охранительную» политику власти и явно имело целью воздействовать на убеждения императора61. Однако Николай II согласился с точкой зрения большинства, и 9 ноября проект стал законом.

Вскоре после этого Гурко был отдан под суд в связи со скандальным «делом Лидваля» (речь шла о хищении казенных денег, и несмотря на оправдание, его чиновничья карьера была бесславно завершена). Трудно сказать, в каком направлении развивалась бы реформа, если бы он продолжал определять ее ход. Во всяком случае, историки сходятся в том, что закон 9 ноября сам по себе не мог играть существенной роли в трансформации общины: судьба ее зависела, скорее, от административного нажима и целенаправленной землеустроительной политики62 и к тому же решалась гораздо позже. В конце же 1906 и первой половине 1907 г. ни о каких результатах применения закона (к тому же не утвержденного Думой) не могло быть и речи. Вплоть до конца 1907 г. «буксовала» и планировавшаяся Столыпиным широкомасштабная продажа земель через Крестьянский банк. И дело было совсем не в происках «реакционного дворянства». Помещики были так напуганы аграрными беспорядками, что спешили превратить землю в деньги, и за 1905-1907 гг. банк скупил 2,7 млн дес, а продал лишь 170 тыс. (с ноября 1905 по начало мая 1907 г.)63. Просто крестьяне не расставались с надеждой получить всю землю даром. Не торопились они и покидать общину. Неудивительно, что первые итоги правительственной политики вызвали серьезное недовольство правого дворянства, проявившееся с полной силой на III съезде уполномоченных губернских дворянских обществ (27 марта - 2 апре*ля 1907 г.)64. Обращаясь к Столыпину с «открытым письмом», известный публицист С.Ф. Шарапов, представлявший в среде «Объединенного дворянства» «славянофильское» крыло, упрекал его в том, что «удельная земля отдана, отдана совершенно напрасно, казенные готовятся к передаче... Частные землевладельцы панически бегут, сдавая земли почем попало Крестьянскому банку, который их закупает на сотни миллионов рублей... Ведь такая постановка аграрного вопроса ставит на карту всю экономическую, да и политическую будущность России»65.

Откликнулись на указ 9 ноября и некоторые земства. К осени 1906 г. ситуация в земском движении по сравнению с 1905 г. сильно изменилась. Прежде всего резко упал уровень его оппозиционности правительству, что объяснялось стабилизацией позиций власти, уходом в политические партии многих видных земских деятелей, дум-

477

скими иллюзиями и т.д. Быстрыми темпами шел процесс «деполити-зации» земской деятельности, к которому прибавлялись финансовые затруднения в связи с отказом крестьян и других землевладельцев платить земские сборы, что вело к сокращению ассигнований на хозяйственные и социальные нужды. Давали знать о себе и последствия засухи, поразившей ряд губерний Европейской России. На этом фоне в земских собраниях активизировались гласные правой ориентации, критиковавшие своих либерально настроенных коллег за потворство «грабительским устремлениям крестьян».

Усилилось давление на земства и со стороны губернаторов. Проходила и чистка земских служб от неблагонадежного «третьего элемента». В итоге земские исполнительные органы переходили в руки правых октябристов и еще более крайних консерваторов. Характерно, что если до 1906 г. среди председателей земских управ было 16 кадетов, то после 1906 г. кадет возглавлял лишь Уфимское земство66.

В этой обстановке реакция большинства земств на указ 9 ноября оказалась довольно прохладной. Это объяснялось прежде всего опасениями земцев по поводу негативных последствий форсированной ломки общинных порядков, тем более без обсуждения этого вопроса в Государственной думе. Наиболее показательной в этом отношении была позиция Нижегородского земского собрания, которое пришло к выводу о невозможности обсуждения указа 9 декабря до созыва II Государственной думы. При этом один из гласных прямо заявил: «Вопрос о землевладении слишком разнообразен и сложен в условиях России... В том-то и дело, как установить точные принципы, где по местным условиям необходимо держаться идеи частной собственности, а где общинной... Община должна быть свободным союзом, и не следует искусственно толкать ее к распадению»67. Ненормальность положения, при котором от участия в решении крестьянского вопроса устранены сами крестьяне, отмечали участники* земских собраний в Тверской, Рязанской, Уфимской, Казанской, Владимирской губерниях. В итоге подавляющее большинство земских собраний, по существу, уклонилось от обсуждения указа 9 ноября и не оказало Столыпину той поддержки, на которую он рассчитывал. Поддержали же указ в основном правые гласные, видевшие в общине «рассадник социалистических идей». Их главным аргументом в пользу поддержки столыпинского аграрного курса было убеждение в том, что мелкая частная земельная собственность - самая надежная гарантия сохранения собственности крупной и реальный противовес идее национализации земли.

Важно также отметить, что выделенные из общины наделы вовсе не превращались в частную собственность. Многочисленные ограничения сословного характера (запрет отчуждать их некрестьянам, продавать за личные долги, установление предельных разме-

478

ров концентрации наделов в одних руках и т.п.) имели целью затормозить процесс мобилизации земли и широкого «раскрестьянивания»68. Традиционный попечительский подход к крестьянству как к опоре трона во многом сохранялся, только объектом его становился не общинник, а «единоличник».

Вторым принципиально важным для Столыпина направлением реформ было масштабное преобразование местного суда и управления на волостном, уездном и губернском уровнях. Фактически, оба направления были тесно взаимосвязаны, составляя для премьера sine qua поп его политики. Однако, став яблоком раздора в отношениях Столыпина с дворянством, эта реформа была «уступлена» премьером, что в итоге и ознаменовало закат реформаторской столыпинской эры69. И хотя основные баталии по этому поводу развернулись гораздо позже, первые конфликты (пока внутри правительства) наметились уже осенью 1906 г.

Внесенные Столыпиным в Совет министров проекты предполагали создание сельских округов (обществ) и на их основе - всесословной волости (земской и одновременно административной единицы, в которой крестьяне должны были объединиться с помещиками). Вводились также должности участкового начальника («земского начальника без судебных функций, без дискреционной власти, без сословного ценза», как подчеркивалось в представлении МВД) и вице-губернатора (основного должностного лица в уезде, призванного потеснить уездного предводителя дворянства как глазного должностного лица уезда). Значительно расширялись функции губернатора. Представительство в земских собраниях перестраивалось на основе единого имущественного ценза без различия сословий и видов имуществ, права земств расширялись™.

Таким образом, программа местной реформы «разрубала» сразу несколько «узлов», распутать которые правительство безуспешно пыталось на протяжении многих десятилетий. Почти все отразившиеся в них идеи высказывались задолго до Столыпина, соответствующие проекты неоднократно разрабатывались в различных ведомствах и комиссиях (наиболее известна историкам Кахановская комиссия 1881-1885 гг.), но по разным причинам не осуществлялись. Постепенно в среде высшей бюрократии сложилось устойчивое представление, что местная реформа - дело безнадежное, способное похоронить любого, кто за нее возьмется. Программа, разработанная к осени 1906 г., несомненно являясь плодом типичного бюрократического творчества, имела то неоспоримое достоинство, что конструировала целую систему административной власти. Недостатком же проектов был их умозрительный характер, позволявший составителям без особых оснований надеяться на то, что бюрократическая «вертикаль власти», традиционно терявшая свою дей-' ственность уже в уезде (что, собственно, и вызывало необходи-

479

мость нагружать уездного предводителя несвойственными ему административными полномочиями), вдруг окажется достаточно эффективной. Не менее произвольным был и расчет на сотрудничество администрации и земства, на котором в предлагавшейся системе строилось очень многое. Трудно было также представить себе после «иллюминаций» 1905-1906 гг. дружную работу в волости помещиков и крестьян. Словом, провинциальная российская жизнь грозила, мягко говоря, не подтвердить рационалистического оптимизма бюрократических демиургов. Мог ли Столыпин, не относившийся к числу кабинетных теоретиков, не чувствовать этого? А может быть, он не видел для власти иного выхода, понимая, что без действенной административной системы монархия обречена на гибель?

Как бы там ни было, Совет министров в заседаниях 19 и 22 декабря 1906 г., 3 и 6, 20 и 27 января 1907 г. предложил внести в проекты существенные коррективы, несмотря на то, что, по словам Коковцова, представляя проект губернской реформы, премьер «сразу поставил этот вопрос на всю его принципиальную высоту и дал всем нам почузстзовать, что этот вопрос так же близок его сердцу, как и... закон о выходе из общины». Однако пиетета перед его авторитетом хватило лишь на то, чтобы министры отнеслись к проекту «сколько возможно благожелательно»71. Критике подверглись стремление перевести земский ценз с земли на деньги, умалить значение уездного предводителя, расширить компетенцию губернатора по контролю за местными органами других ведомств. Вице-губернатора предлагалось переименовать в уездного начальника, а «сельские округа» не организовывать вовсе72.

Переработанные в соответствии с этими замечаниями проекты поселкового, волостного и уездного управления были уже 20 февраля внесены в Государственную думу. 10 марта был представлен и проект губернского управления73. Ни один из них не был ею рассмотрен. Впрочем, проекты так и не стали законами и после роспуска Думы. Причины, по которым административная реформа не была осуществлена, достаточно многообразны и отнюдь не сводятся к противодействию правых. Отличительной чертой проектировавшегося устройства была бюрократизация местной власти. Но даже если полагать вслед за Максом Вебером, что рациональная бюрократическая организация эффективна и закономерна, что только она соответствует сложному устройству модернизированного общества, нельзя все же не признать, что российская бюрократия на местах далеко не соответствовала ни рациональному идеалу, ни ожиданиям каких бы то ни было политических сил и слоев общества. При этом правые, как известно, испытывали к ней едва ли намного больше доверия, чем либеральная оппозиция (про революционные партии говорить не приходится). В таких условиях фиаско реформы представляется достаточно естественным. Вместе с тем,

480

конечно, прав был СЕ. Крыжановский, когда писал: «В конце концов от всех начинаний Столыпина осталось и прошло в жизнь только одно, правда крупнейшей важности: законы о землеустройстве. Административный же и полицейский фундамент Империи остался в архаическом состоянии, совершенно не приспособленным к новым требованиям, выдвинутым жизнью, и государству пришлось тяжело поплатиться за это, когда настали трудные времена»74.

Единственным из пакета соответствующих законопроектов, чья судьба была более счастливой, оказался проект реформы местного суда, разработанный в Министерстве юстиции еще весной 1906 г. Он предусматривал упразднение сословно-крестьянского волостного суда, городских судей и уездных членов окружного суда, лишение судебных функций земских начальников. На месте этих инстанций восстанавливался общий для всех сословий мировой суд, уничтоженный еще в 1889 г. резолюцией Александра III на законе о земских начальниках. Мировые судьи должны были избираться уездным земским собранием на основе возрастного, имущественного и образовательного цензов и утверждаться Сенатом с учетом отзыва губернатора75.

Этот проект не просто реставрировал порядок, существовавший до 1889 г. Отмена волостных судов была мерой огромной важности, которая предрешала и уничтожение обычного права (или, точнее, лишение его санкции государства). Стоит напомнить, что волостной суд еще с 1861 г. воспринимался не столько как одно из проявлений сословной неполноправности крестьян, сколько как средство гарантировать их интересы, не разрушая их традиционного правосознания (поэтому в 1860-1870-е годы он был объектом массированной критики консервативным дворянством). Обычное право часто ассоциировалось с общинным устройством, но на самом деле далеко не исчерпывалось им. Поэтому, скажем, переход к участковому или даже хуторскому землевладению совсем не означал его исчезновения. С тбчки зрения распространения на крестьян норм общегражданского права судебная реформа была преобразованием по-настоящему революционным; в то же время она была наименее политизирована, и это последнее обстоятельство и определило меру ее «проходимости» через законодательные учреждения. Проект «О преобразовании местного суда» станет едва ли не единственным крупным правительственным проектом, подвергшимся серьезному и сравнительно конструктивному обсуждению во II Думе.

В числе неосуществившихся реформаторских замыслов особо следует остановиться на проекте созыва Поместного церковного собора. Тема «Православная церковь и революция», несомненно, заслуживает особого и взвешенного анализа. Немногочисленные работы советского времени, ей посвященные, разумеется, не могли

быть объективными, как, впрочем, и зарубежные исследования, основанные к тому же на весьма узком круге источников76. Лишь в последние годы появляются труды, авторы которых стремятся оценить процессы, проходившие в Церкви в критические для страны годы, не только с внешней для самой Церкви и не всегда адекватной политической точки зрения, но и принимая во внимание логику ее внутренней жизни77.

Чтобы понять исход этих процессов, необходимо вернуться к началу 1905 г. Именно тогда в правительственных и церковных кругах начала активно обсуждаться необходимость реформирования церковного устройства, причем в роли реформатора выступал Витте (тогда председатель Комитета министров), а точку зрения о несвоевременности перемен, по традиции, отстаивал обер-прокурор Св. Синода К.П. Победоносцев. Указ 17 апреля 1905 г. «Об укреплении начал веротерпимости» поставил перед Церковью очень серьезную проблему: получалось, что инославные церкви оказывались более свободны от влияния государства в решении своих внутренних дел (в том числе экономических), чем господствующая Православная церковь!

Витте был поддержан митрополитом Петербургским Антонием (Вадковским), якобы желавшим, по слухам, стать патриархом (вопрос о восстановлении патриаршества воспринимался многими как неизбежное следствие реформы синодального устройства Церкви). В окружении мягкого по характеру митрополита оказалось достаточно много радикально настроенных духовных лиц, высказывавшихся за кардинальное переустройство церковной жизни (в ходу были лозунги выборности не только приходских священников, но и архиереев, отмены безбрачия для епископов и вообще устранения «засилия» черного духовенства, широкого участия мирян в решении церковных вопросов, отмены духовной цензуры и т.п.). Весьма характерной для этого круга фигурой можно, например, считать епископа Нарвского Антонина (Грановского), позже, в 1920-е годы возглавившего обновленческий раскол, а в 1905 г. прославившегося выступлениями «в духе времени» в пользу ликвидации самодержавия, отмены привилегий и установления всеобщего равенства.

Политика властно вторгалась в церковную сферу. Еще в январе 1905 г. на заседании «Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви», находившегося под покровительством митрополита Антония, раздавались, как пишет в своем исследовании о. Георгий Ореханов, призывы «к более активному включению [священнослужителей] в обсуждение вопросов чисто политического свойства». В публицистических выступлениях либеральных и праволиберальных изданий церковные реформы увязывались с успехами освободительного движения, проводились прямые параллели между Поместным собором и Ду-

482

мой. Подобную позицию занял даже «Церковный вестник» - орган столичной Духовной академии. Все чаще предпринимались и парадоксальные попытки подвести под политические лозунги догматическую базу (вроде тезисов о том, что учение Христа предполагает политическое равенство, а в догмате о соединении в Спасителе божественной и человеческой природы «заключена перспектива безграничного прогрессивного развития человечества»)78.

Впрочем, реформы в Церкви назрели очень давно, а изменения в государственном строе делали их просто неизбежными. Вопрос, таким образом, заключался в том, какими они должны быть и насколько своевременен, скажем, созыв Собора в условиях продолжавшейся революции. Многие из тех духовных и светских деятелей, кто задумывались над этим вопросом, резонно полагали, что Собор независимо от его состава неизбежно расколется на «левых» и «правых», и это лишь осложнит и без того непростое дело реформ. С другой стороны, лагерь церковных реформаторов (который составляли, в частности, так называемая группа 32 священников и возникший на ее основе Союз ревнителей церковного обновления) объединял довольно широкий круг людей (священников, профессоров духовных учебных заведений и др.) самых различных убеждений - от церковных «радикалов» до «умеренных реформаторов», «от представителей интеллектуальной элиты до простых сельских священников»79. Из среды последних, кстати, вышли те «батюшки», которые прославились в I и II Думах своими оппозиционными выступлениями (наиболее известным из них стал член фракции трудовиков Ф. В. Тихвинский)80. По складу ума они мало чем отличались от своей крестьянской паствы, и идеи их были достаточно просты и безыскусны. Более интеллектуально изощренные реформисты (например, А.В. Карташов, В. Эрн, В. Свенцицкий), полагая, что «задача религии заключается не только в воздействии на личность, но и в формировании соответствующего религиозным началам социального строя», были приверженцами идей «христианской политики» и «христианской культуры». По справедливому мнению о. Г. Ореханова, применительно к ним можно говорить о явной «секуляризации церковного сознания»31.

В течение второй половины 1905 г. по поводу готовившейся реформы высказались епархиальные архиереи, причем подавляющее их большинство оказалось сторонниками скорейшего созыва Собора. Однако по поводу его состава и функций мнения разошлись. Наконец, в марте 1906 г. начало свою деятельность так называемое Предсоборное присутствие, в котором приняли участие 10 архиереев, более 20 крупнейших историков Церкви, канонистов, профессоров Духовных академий и университетов, а также известные общественные деятели и публицисты (А.А. Киреев, Ф.Д. Самарин,' П.П. Аксаков и другие). Обсуждались, в частности, состав Собора,

16*

483

взаимоотношения Церкви и государства, изменения во внутреннем устройстве Церкви. Острая полемика, развернувшаяся в Присутствии, подтвердила, что многие церковные вопросы в тогдашней обстановке не могут не восприниматься как политические. В итоге к декабрю 1906 г., когда Присутствие закончило работу, стало ясно, что разногласия едва ли преодолимы и на самом Соборе грозят вылиться в совершенно ненужный власти громкий конфликт. Столыпин не мог не сделать вывод о несвоевременности каких-либо серьезных шагов по созыву Собора и был в этом поддержан императором. Идея Собора, а вместе с нею и идея церковных реформ были отложены на целое десятилетие.

Национальные движения и политика правительства (1906 - первая половина 1907 г.)

Революционные события 1905 г. стали настоящей «весной народов», выявив всю остроту национального вопроса в стране. Издание манифеста 17 октября придало национальным движениям дополнительный импульс. В большинстве случаев стихийные проявления социального протеста населения национальных окраин приобрели в 1905 г. более четко структурированные формы и пошли по пути сочетания национальных, политических и социальных требований, нашедших отражение в программах соответствующих национальных партий и организаций. События 1905 г. создали условия для расширения их социальной базы, но вместе с тем усилили и без того острые внутрипартийные противоречия, вызванные столкновением более радикальных, центристских и умеренных течений внутри национальных движений. При этом период с октября 1905 г. по июнь 1907 г. отличался особенно интенсивным строительством либеральных и демократических национальных партий, главной целью которых стало достижение той или иной формы национальной автономии.                                               >

Национальная политика правительства отличалась противоречивостью и многочисленными колебаниями. Витте путем отдельных уступок стремился оторвать от революционного движения и сделать своим союзником местные национальные элиты. Кроме того, уступки в национальном вопросе должны были ослабить накал революционных выступлений на окраинах, лишив их национальной подоплеки. Однако его политика встречала сопротивление части правительственных и придворных кругов. С такими же проблемами столкнулся пытавшийся продолжить курс на смягчение прежней русификаторской политики Столыпин. В итоге из всех мероприятий правительства на национальных окраинах наиболее важными оказались реформы в системе начального и среднего образования. Введение обучения на родном языке, как и отмена цензуры, созда-

484

вали условия для культурного развития нерусских народов империи. Стоит отметить также проекты развития местного самоуправления на национальных окраинах, которые разрабатывались правительством в качестве альтернативы выдвинутым в ходе революции требованиям национальной автономии, В целом, несмотря на желание уклониться от решения наиболее острых вопросов, из отдельных преобразований и проектов правительства вырисовываются контуры нового, более умеренного и в чем-то даже либерального курса национальной политики. Однако для его реализации нужны были твердая убежденность в его необходимости и четкое осознание стоящих перед властью задач. Ни того ни другого у правительства еще не было.

В период революции во главе национальных движений оказались многочисленные национальные партии либерально-демократической и социалистической ориентации. Кроме того, на пролетарское движение в национальных районах значительное влияние оказывала РСДРП. 1906-1907 гг. стали важным этапом в развитии многих национальных партий, которые явно наращивали влияние на различные слои населения своих регионов.

Уже в конце 1905 г. под влиянием революционных событий в России руководство Польской партии социалистов (ППС) пришло к выводу о необходимости скорректировать партийную программу. Это произошло в феврале 1906 г. на 8-м съезде партии, где преобладали так называемые «молодые». На съезде было принято решение о продолжении борьбы с целью свержения самодержавия и построения федеративной республики. Однако к идее национального восстания против России, выдвигавшейся «стариками» во главе с Ю. Пилсудским, участники съезда отнеслись отрицательно, заявив, что она утопична, «поскольку имущие классы не будут и не хотят участвовать в революционной борьбе». В августе 1906 г. Боевая организация ППС во главе с Пилсудским провела серию террористических актов против представителей русской администрации, что вызвало осуждение со стороны партийного руководства. Окончательный раскол партии произошел в ноябре 1906 г., когда Пилсуд-ский создал свою организацию ППС - Революционная фракция.

В Закавказье ведущей политической силой оставалась армянская партия «Дашнакцутюн». Революционные события в России и армяно-азербайджанские столкновения сильно радикализировали ее политическую линию, что непосредственно отразилось в разработанной лидерами партии программе - «Кавказском проекте», предусматривавшем вооруженную борьбу с самодержавием с целью создания Закавказской демократической республики в составе Российской федерации. Новый курс вызвал у дашнаков раскол. Их левое крыло — «младодашнаки», считавшее невозможным соединить национально-освободительное движение с задачами классовой

485

борьбы, вышло из партии, присоединившись к эсерам. С февраля по май 1907 г. в Вене проходил IV съезд партии, на котором была принята новая программа на основе «Кавказского проекта»82.

Несмотря на то что в ходе революции 1905-1907 гг. среди национальных социалистических партий наметился явный отход от националистических программных требований, в ряде регионов именно эти партии оказались во глазе национальных движений. Так, важную роль в развитии белорусского национального движения сыграла Белорусская социалистическая громада. В январе 1906 г. в Минске состоялся II съезд БСГ, принявший новую программу, где говорилось об образовании Российской федеративной демократической республики со свободным самоопределением и культурно-национальной автономией отдельных народностей83. В Белоруссии предусматривались выборы в свой национальный сейм. Аграрный вопрос БСГ предлагала решать на основе программы муниципализации земли. Представители БСГ активно участвовали в издании белорусских газет «Наша доля» и «Наша нива», под влиянием которых в учительской среде широко распространилась идея введения в школе белорусского языка34.

Что касается трех наиболее влиятельных национальных марксистских партий - СДКПиЛ, Бунда и Латышской социал-демократии, то они пошли весной 1906 г. на объединение с РСДРП, отвоевав при этом определенную автономию в составе партии (собственные съезды, Центральные комитеты, печатные органы, самостоятельность в решении некоторых программных и тактических вопросов).

Процесс формирования либеральных и демократических партий с особой интенсивностью, связанной с острыми межнациональными конфликтами, протекал в Прибалтике. В ноябре 1905 г. в Юрьеве (Тарту) была образована Эстонская народная партия прогресса (ЭНПП), объединившая эстонских либералов. Аналогичная Латышская конституционно-демократическая партия (ЛКДП) оформилась в то*же время в Латвии. ЛКДП и ЭНПП приняли программу русских кадетов, дополнив ее требованиями национальной автономии, реформы местного самоуправления, создания этнически монолитных Эстонии и Латвии в качестве административно-территориальных единиц в составе Российского государства, а также признания эстонского и латышского языков государственными. Одним из направлений политической деятельности латышских и эстонских партий стала борьба с «немецким засильем»85. В свою очередь, для противодействия усилившемуся латышскому и эстонскому национальным движениям немецкая буржуазия и дворянство в ноябре 1905 г. создали умеренно-либеральную Балтийскую конституционную партию (БКП)86. В литовском национальном движении ведущими политическими организациями к осени 1905 г. были Демократическая партия Литвы (ДПЛ), а также Литовская христианско-

436

демократическая партия87. Лига народова, объединявшая национально-демократические партии в Царстве Польском, продолжала придерживаться положений программы 1903 г., где говорилось о необходимости добиваться легальным путем создания условий для национального развития поляков. Лидеры Лиги рассчитывали в обмен на лояльность и пророссийскую ориентацию добиться от правительства согласия на территориальную автономию83.

На Украине особую активность после издания манифеста 17 октября стала проявлять Украинская демократическая партия. Одновременно прошел объединительный съезд представителей Украинской демократической и радикальной партий. Главной целью радикал-демократов стало создание «современной украинской нации», что связывалось с уничтожением самодержавия, введением конституционного строя, созданием федеративного государства89. Широкое развитие получило на Украине движение за возрождение национальной культуры и свободное пользование родным языком.

Новым для Российской империи явлением стала политическая активность национальной интеллигенции башкир, казахов, бурят и других народов восточных национальных окраин. Ее непосредственной причиной стало недовольство проводимыми правительством с 1890-х годов аграрной и административной реформами, направленными на формирование земельных колонизационных фондов и унификацию местного управления. В декабре 1905 г. в Уральске был проведен съезд казахского населения пяти областей, на котором была сделана попытка создания национально-политического объединения - филиала конституционно-демократической партии России. А уже в феврале 1906 г. в Семипалатинске состоялся второй съезд казахов, который с некоторыми добавлениями (признание всех земель Казахстана собственностью коренных жителей, прекращение политики переселений, открытие национальных школ и т.д.) одобрил программу кадетов. В Иркутской губернии и и Забайкальской области представители бурят, собравшись на национальные съезды и совещания, выдвинули требования возобновления деятельности степных Дум и полной ликвидации новых административных органов и должностей. Жители ряда бурятских поселений вновь подали Иркутскому генерал-губернатору ходатайство о приостановлении землеустроительных работ90.

Особенностью национальных движений на восточных окраинах империи была их религиозная доминанта. Довольно быстро после манифеста 17 октября стало развиваться общероссийское движение мусульман «Иттифак». В декабре 1905 г. лидеры этого движения начали подготовку 2-го съезда мусульман России (первый состоялся в августе 1905 г. в Нижнем Новгороде). Съезд не был разрешен властями и проходил в Петербурге в частном порядке. На нем решено было требовать предоставления мусульманам национально-

487

культурной автономии, а в утвержденном уставе движения отмечалась необходимость создания во всех регионах компактного проживания мусульман представительных собраний - меджлисов. Прямым следствием съезда стало создание в 1906-1907 гг. многочисленных объединений мусульман, преследовавших культурно-экономические (распространение грамотности, взаимопомощи) цели и взявших на себя функции низовых организаций. Благодаря им руководство «Иттифака» легко дирижировало политическим поведением значительной части мусульман. Окончательное оформление партии состоялось на 3-м Всеобщем мусульманском съезде, прошедшем 16-21 августа 1906 г. в Нижнем Новгороде91. Росло число татарских школ, появились национальные газеты «Тараккы» («Прогресс») и «Хуршид» («Солнце»).

Из всех политических требований, которые выдвигались различными партиями и движениями на окраинах империи, наиболее болезненным для правительства было требование национальной автономии. В сентябре и октябре 1905 г. позиция правительственных кругов по этому поводу еще не определилась. Во всяком случае, в записке от 9 октября Витте осторожно высказался в пользу возможного предоставления ограниченной автономии некоторым из национальных окраин92. Однако постепенно в «верхах» стал нарастать страх перед возможным распадом империи. В итоге исключение было сделано только для Финляндии, где после Всероссийской октябрьской стачки была восстановлена в прежнем объеме автономия Великого княжества. В Прибалтике дело не пошло дальше созыва летом 1906 г. Особого совещания при генерал-губернаторе, на котором обсуждался вопрос о введении земского самоуправления. Однако острые противоречия между остзейским немецким дворянством и местной национальной буржуазией не позволили принять на совещании какое-либо конструктивное решение.

Наконец, на Кавказе назначенный весной 1905 г. наместником И.И. Воронцов-Дашков планомерно 'проводил политику, направленную на примирение с умеренно настроенной частью местной интеллигенции и буржуазии. Самой захметной его акцией стало разрешение Эчмиадзинскому католикосу Мкртичу I созвать съезд представителей армянского народа, заседания которого открылись 15 августа 1906 г. в Эчмиадзине. Собравшиеся делегаты тут же объявили съезд учредительным, а также постановили отделить церковь от государства, передав управление школьными и прочими национальными делами в руки особых выборных общинных органов. Попытка обсуждения общероссийских проблем привела к закрытию съезда особым распоряжением наместника93.

Не менее острым стал для правительства вопрос о развитии национальной школы. Так, в Польше средняя и начальная школа стала после манифеста 17 октября ареной ожесточенной борьбы мест-

488

ной общественности и русской администрации. Уступки правительства не ослабили, а наоборот, обострили конфликт. Местные власти считали необходимым «с русско-патриотической точки зрения» ограничить действие положения Комитета министров от 6 июня 1905 г., разрешавшего преподавание в школе польского языка и литературы. Между тем в польском обществе эти права стали толковать в расширительном смысле. В результате русской правительственной школе был объявлен бойкот94. Администрация ответила жесткими репрессиями, и в итоге попытки И.И. Толстого при поддержке Витте подготовить интегральную реформу польской школы успехом не увенчались95.

В то же время в Министерстве народного просвещения спешно разрабатывалась общая программа развития народного образования, представленная 30 декабря 1905 г. в Совет министров. Толстой считал необходимым «допустить в школах низшей и средней преподавание на родном языке учащихся при условии обязательного преподавания на русском языке: уроков русского языка, а также истории России, географии России и русской литературы»96. Совет министров одобрил эту программу, и в марте 1906 г. новые правила преподавания вступили в силу.

Головной болью Совета министров были различного рода межэтнические столкновения, в первую очередь еврейские погромы. Витте не решался взять на себя ответственность за решение еврейского вопроса. В разговоре с И.И. Толстым он в свойственном ему двусмысленном духе заявил: «Мы не имеем права предрешать вопроса, касающегося всего населения России, накануне созыва представителей всей страны... Должен, однако, сказать, что я в последнее время сильно разочаровался в евреях: я считал их умнее и практичнее... Они сами дают аргументы против себя в руки своих врагов»97. Тем не менее премьер попытался смягчить остроту вопроса отдельными мерами, направленными на облегчение положения евреев в черте оседлости. В январе 1906 г. Толстой поставил перед Советом министров вопрос об отмене процентной нормы для евреев в высших учебных заведениях98. Против этого выступил П.Н. Дурново, по мнению которого, «опубликование во всеобщее сведение распоряжения правительства о свободном допущении евреев в высшие учебные заведения невыгодно в политическом отношении: оно подымет бурю негодования в широких кругах и поведет к новым серьезным беспорядкам»99. Доводы Дурново убедили Совет министров. Окончательное решение оставалось за императором, который наложил резолюцию: «Еврейский вопрос должен быть рассмотрен в общей совокупности тогда, когда я признаю это благовременным»100.

Между тем начавшиеся еще в октябре 1905 г. погромы заставили правительство принимать срочные меры101. Большой резонанс

489

получил погром, вспыхнувший 13-14 января 1906 г. в Гомеле. Командированный для его расследования действительный статский советник Савич пришел к выводу, что причиной столкновения стало существование в Гомеле, с одной стороны, трех еврейских революционных партий, которые терроризировали весь город, а с другой - тайного «Союза русских патриотов»102. Дальнейшее следствие показало причастность к организации погрома жандармского ротмистра Подгоричани. Совет министров признал недопустимым для должностных лиц прибегать для противодействия революционным проявлениям «к способам явно противозаконным, приводящим к таким явлениям, как насилия и грабежи»103. На мемории Совета Николай II поставил 9 декабря 1906 г. хорошо известную резолюцию: «Какое мне до этого дело? Вопрос о дальнейшем направлении дела о гр. Подгоричани подлежит ведению министра внутренних дел»104.

Еврейский вопрос был и политической картой, которую стремились разыграть различные противоборствующие группировки в правительстве и вне его. Ярким проявлением этого стала история с погромными прокламациями, печатавшимися в Департаменте полиции. В январе 1906 г. Витте получил от бывшего директора департамента А.А. Лопухина информацию о том, что в нем под началом ротмистра Комиссарова действовала типография, выпускавшая «погромные листовки». Целью их издания якобы было «усиление реакции» среди умеренных кругов общества105. Витте решил замять дело, поручив Дурново провести неофициальное расследование106. При этом премьер явно не хотел раздувать скандал, получивший, однако, продолжение, когда шурин Лопухина товарищ министра внутренних дел кн. С.Д. Урусов оказался в отставке и был избран в I Думу, войдя в ряды кадетской партии. 3 мая 1906 г. в кадетской газете «Речь» был опубликован рапорт заведующего особым отделом Департамента полиции Н.А. Макарова министру внутренних дел о секретной типографии, печатавшей «погромные» прокламации. 8 мая Урусов выступил в Думе с обличительной речью. В правительство был направлен запрос о существовании такой типографии, а также о причинах произошедших в Вологде, Калягине и Царицыне беспорядков и еврейских погромов. Замять скандал удалось с большим трудом. Выступивший 8 июня с ответом на запрос Столыпин возложил всю ответственность на отдельных лиц, которые якобы действовали по собственной инициативе107.

Параллельно разворачивалась история с Белостокским погромом, начавшимся 1 июня и продолжавшимся три дня. Уже 2 июня 49 членов Думы внесли проект запроса по этому поводу министру внутренних дел. Выступавшие при его обсуждении обвиняли власти в прямой организации погромов или в попустительстве им и категорически отвергали возможность рассматривать национальную

490

вражду в качестве возможной причины беспорядков. Выдвигалось требование отставки правительства. Запрос единогласно был принят как спешный. Дума также поручила своей комиссии по расследованию незаконных действий должностных лиц немедленно собрать, сведения на месте погрома. Согласно официальному отчету думской комиссии, в ходе белостокского погрома были убиты 200 и ранены около 700 человек. В отчете особо указывалось на сговор местных властей с погромщиками и отмечалось, что войска и полиция отличались особой жестокостью и совершили массу бесчеловечных актов насилия108.

Внимание депутатов Думы привлекли также армяно-азербайджанские столкновения. 27 мая 1906 г. в Эривани в ходе беспорядков погибли 26 и были ранены 11 человек. Столкновения армян и азербайджанцев происходили и в других местах. На основании этих фактов 5 июня 1906 г. депутаты сделали запрос правительству, в котором подчеркивалось непрекращающееся попустительство участникам резни со стороны администрации, что привело к настоящей армяно-азербайджанской войне109. Таким образом, с началом работы Государственной думы появился новый фактор, влиявший на ситуацию в национальных регионах. Несмотря на свое негативное отношение к законодательному собранию, Совет министров должен был теперь действовать с учетом возможной реакции депутатов на политику правительства на окраинах.

Несмотря на то что Витте придавал решающее значение в деле успокоения окраин конфессиональной политике, основанной на принципе веротерпимости, во время его премьерства в Совете министров не было разработано ни одного законопроекта по этому вопросу. Вновь активизировать сзою деятельность в этом направлении правительство заставил проект основных положений закона «О гражданском равенстве», составленный депутатами I Государственной думы. Осенью 1906 г. в период лихорадочной работы правительства над программой реформ от имени МВД на рассмотрение Совета министров было внесено семь законопроектов о свободе совести. Особо острые споры среди министров вызвал законопроект об отношении государства к отдельным вероисповеданиям, предусматривавший свободу религиозной проповеди и отмену наказания за «совращение». «Вы не имеете права, - заявил Столыпину государственный контролер П.Х. Шванебах, - даже вопросы ставить на этом жаргоне! Неужели вы не видите, насколько такими вопросами вы глубоко оскорбляете религиозное чувство массы? И для чего это? Только, чтобы показать евреям и атеистам, что правительство не лыком шито и не заражено религиозным обскурантизмом?»110 Но Столыпин сумел настоять на своем. Итогом напряженной борьбы должно было стать законодательное оформление принципа свободы совести. Однако этого не произошло. В марте

491

1907 г. законопроекты были внесены во II Государственную думу, однако рассмотрены ею не были.

Столыпин сделал серьезную попытку решить и еврейский вопрос. В конце ноября 1906 г. в Совет министров был внесен законопроект «О пересмотре постановлений, ограничивающих права евреев». При этом задача добиться их полного равноправия не ставилась, поскольку считалось, что решить ее можно только постепенно и в общем законодательном порядке, тогда как данный законопроект предлагалось утвердить на основании ст. 87 Основных законов 1906 г. (т.е. в порядке чрезвычайном). Но даже такая ограниченная мера могла внести известное умиротворение в еврейскую среду. Особое значение имела бы отмена ограничения на передви-женР1Я евреев в границах черты оседлости, в том числе разрешение жить в сельской местности. Предполагалось расширение права выбора места жительства вне черты оседлости, в частности, для некоторых мастеров и ремесленников, а также членов их семей. Кроме того, авторы проекта считали возможным отменить ограничения на участие евреев в производстве и торговле спиртным, в горном деле и других промыслах, в управлении акционерными обществами, на владение и аренду недвижимости111.

При обсуждении проекта, как всегда, возникли острые разногласия и споры. И все же большинство членов Совета министров его одобрило. Направив журнал заседания на утверждение императору, министры были уверены в благоприятном исходе дела, полагая, что Столыпин «не решился бы поднять такой щекотливый вопрос, не справившись заранее со взглядом государя»112. Но 10 декабря 1906 г. Николай II вернул журнал Совета министров не утвержденным. В сопроводительном письме он писал: «Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велениям. Я знаю, Вы тоже верите, что «сердце царево в ру-цех Божиих». Да будет так»113. В тот же день Столыпин отправил императору ответное письмо. В нем он, пытаясь повлиять на императора, еще раз изложил те мотивы, которыми руководствовался в этом деле: «Еврейский вопрос поднят был мною потому, что, исходя из начал гражданского равноправия, дарованного манифестом 17 октября, евреи имеют законные основания домогаться полного равноправия; дарование ныне частичных льгот дало бы возможность Государственной думе отложить разрешение этого вопроса в полном объеме на долгий срок. Затем я думал успокоить нереволюционную часть еврейства и избавить наше законодательство от наслоений, служащих источником бесчисленных злоупотреблений»114. Столыпин настойчиво подчеркивал возможность негатив-

492

ной реакции общества, так как сведения об обсуждении проекта в Совете министров уже проникли в прессу, и просил императора, не обращая на себя огонь критики, не отвергать проект, а лишь передать его на рассмотрение Думы115. Николай II согласился с этими доводами, что, конечно, не изменило судьбы проекта. Очередная попытка сдвинуть с места решение одного из самых острых вопросов национальной политики закончилась так же безрезультатно, как и все предыдущие.

I! Дума, правительство и третьеиюньсхий переворот

Выборы во II Думу, проходившие в начале 1907 г., серьезно отличались от предыдущих. «Правительство изменить избирательный закон не решилось, а решило еще раз попытать счастья с прежним, что было и правильно, так как следовало подготовить умы к изменению закона», -утверждал Крыжановский116. Однако Столыпин не скрывал своих намерений в полной мере использовать «административный ресурс» для противодействия оппозиционным и содействия умеренным и правым партиям117. Первым из придуманных для этого легальных инструментов стали так называемые сенатские разъяснения Положения о выборах, несколько сужавшие представительство рабочих и крестьян в городской и землевладельческой куриях, ограничивавшие возможность использовать фиктивный ценз118 и т.п. По мнению Крыжановского, «толкования эти, если и представлялись иногда нажимом на внутренний смысл закона, с буквой его не расходились».

Другим средством общего характера была легализация правых и умеренных организаций («Союза русского народа», «Союза 17 октября», Партии мирного обновления) и отказ легализовать конституционно-демократическую партию (о революционных речи, естественно, не было). В результате кадеты формально лишались возможности развернуть широкою агитационную кампанию, но серьезно повлиять на исход выборов это не могло. Наоборот, как утверждал успешно прошедший в Думу Маклаков, «нельзя было придумать... лучшей рекламы, чем та, которую власть взяла на себя». Любое упоминание о партии на митинге (где теперь обязательно присутствовал полицейский чин) влекло за собой его роспуск или по крайней мере - лишение оратора слова. Но этим нередко устранялась и возможность критики кадетов слева и справа! В результате «важные проблемы, которые надлежало если не решить, то поставить, были забыты перед мелкой задачей не поддаться влиянию власти, дать ей урок»119. К тому же полицейские порой плохо понимали суть речей и легко становились объектом саркастических нападок ораторов. А.А. Кизеветтер с удовольствием вспоминал, как один из них перед началом митинга попросил «господина профессо-

493

pa» не издеваться над ним120. Впрочем, свою порцию критики кадеты все же получили: и революционеры, и «черносотенцы» воспринимали как основных противников именно их (а не друг друга)121.

Широко практиковались местной властью и более мелкие, но болезненные «уколы» - высылка оппозиционных кандидатов и выборщиков, лишение их избирательных прав (для чего достаточно было начать против них следственные действия) и т.д. Но такие меры, как признавал Маклаков, «только устраняли отдельных заметных людей и этим искусственно понижали состав Думы», но не могли сказаться «на общем исходе выборов»122. В гораздо большей степени на личный состав Думы повлияло то, что права быть избранными лишились все, кто подписал Выборгское воззвание, т.е. в первую очередь «цвет» кадетской партии. В результате лишь 32 члена (6%) I Думы оказались избранными во вторую.

Другим весьма серьезным отличием вторых выборов стало участие в них представителей революционных партий, признавших бессмысленность продолжения бойкота. При этом в стане социал-демократов не замедлили обнаружиться серьезные разногласия по вопросу об избирательной тактике. Большевики выступали за «левый блок», исключая из числа возможных союзников «контрреволюционную», по их мнению, партию кадетов. Меньшевики же считали не только возможным, но и желательным блокирование с кадетами, которое, полагали они, не только поможет избежать торжества правых, но и сдвинет влево самих кадетов. В различных избирательных округах верх брала та или иная тактика123.

В очень сложном положении накануне выборов оказались эсеры. Крах июльских выступлений, спад массового движения в деревне, явная неспособность эсеровских теоретиков дать адекватное объяснение происходящему в стране - все это вызвало настоящий внутрипартийный кризис. Давно зревший раскол в неонародническом движении стал фактом уже осенью 1906 г. Именно тогда образовались партия народных социалистов и Союз социалистов-революционеров-максималистов. При этом энесы «набирали сторонников из околоэсеровской публики, «третьего элемента земства», демократической интеллигенции города и деревни»124, т.е. из того слоя, для которого эсеры были слишком радикальны. Партия так никогда и не стала многочисленной (в начале 1907 г. она насчитывала около 1500 членов) и конкуренции эсерам составить не могла125.

В условиях внутреннего кризиса корректировка прежней тактики, в том числе и в отношении Думы, оказалась для эсеров весьма сложной задачей. Острыми спорами ознаменовался сначала II Совет партии (20 октября 1906 г.), а затем и II (экстренный) партийный съезд (Таммерфорс, 12-15 февраля 1907 г.). Если Совет принял решение участвовать в выборах, то съезд состоялся в то время, когда их итоги уже в основном были известны и на первый план выхо-

494

дил вопрос о думской тактике. И там и здесь дискуссии отразили противостояние «умеренных» (насколько этот термин вообще применим к эсерам) и ультрареволюционеров. Первые (их возглавлял В.М. Чернов) полагали, что в условиях спада массового движения Думу следует всемерно использовать как орудие пропаганды и разжигания революционных настроений (отсюда следовал вывод о необходимости организовать партийную фракцию). Вторые настаивали на усилении террора и отрицали за Думой всякое самостоятельное значение в продолжающейся, по их мнению, революции. Под влиянием эмоциональной речи Г.А. Гершуни, признавшего, что «народное движение зашло в тупик» и надежды на восстание в обозримом будущем нет, а потому Дума является «той соломинкой, за которую хватается утопающий», победила точка зрения «умеренных»126.

Левые отняли голоса в первую очередь у кадетов и беспартийных. В итоге сложился следующий состав Думы (всего было избрано 518 депутатов)127:

кадеты - 98                                                      польское коло - 46

трудовая группа - 104                                    мусульманская фракция - 30

социал-демократы - 65128                             октябристы и умеренные - 44

эсеры - 37129                                                   правые - 10

народные социалисты - 16                            беспартийные - 50

казачья группа -17                                        (в том числе 3 мирнообновленца)

Итоги выборов зафиксировали полевение Думы, неизбежное, как предсказывали еще весной 1906 г., при сохранении прежнего избирательного закона. Неожиданным можно было, пожалуй, считать только поражение «черносотенцев», располагавших определенной поддержкой в массах. Кадеты, чье представительство уменьшилось почти вдвое, должны были винить в этом не столько правительство, сколько крайние фланги политического спектра, а главное - самих себя. Сказывалась невнятная позиция, занятая партийным руководством после Выборгского воззвания,'и особенно перед выборами. Партийная конференция 28-30 октября 1906 г., разработавшая новую избирательную платформу, отказалась от лозунга ответственного (т.е. думского) министерства, заменив его «министерством, пользующимся доверием Думы». «Натиск» на власть должен был смениться ее «правильной осадой», что обусловливало необходимость «бережения Думы»130. При этом в условиях грозившего партии раскола было признано, что блокирование как с более левыми, так и с правыми партиями возможно только в виде

исключения.

А в первой половине января Милюкова пригласил к себе Столыпин и предложил ему сделку: кадеты осуждают политический терроризм а правительство дает согласие на легализацию партии (на декабрь и январь пришлась очередная волна террора). Лидер кадетов

495

выразил сомнение в тактической целесообразности такого шага, и премьер пошел еще дальше, заявив, что достаточно будет анонимной статьи в «Речи». И.И. Петрункевич, с которым Милюков решил посоветоваться, отверг эту возможность, заявив, что она скомпрометирует партию. Предложение Столыпина не было принято, однако слухи о переговорах просочились в печать и стали активно муссироваться левыми партиями131. Пресловутое «сидение на двух стульях» не могло благоприятно отразиться на популярности партии. Как писал Маклаков, кадетов подвело «стремление сочетать оба пути - конституционный и революционный, и оба противоположные пафоса. Этим они не удовлетворили ни тех, ни других»132.

И все-таки главным проигравшим в результате выборов был сам Столыпин. По воспоминаниям Коковцова, получая оптимистические (и как оказалось, неверные) донесения с мест о ходе выборов, премьер неоднократно говорил, «что он имеет надежду, что выборы окажутся гораздо более благоприятными в смысле распределения членов Думы по политическому их настроению, нежели это было в первой Думе»133. Тем сильнее был удар. Одобрение Думой его реформаторской программы становилось крайне маловероятным. Под вопросом оказывались и эффективность «политики умиротворения», и само существование думской монархии. В начале февраля «Русские ведомости» сообщали о якобы состоявшемся в Царском Селе совещании членов правительства с участием ближайшего окружения царя, где обсуждалось возможное развитие событий. Столыпин, утверждала газета, выразил надежду на то, что кадеты займут умеренную позицию, и это-де позволит изолировать левых и сохранит возможность сотрудничества правительства с Думой. После отъезда министров камарилья якобы обсуждала возможность смены кабинета134.

Расклад сил в Думе действительно был таков, что оставлял возможность для создания или очень зыбкого правоцентристского большинства (октябристы, умеренные, кадеты'и сочувствующие, Польское коло), или гораздо более мощного блока кадетов с левыми. Какой из вариантов был реалистичнее? Премьер всерьез надеялся, что осуществится первый135. По воспоминаниям же Маклако-ва, в среде кадетского руководства было распространено мнение, что «в Думе будет два большинства»: «По вопросам "тактики" мы будем голосовать с правыми, по вопросам же "программы" - с левыми»136. Нереалистичность этих «хитроумных» расчетов едва ли стоит доказывать.

Тактика кадетов проявилась уже накануне открытия Думы, 19 февраля, когда в доме кн. П.Д. Долгорукова собралось около 300 ее членов, представлявших кадетскую и левые фракции (большевики участвовать отказались). Речь шла о распределении постов председателя Думы и его заместителей. Собравшиеся одобрили кан-

496

дидатуру кадетов Ф.А. Головина на должность председателя и М.В. Челнокова - секретаря Думы. Заместителями председателя были намечены трудовики Н.Н. Познанский и М.Е. Березин. В итоге правым не позволили занять не только какую-либо руководящую должность, но даже ни один из постов помощника секретаря (при том, что Дума сама устанавливала их количество).

Современники практически единодушно оценивали Головина как человека, мало соответствовавшего должности председателя Думы. Выпускник юридического факультета Московского университета, родовитый дворянин и землевладелец, а с другой стороны -земец с колоссальным опытом работы на выборных должностях, активный участник различных оппозиционных кружков и организаций («Беседы», Союза земцев-конституционалистов), по «анкетным» данным он мог показаться идеальной, «сбалансированной» кандидатурой, не вызывающей отторжения ни у левых, ни у правых. В нормальной обстановке Головин, может быть, и был бы сносным председателем, но руководство II Думой явно было ему не по плечу. Ни внешность («с лихо завитыми усами и подпирающим подбородок воротником»), ни способности, ни авторитет его не шли ни в какое сравнение с качествами, которыми обладал, например, С.А. Муромцев. Да и сам он «на председательском месте чувствовал себя как на бочке с порохом вблизи падающих искр». Неудивительно, что перед каждым заседанием Головину, по его собственным словам, «хотелось какого-то чуда», которое избавило бы его от предстоявшего «мучения»137.

Уже первое, формальное заседание Думы 20 февраля ознаменовалось малоприятным инцидентом. При передаче депутатам высочайшего приветствия встала только правая часть Думы. И если поведение левых было закономерным, то отказ кадетов продемонстрировать уважение монарху можно было счесть важным показателем их настроя.

«И вот потянулись кои1марные дни, о которых и сейчас вспоминаю с тяжелым чувством.., - писал И.В. Гессен спустя десятилетия. -Торжественного настроения, которое окружало открытие I Думы, и в помине не было, вообще не было ни малейшего энтузиазма, все были настороже, и зал заседаний представлял странное зрелище, как будто силою втиснули в помещение, из которого заперт выход, чуждых, не выносящих друг друга людей, которые только и ждут напряженно какого-нибудь повода, чтобы сразиться и помериться силами»138. Оба крайних крыла, в последнюю очередь воспринимавшие Думу как законодательный орган, стали втягиваться в совсем не дипломатичные перебранки и взаимные оскорбления. Лишенные возможности что-либо решать, правые (среди которых выделялись своей скандальностью В.М. Пуришкевич и П.Н. Кру-пенский, а язвительностью - В.В. Шульгин) не стеснялись устраи-

497

вать демонстрации по любому поводу, для левых же Дума оставалась в первую очередь агитационным инструментом. «Сжатый этими двумя буйными и сильными крыльями», «сам по себе бессильный» кадетский центр представлял собой печальное зрелище139. Как это было не похоже на предыдущую Думу, где кадеты пользовались неоспоримым авторитетом и казались себе и наблюдателям (в том числе многим левым) явными лидерами!

Сравнение с предыдущей Думой было закономерным и неизбежным. Кадетским руководством, по тонкому наблюдению Маклако-ва, «вся вторая, "бесцветная" Дума рассматривалась только как дублер первой, "настоящей"»140. По установившемуся правилу, в заседаниях кадетской фракции участвовали не только члены ЦК, но и депутаты I Думы, для которых сама мысль об уступках правым или правительству была неприемлема и даже оскорбительна. В свою очередь, и крайний правый, и левый фланги Думы были мало расположены к сотрудничеству с кадетами. Левым довольно быстро стало ясно, что лидирующая роль в таком блоке неизбежно окажется у гораздо более подготовленных к публичной политической деятельности кадетов. Кроме того, у левых и кадетов, конечно, было принципиально различное отношение к задачам Думы. В результате вместо левоцентристского в Думе уже в марте сложился «народнический блок» (трудовики, эсеры, энесы). Влияние эсеров на трудовиков облегчалось тем, что 14 эсеровских депутатов изначально записались в Трудовую группу, составив в ней левый фланг и постоянно подталкивая ее в сторону более радикальных решений141.

Утром 2 марта, за несколько часов до выступления в Думе Столыпина (он должен был огласить правительственную декларацию) в зале заседаний Таврического дворца рухнула массивная штукатурка потолка. Если бы это случилось немного позже, сильно пострадали бы в первую очередь депутаты, сидевшие на правых и левых скамьях. Причиной катастрофы, как позднее выяснилось, была вибрация установленного на чердаке электрического генератора и ветхость самого потолка времен Екатерины II. Естественно, некоторые депутаты поспешили обвинить правительство в сознательном покушении на народных избранников или по крайней мере - в преступной небрежности. Заседания на время были перенесены в здание Дворянского собрания. Именно здесь 6 марта состоялась «первая серьезная встреча» Думы и правительства, как характеризовал выступление Столыпина Головин. «Если перечислить законопроекты, внесенные или вносимые правительством в Думу, о которых упомянул в своей речи Столыпин, то у слушателя могло получиться впечатление, будто правительство всерьез собирается превратить отечество наше в государство правовое, - должен был признать председатель II Думы. - ...В заключение Столыпин протя-

498

нул Думе свою руку, заявив, что правительство готово свой труд, добрую волю, накопленный опыт предоставить в распоряжение Государственной думы...»142 Правительственная декларация действительно была выдержана в спокойном и деловом тоне и сводилась к подробной характеристике законопроектов, внесенных на рассмотрение Думы. В прениях приняли участие лишь крайние фланги: «центр» молчал, предложив простой переход к очередным делам. Позицию левых ярче всего выразил лидер социал-демократической фракции И.Г. Церетели. Несмотря на ораторские способности выступавшего, суть его речи была очень примитивна: власть выражает интересы «кучки помещиков-крепостников», но чем больше она угнетает народ, «тем глубже растет революционное движение». В конце достаточно бурных прений слово вновь взял премьер. Это была короткая и, пожалуй, самая известная речь Столыпина (вероятно, она была набросана заранее). Правительству, сказал он, желательно найти почву для сотрудничества и общий язык с Думой. «Я отдаю себе отчет, что таким языком не может быть язык ненависти и злобы; я им пользоваться не буду». Правительство не уклоняется от ответственности и будет приветствовать разоблачение злоупотреблений, но не нападки, которые имеют целью вызвать у власти «паралич и воли и мысли» и «сводятся к двум словам, обращенным к власти: "Руки вверх". На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: "Не запугаете!"»143.

По словам Маклакова, «правительство в этот день на глазах у всех (и стоит добавить, несколько неожиданно для большинства самих его членов. - Авт.) обрело и главу, и оратора... Многим из нас только партийная дисциплина помешала тогда аплодировать»144. А Головин не мог после этого заседания избавиться от тяжелого чувства: казалось, что налицо полная победа правительства, непонятное молчание его собственной партии, и главное - отказ идти навстречу попытке премьера наладить с представительством рабочие отношения, в результате чего «бездна, разделявшая Думу и правительство, осталась по-прежнему без хотя бы и хрупкого моста»145.

Сухие статистические данные дают некоторое представление о работе II Думы. За 103 дня ее существования состоялось 51 пленарное заседание (за 72 дня работы I Думы их было 40). В Думу было внесено 287 правительственных законопроектов (в том числе 53 из 60 законов, изданных по 87 статье в междумский период). Из них одобрено было 20, отклонено 6, остальные не были рассмотрены (в том числе 54 не получили вообще никакого движения). Только три проекта были утверждены Госсоветом и императором (о контингенте новобранцев и два о продовольственной помощи). Что касается депутатской инициативы, то члены Думы внесли 44 «за-

499

конодательных заявления». 27 из них были переданы в комиссии, до общего собрания дошло лишь два, а принят, причем с серьезными нарушениями процедуры, был один (об отмене военно-полевых судов), к тому же лишенный практического смысла (через три дня после его одобрения срок действия Положения об этих судах и без того истекал). Кроме того, II Дума направила 36 запросов правительству (первая за более короткий срок сделала это около 350 раз)146.

Проблемы, оказавшиеся в центре внимания Думы, можно разделить (конечно, условно) на сугубо «политические», призванные воздействовать на общественное мнение, но не обладавшие или почти не обладавшие практическим значением, и «практические», которые, несмотря на возможность использования их в политических целях, не утрачивали от этого своего вполне конкретного смысла. В отношении предыдущей Думы эту грань провести было бы куда затруднительнее хотя бы потому, что ни тогдашнее правительство, ни сами депутаты, ни общество не допускали и мысли, что ее можно воспринимать как преимущественно законотворческий орган, как часть государственного механизма. Было бы, конечно, большим преувеличением утверждать, что такое восприятие утвердилось или хотя бы заметно проявилось во II Думе.. И все же разница была. И кадетская тактика «бережения Думы», разделявшаяся умеренными справа и слева, и возможность работать над конкретными законопроектами, и гораздо менее возбужденное настроение депутатов и публики - все это играло свою существенную роль.

В числе «политических» вопросов оказался в первую очередь уже упоминавшийся проект закона об отмене военно-полевых судов, обсуждение которого сразу вылилось в общую дискуссию о допустимости и пределах насилия со стороны как власти, так и революционных партий. Принципиальных защитников военно-полевого судопроизводства не нашлось даже среди правых, которые, однако, указывая на молчаливое или явное сочувствие кадетов революционному террору, обвинили их в макиавеллизме и лицемерии. Столыпин, понимавший, что само существование судов делает его политику мишенью для критики, согласился в своем выступлении с Маклаковым, который резонно утверждал, что суды эти, действующие якобы во имя охраны государственности, разрушают самые ее основы, заменяя право голым насилием и приучая к такой подмене людей. Более того, премьер попросил Думу осудить революционный террор, добавив, что «правительство примет меры для того, чтобы ограничить этот суровый закон только самыми исключительными случаями самых дерзновенных преступлений», и не будет пытаться продлить его действие. «Мы хотим верить, - говорил Столыпин, - мы должны верить, господа, что от вас услышим слово умиротворения, что вы прекратите кровавое безумство, что вы ска-

500

жете то слово, которое заставит нас всех стать не на разрушение исторического здания России, а на пересоздание, переустройство его и украшение»147.

Правые и премьер вновь поставили перед кадетами сложный вопрос об отношении к политическим убийствам. Даже Милюков признавал, что со стороны Столыпина это требование было не провокацией, а «условием продолжения его собственной политики» под давлением справа143. Среди правых кадетов было много тех (Маклаков, И.В. Гессен, П.Б. Струве, С.Н. Булгаков), кто в принципе готов был осудить террор, обставив это рядом условий. Тем не менее на заседании фракции 3 апреля было решено «уклониться от осуждения убийств по существу»149. В итоге никакой внятной позиции по этому поводу ни фракция, ни Дума в целом так и не заняли.

Окончательно переместился в сферу политическую и аграрный вопрос. Еще в марте в аграрную комиссию Думы был передан трудовический «проект 104-х», повторявший положения их перво-думского проекта и в целом отражавший энесовские идеи. Существенной корректировке подверглись кадетские предложения. Их «Проект 38-ми» был внесен в Думу лишь 30 апреля, спустя почти полтора месяца после начала прений по аграрному вопросу. Он по-прежнему строился на принципе принудительного отчуждения, но из него исчезли упоминания о «государственном земельном запасе», а возможность наделения землей увязывалась с наличием в уездах пригодных для этого площадей150. В результате кадетская программа стала еще более противоречивой и невнятной. Меньшевики по-прежнему высказывались за муниципализацию земли (впрочем, позиции социал-демократов в аграрных дебатах, по традиции, не отличались силой и убедительностью). Наконец, 3 мая был внесен эсеровский вариант решения аграрного вопроса, известный как «Проект 105-ти». Он был подписан 38 эсерами, 58 трудовиками (многие из которых, до того подписали «Проект 104-х»), шестью энесами, одним социал-демократом и одним беспартийным крестьянином. По сравнению со своими перводумскими предложениями эсеры пошли на некоторые уступки «частнособственническим инстинктам крестьян», что и обеспечило им более широкую поддержку151. Возможно, этот вариант программы социализации и был в отдельных частностях более умеренным по сравнению с «Проектом 33-х» (в основном это касалось трактовки уравнительности землепользования, трудовой нормы как максимума надела и темпов предполагавшегося преобразования), но суть его от этого, конечно, не изменилась. Отдельный вопрос, на который пока нет ответа, в какой мере беспартийные крестьяне способны были уловить эту разницу и как они ее интерпретировали. Тем не менее фактом остается гораздо большее влияние эсеров на крестьянских депутатов во II Думе по сравнению с первой.

501

10 мая по аграрному вопросу в Думе выступил Столыпин. Его речь не содержала никаких новых положений (если не считать таковым ставшую знаменитой фразу: «Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия»). Вся возможная критика в адрес кадетских и социалистических идей была озвучена задолго до того. Вместе с тем премьер давал понять, что ни о каких уступках не может быть и речи, и что правительство не позволит вести с думской трибуны агитацию в пользу захвата земель152. Непреклонность премьера в проведении своей аграрной программы не могла быть тайной для думцев. Еще в начале мая Челноков сообщал Маклакову, что Столыпин «помешался на аграрном вопросе». Он якобы сказал секретарю Думы: «Прежде я только думал, что спасение России в ликвидации общины, теперь я это знаю наверное. Без этого никакая конституция в России пользы не сделает». По мнению Струве, «в области политической и правовой он (Столыпин. - Авт.) готов идти на большие уступки, но от аграрных планов своих не откажется»153. Кадеты же не могли отказаться от идеи принудительного отчуждения. Встретившись с премьером, Маклаков пытался убедить его в том, что компромисс возможен на практической почве, при постатейном обсуждении закона, тем более что Столыпин признал возможность отчуждения в отдельных случаях. Однако в ходе думских прений Н.Н. Кутлер и А.А. Кизеветтер 26 мая вновь недвусмысленно подтвердили приверженность партии прежним целям в аграрном вопросе154. Компромисс так и остался мечтой нескольких правых членов кадетской фракции.

В числе «практических» вопросов центральным было принятие бюджета. Отклонив предложение левых отвергнуть его без обсуждения, кадеты выставили для «деловой» критики Кутлера, сделавшего карьеру в Министерстве финансов и, как предполагалось, разбиравшегося в этом очень специальном вопросе. Однако он допустил в своей критике ряд грубых промахов, позволивших Коковцову и Столыпину вдоволь над ним поиронизировать155. Сам же бюджет был, как и ожидалось, направлен в комиссию.

Обсуждение законопроекта о контингенте новобранцев неожиданно вылилось, пожалуй, в самый крупный в истории II Думы скандал. Социал-демократ А. Г. Зурабов, реализуя установку левых не упускать ни одной возможности для атаки на власть, 16 апреля выразил в прениях уверенность, что русская армия годится только для карательных операций, а «на востоке будет всегда терпеть поражения». Правые возмутились, резонно восприняв эту фразу (повторенную к тому же дважды) как оскорбление армии и императора, и Головин вынужден был прервать заседание, лишить Зурабова слова и даже следующим утром отправиться с извинениями к военному министру Редигеру.

Не только кадеты, но и многие министры были уверены, что этот инцидент переполнит чашу терпения Николая II и повлечет за

502

собой роспуск Думы. По сообщению Коковцова, на следующий день состоялось экстренное заседание Совета министров, участники которого, не исключая и Столыпина, сошлись во мнении, что роспуск неизбежен. Премьер лишь считал возможным отложить его до окончания разработки нового избирательного закона. А 24 апреля на очередном всеподданнейшем докладе Коковцов услышал от императора: «...Я сказал председателю Совета министров, что считаю вопрос о роспуске окончательно решенным, более к нему возвращаться не буду и очень надеюсь на то, что меня не заставят ждать дольше того, что необходимо для окончания разработки закона, который, по моему мнению, тянется слишком долго»156.

Дни Думы были сочтены, причем ощущение это было всеобщим. В среде эсеров наблюдалось «состояние безнадежности»157. На проходившем в мае 1907 г. в Лондоне V съезде РСДРП вопрос о подготовке нового вооруженного восстания не был даже включен в повестку дня, поскольку делегатам «было уже очевидно, что революция подходит к концу (хотя прямо об этом не говорилось)»153. Съезд занимался в основном теоретическими и внутрипартийными вопросами; о текущем политическом моменте сказано было очень мало.

Чем же объяснить тот факт, что Дума все-таки просуществовала до начала июня? Судя по имеющимся данным, Столыпин не особенно спешил с окончательным решением. При этом не подлежит сомнению, что он сильно рисковал. При дворе крепло недовольство его «нерешительностью», а внутри самого кабинета оппозицию возглавил государственный контролер П.Х. Шванебах, интриговавший против премьера. Еще в январе он изложил в записке, направленной императору, свою программу государственного переворота, предполагавшую «свободу рук» в отношении дальнейшей судьбы всего думского строя. Сторонником быстрого роспуска был и Коковцов (которого слухи прочили в преемники Столыпина)159.

Примерно в то же время состоялся и уже упомянутый разговор Столыпина и Маклакова. Премьер явно пытался понять, есть ли хоть какая-то надежда на образование в Думе работоспособного правоцентристского большинства. «Распускать первую Думу было непросто, - говорил он. - Трепов в глаза мне это называл "авантюрой". Сейчас же иным представляется "авантюрой" мое желание сохранить эту Думу. И я себя спрашиваю: есть ли шанс на успех? Есть ли вообще смысл над этим стараться?»160 Но уверения Маклакова, что смысл есть, уже были не в состоянии что-либо изменить. В близости финала едва ли кто-нибудь мог сомневаться. И несмотря на это, «правые» кадеты пытались что-то предпринять. «Теперь кажется непонятным неутомимое стремление уберечь Думу при полной уверенности, что она неминуемо будет распущена если не

503

сегодня, то завтра», - вспоминал И.В. Гессен, объясняя его страхом, что правительство решит «вообще ликвидировать народное представительство и придется начинать сначала, с истощенными силами и энергией»161. О том, что такой шаг будет «равносилен гражданской войне», не было и помину. Ситуация в стране за прошедший год действительно радикально изменилась...

Однако Столыпин все еще колебался, и когда в начале мая министры начали секретные совещания о порядке роспуска Думы и о новом избирательном законе, то, по словам Шванебаха, «получалось такое впечатление, что момент роспуска Думы отошел вдаль... Столыпин опять пожал сомнительные парламентские лавры своей речью по аграрному вопросу (10 мая. -Авт.) и, видимо, прислушивался к пению кадетских сирен...»162. Вероятно, прав был Маклаков, полагая, что премьер «инстинктивно или сознательно держался» за Думу, ибо чувствовал, что без создания в ней гипотетического реформаторского «центра» правая волна захлестнет и его начинания, и его самого163. И все-таки противодействия Столыпина роспуску преувеличивать не стоит. Пытаясь лавировать, перед правыми он должен был, напротив, демонстрировать решимость не мириться с Думой. Посетившим его «черносотенцам» он счел нужным заявить: «Необходимо, чтобы прошло некоторое время, пока Дума догниет на корню, тогда настанет удобный момент для ее роспуска»164.

Именно Столыпин, по-видимому, стал и инициатором разработки нового Положения о выборах, начавшейся, по некоторым данным, не позже осени 1906 г. Исполнителем оказался автор всех аналогичных законов СЕ. Крыжановский. С самого начала премьер стремился свести к минимуму обсуждение закона, поставив, насколько это было возможно, министров перед свершившимся фактом. Крыжановский разработал три варианта, один из которых (сделать базой выборов земские собрания) был отвергнут, поскольку император поставил задачу не лишать ни один из разрядов населения права голоса, да и сами земства всё еще не считались вполне надежными. Из двух других (последовательного проведения куриальной системы с перераспределением голосов или сохранения губернских избирательных собраний при обеспечении резкого преобладания в них крупных собственников) выбран был последний, названый кем-то «бесстыжим»165. Окончательный выбор 30 мая сделал император. Попытка Шванебаха и Коковцова, а также братьев Извольских добиться (по противоположным мотивам) «непредрешения» вопроса о будущих выборах успехом не увенчалась166. По иронии, в это время Дума наконец «занялась делом», приступив к обсуждению в общем собрании законопроекта о реформе местного суда.

1 июня Столыпин выступил в Думе, огласив постановление об устранении от участия в заседаниях 55 членов социал-демократиче-

504

ской фракции и немедленном привлечении к суду 16 ее представителей по обвинению в заговоре и подготовке военного мятежа. От Думы требовалось снятие с обвиненных социал-демократов депутатской неприкосновенности. Обвинение было если и не полностью сфальсифицировано, то во всяком случае являлось плодом полицейской провокации. В тот же день дело было передано в особую комиссию. Дума, конечно, не могла, не теряя достоинства, согласиться на огульное решение этого вопроса, да еще и в течение 24 часов, как требовал премьер. Но не дожидаясь ее решения, спешно разработанный пакет документов по роспуску был отправлен на подпись императору и вскоре возвращен им обратно с запиской, в которой, по слухам, задача правительства формулировалась весьма недвусмысленно: «Пора треснуть»167.

В ночь на 3 июня Столыпина посетили правые кадеты - Маклаков, Струве, Челноков и Булгаков. «Есть вопрос, в котором мы с вами все равно согласиться не можем, - сказал им премьер. - Это аграрный вопрос. На нем конфликт неизбежен, а тогда к чему тянуть?» На вопрос Челнокова, сможет ли он забрать из Таврического дворца сзои вещи, Столыпин улыбнулся: «Ведь вы не собираетесь в Выборг. С вами все будет по-хорошему». «Вы не ждете все-таки беспорядков и вспышек?» - спросил Маклаков. - «Нет. Может быть, чисто местные; но это не важно»168.

На следующий день был обнародован манифест, в котором Дума обвинялась во всевозможных действительных и вымышленных грехах. Государственный переворот (а именно им было введение нового Положения о выборах без санкции самих законодателей, что противоречило Основным законам) обосновывался недееспособностью Думы и тем, что «только власти, даровавшей первый избирательный закон, исторической власти русского царя, довлеет право отменить оный и заменить его новым»169.

Как и предвидел,Столыпин, никаких волнений роспуск Думы не вызвал. Казалось, что еще недавно бурлившая страна пребывает в летаргическом сне170. «Получилось даже впечатление, что население было просто довольно тем, что прекратилось то нервное состояние, в котором жила страна с февраля прошлого года, и каждый может спокойно заняться своим делом», - с удовлетворением вспоминал Коковцов171. Характерно, что вопреки решению ЦК думская фракция эсеров не собиралась демонстрировать свое неповиновение правительству и обращаться к народу с призывами к восстанию, «понимая неразумность и безнадежность такого рода действий»172. ЦК РСДРП также воздержался от призыва масс к открытому выступлению. Революцию можно было признать завершившейся...

505

Примечания

1  См.: Тютюкин СВ. Июльский политический кризис 1906 г. в России. М.,

1991. С. 60-66.

2 Цит. по: Там же. С. 62; Корнилов А.А. Воспоминания // Вопросы истории.

1994. №7. С. 124).

3 Милюков П.Н. Воспоминания. М., 1990. Т. 1. С. 401.

4  Тютюкин СВ. Июльский политический кризис. С. 70.

5 Там же. С. 70-85. Здесь же (с. 82) опубликован я подписанный текст воззва-

ния.

6 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 403. Ср.: Винавер ММ. История Вы-

боргского воззвания (воспоминания). Б.м., 1913.

7 Оболенский В.А. Моя жизнь, мои современники, париж, 1988. С. 397.

8  Тютюкин СВ. Меньшевизм: страницы истории. М., 2002. С. 185-188; Леонов М.И. партия социалистов-революционеров в 1905-1907 гг. М., 1997. С. 314-317.

9 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 404.

10  Тютюкин СВ. Июльский политический кризис. С. 88. н См.: Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 195.

12 Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000. С. 580.

13  Оболенский В.А. Указ. соч. С. 393.

14  Гессгн И.В. В двух веках. Жизненный отчет // Архив русской революции. Т. 22. Берлин, 1937. С. 235.

15 См.: Съезды и конференции конституционно-демократической партии. М., 1997. Т. 1: 1905-1907. С. 362-370, 486-492.

16  Тютюкин СВ. Июльский политический кризис. С. 89.

17  Крыжановский СЕ. Заметки русского консерватора // Вопросы истории. 1997. №3. С. 126.

18  Старцев В.И. Русская буржуазия и самодержавие в 1905-1907 гг. Л., 1977. С. 113-116; Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918. С. 468-471.

is Кони А.Ф. Собр. соч. Т. 2. М., 1966. С. 360-374.

20 Из записхи П.А. Столыпину. Цит. по: Тютюкин СВ. Июльский политический кризис в России. С. 216.

21  См.: Тютюкин СВ. Июльский политический кризис. С. 94-124; Леонов М.И. Указ. соч., С. 309-316.                                                                                        ,

22 См.: BushnellJ. Mutiny amid repression. Bloomington, 1985. P. 212.

23   См.: Протоколь: Первой конференции военных и боевых организаций РСДРП. М., 1932. С. 271.

24 Второй период революции. М., 1961. Ч. 2. Кн. 1. С. 120.

25 См.: Найде С.Ф. Революционное движение в царском флоте. 1825-1917. М.; Л., 1948. С. 322.

26 См.: Рабочий класс в Первой российской революции 1905-1907 гг. М., 1981. С. 297.

27 Так, например, известно, что в июне 1906 г. было как минимум 739, а в июле - 683 крестьянских выступления (см.: Дубровский СМ. Крестьянское движение в революции 1905-1907 гг. М., 1956. С. 42).

28 Подробнее см.: Тютюкин СВ. Июльский политический кризис. С. 188-191.

29  См.: Рабочий класс в Первой российской революции 1905-1907 гг. С. 304-305.

3° См.: Там же. С. 331.

31 См.: Рабочий класс в Первой российской революции 1905-1907 гг. С. 332.

506

32 См.: СенчаковаЛ.Т. Крестьянское движение в революции 1905-1907 гг. М., 1989. С. 104-105.

33 См.: Липгвак Б.Г. Забытый источник по истории крестьянского движения в России второй половины XIX - начала XX в. // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1970. Рига, 1977. С. 262.

34  См.: СенчаковаЛ.Т. Приговоры и наказы российского крестьянства 1905-1907 гг. М„ 1994. Ч. 2. С. 286.

" Гурко В.И. Указ. соч. С. 582.

36 Коковцов В.Н. Из моего прошлого. М., 1992. Кн. 1. С. 202.

37 Литература о Столыпине и его реформах огромна и разнообразна. Из новейших научных работ стоит упомянуть: Asher A. P.A. Stolypin. The Search for Stability in Late Imperial Russia. Stanford, 2001; Тюкавкин В.Г. Великорусское крестьянство и Столыпинская аграрная реформа. М., 2000. См. также рецензии СВ. Тютюкина, А.П. Корелина, П.Н. Зырянова и В.Н. Ратушняка на некоторые отечественные и зарубежные новинки «столыпинианы»: Отечественная история. 2003. № 4.

38  Крыжановский СЕ. Заметки русского консерватора // Вопросы истории. 1997. №4. С. 109.

39  Мейси Д. Земельная реформа и политические перемены: феномен Столыпина // Вопросы истории. 1993. № 4. С. 12. См. также: Корелин А.П. П.А. Столыпин и российское общество: политическая программа правительства и попытки ее реализации // Куда идет Россия?.. Власть, общество, личность. 2000. М., 2000. С. 40.

40 Крыжановский СЕ. Указ. соч. // Вопросы истории. 1997. № 4. С. 107.

41 Там же. С. 110.

42 ПСЗ РИ. Собр. 3. Т. XXVI. Отд. 1. № 28105.

43 Александр Иванович Гучков рассказывает. М., 1993. С. 46.

44 Гурко В.И. Указ. соч. С. 583.

45 Зырянов П.Н. Петр Столыпин. Политический портрет. М., 1992. С 48^9.

46 Беккер С. Миф о русском дворянстве. Дворянство и привилегии последнего периода императорской России. М., 2004. С. 270. Наиболее известные исследования этой организации: Manning R.T. The Crisis of the Old Order in Russia: Gentry and Government. Princeton, 1982; Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в 1902-1907 гг. Л., 1981.

47 Корелин А.П. Предисловие // Объединенное дворянство. Съезды уполномоченных губернских дворянских обществ. Т. 1: 1906-^1908. М., 2001. С. 13.

48 Гурко В.И. Указ. соч. С. 586.

49 Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 202.

50 См.: Asher A. The Revolution of 1905. Vol. 2. Stanford, 1992. P. 245.

51  Гурко В.И. Указ. соч. С. 586-587; Особые журналы Совета министров царской России. 1906 год. М., 1984. С. 241-251.

52 Русское богатство. 1909. № 4. С. 80-81.

53 Зырянов П.Н. петр Столыпин. С. 36.

54 Леонов М.И. Указ. соч. С. 335.

35  П.А. Столыпин. Программа реформ. Документы и материалы. М., 2002 Т. 1. С. 28-32.

36 Гурко В.И. Указ. соч. С. 596.

37 П.А. Столыпин. Программа реформ. С. 102-106. 58 Там же. С. 380-385.

39 Гурко В.И. Указ. соч. С. 588.

60 Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 197.

507

61  Особые журналы Совета министров. 1906 год. С. 463^1-68.

62  См.: Зырянов П.Н. Крестьянская община Европейской России: 1907-1914. М., 1992; Корелин А.П. Указ. соч.

63 Зырянов П.Н. Петр Столыпин. С. 50.

«4 См.: Объединенное дворянство. Т. 1. 1906-1908. С. 298-518.

63 Цит. по: Бородин А.П. Объединенное дворянство и аграрная реформа //

Вопросы истории. 1993. № 9. С. 36. « См.: Королева Н.Г. Земство на переломе (1905-1907 гг.). М., 1995. С. 195- 196.

67 Там же. С. 192-193.

68 Корелин А.П. Столыпинская аграрная реформа в аспекте земельной собственности // Собственность на землю в России: история и современность. М., 2002. С. 279-280.

69  См.: Дякин B.C. Столыпин и дворянство (Провал местной реформы) // Дя-кин B.C. Был ли шанс у Столыпина? СПб., 2002. С. 149-189; Manning R.T. Op. cit. P. 302-305, 330-346.

70 Дякин B.C. Указ. соч. С. 156-159; Особые журналы Совета министров. 1907 год. М., 1984. Ч. 1. С. 74-81; П.А. Столыпин. Программа реформ. С. 252-280.

7> Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 210.

72 Особые журналы Совета министров. 1907 год. Ч. 1. С. 74—81.

73 Проекты опубликованы в кн.: П.А. Столыпин. Программа реформ. С. 293-319.

74 Крыжановский СЕ. Воспоминания. Берлин, б.г. С. 140-141.

75 См.: П.А. Столыпин. Программа реформ. С. 154—226; Особые журналы Совета министров. 1907 год. Ч. IV. С. 247-262.

76 Зырянов П.Н. Православная Церковь в борьбе с революцией 1905-1907 гг. М., 1984; CurtissJ. Church and State in Russia. 1900-1917. N-Y., 1940.

77  Фирсов С Л. Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х - 1918 г.) СПб., 2002; Иерей Георгий Ореханов. На пути к Собору. Церковные реформы и первая русская революция. М., 2002.

78 Иерей Георгий Ореханов. Указ. соч. С. 83-84, 93. "Там же. С. 111.

80 О священниках в Думе см.: Asher A. Op. cit. P. 332-336.

81  Иерей Георгий Ореханов. Указ. соч. С. 121-124.

82 Кривенъкий В. «Дашнакцутюн» // Политические партии России. Энциклопе-

дия. С. 177-178.

83 Бич М., Рудович С. Белорусская социалистичесая громада // Там же. С. 62-

65.

84  Революция 1905-1907 годов в национальных районах России. М., 1955. С.

173.

85 Постников Н.Д. Политические партии Прибалтики // История националь-

ных политических партий России. М., 1997. ее Там же. С. 187-188.

87 Там же. С. 183-184.

88 Веденеева В. Национальная лига // Политические партии России. Энциклопедия. С. 385-386.

89  Чмыръ С.Г. Украинская демократическо-радикальная партия: генезис, программа, тактика (90-е гг. XIX - 1909 г.) // История национальных политических партий России. С. 147-151.

90 ДамешекЛ.М. Землеустройство бурятского крестьянства Иркутской губер-

нии (1896-1917) // Бурятия XVII - начала XX вв.: экономика и социально-культурные процессы. Новосибирск, 1989. С. 90.

508

91  Исхаков СМ. Общероссийская партия мусульман//История национальных

политических партий. М., 1997. С. 214-228.

92 Красный архив 1925. № 4(5). С. 57-58.

93 П.А. Столыпин. Переписка. М., 2004. С. 107-109.

94 ГАРФ. Ф. 102 (Особый отдел). Оп. 233. Д. 999. Ч. 78.

95 Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого. М.,

1997. С. 126-127, 133-134.

96 Там же. С. 211.

97 Там же. С. 22-23.

98   Совет министров Российской империи 1905-1906 гг. Документы и материалы. Л., 1990. С. 197.

99  Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого. С. 148.

к» Там же. С. 196.

101 Совет министров Российской империи 1905-1906 гг. С. 280.

юз ГАРФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 566. Л. 2 - 4 об.

103 Там же. Л. 5 об.

i°4 Там же. Л. 2.

103 Лопухин А.А. Отрывки из воспоминаний. М., 1923. С. 81-84.

те Из архива СЮ. Витте. Воспоминания. СПб., 2003. Т. 2. С. 277-279.

107 Миндлин А. «Еврейская политика» П.А. Столыпина. М., 1996. С. 1-3.

i°8 Там же. С. 46; Asher A. The Revolution of 1905. P. 146-154.

,09 Зорин В.Ю., Аманжолова Д.А., Кулешов СВ. Национальный вопрос в Государственных думах России. М., 1999. С. 98.

110 Записки сановника (П.Х. Шванебаха) // Голос минувшего. 1918. № 1-3. С. 117.

'" Особые журналы Совета министров царской России. 1906 год. Ч. IV. М., 1982. С. 759-760.

i'2 Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 413-414.

113 Красный архив. 1924. № 5. С. 105.

"4 Там же. С. 106.

ч5 Там же. С. 107.

116  Крыжановский СЕ. Заметки русского консерватора// Вопросы истории: 1997. №3. С. 127.

117 Asher A. The Revolution of 1905. P. 274.

118 Как это пытался проделать Милюков, внезапно оказавшийся перед выбора-

ми... приказчиком книжного склада «Общественная польза». И9 Маклаков В.А. Вторая Государственная дума (воспоминания современника).

Париж, б. г. С. 60. '20 Кизеветтер А.А. На рубеже двух столетий. Воспоминания 1881-1914 гг.

Прага, 1929. С. 216. |2! Милюков П.Н. Воспоминания. Кн. 1. С. 416; Гессен И.В. Указ. соч. С. 238-

239.

122 Маклаков В.А. Вторая Государственная дума. С. 57-58.

123  Тютюкин СВ. Меньшевизм. Страницы истории. С. 196-197.

124 Леонов М.И. Указ. соч. С. 341.

123 См. также: Ерофеев Н.Д. Народные социалисты в первой русской революции. М., 1979.

™ Леонов М.И. Указ. соч. С. 344-352. ■

127 Демин В.А. Государственная дума России (1906-1917): механизм функционирования. М., 1996. С. 39. С незначительными вариациями эти данные, осно-

509

ванные на приложениях к стенографическим отчетам заседаний Думы, приводятся в большей части исследований. '28 В том числе 36 меньшевиков и 18 большевиков.

129 На самом деле численность эсеров в Думе была большей (62 человека), но некоторые из них «по тактическим соображениям» вошли в Трудовую и беспартийную группы. См.: Леонов М.И. Указ. соч. С. 363.

130 Шелохаев В.В. Кадеты - главная партия либеральной буржуазии в борьбе с

революцией 1905-1907 гг. М., 1983. С. 246-248; Zimmerman J.E. The Kadets and the Duma// Essays on Russian Liberalism/ Ed. Ch. E. Timberlake. Columbia Univ. Press, 1982. P. 127-131.

i3i AsherA. The Revolution of 1905. P. 289-291.

•32 Маклаков В.А. Вторая Государственная дума. С. 62.

133  Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 213.

134 Asher A. Op. cit. P. 285-286.

135  См.: Красный архив. 1924. № 5. С. 295-296.

136 Маклаков В.А. Вторая Государственная дума. С. 165.

•37 Воспоминания Ф. А. Головина о II Государственной думе // Исторический архив. 1959. № 4. С. 147.

138 Гессен И.В. Указ. соч. С. 241.

139 Воспоминания Ф.А. Головина. С. 148.

i40 Маклаков В.А. Вторая Государственная дума. С. 6S.

141 Колесниченко Д.А. Трудовики в период Первой русской революции. М., 1985. С. 196-233; Леонов М.И. Указ. соч. С. 368-370.

i42 Воспоминания Ф.А. Головина. С. 153. Текст речи Столыпина см.: Государственная дума 1906-1917. Стенографические отчеты. Т. II. М., 1995. С. 12-19.

143  Государственная дума 1906-1917. Т. II. С. 19-24, 43-44.

144 Маклаков В.А. Вторая Государственная дума. С. 95-96.

145 Воспоминания Ф.А. Головина. С. 154.

'46 Демин В.А. Указ. соч. С. 50-51; Шелохаев В.В. Кадеты - главная партия либеральной буржуазии. С. 271.

147 Государственная дума 1906-1917. Т. II. С. 67-69.

i48 Милюков П.Н. Воспоминания. Кн. 1. С. 423.

149 Шелохаев В.В. Кадеты - главная партия либеральной буржуазии. С. 270.

•50 Журавлев В.В. Проблемы земельной собственности в зеркале Государственной думы России: 1906—1917 // Собственность на землю в России: история и современность. С. 327-335.

151  Колесниченко Д.А. Указ. соч. С. 255-261.

152 Государственная дума 1906-1917. Т. II. С. 237-243.

153  Маклаков В.А. Вторая Государственная дума. С. 233.

154 Там же. С. 235; Государственная дума 1906-1917. Т. П. С. 264-268.

155  Государственная дума 1906-1917. Т. И. С. 135-143; Коковцов В.Н. Указ. соч.

Кн! 1. С. 220-222.

156 Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 229-230.

157 Леонов М.И. Указ. соч. С. 378.

158  Тютюкин СВ. Меньшевизм: страницы истории. С. 195.

159 Шванебах П.Х. Записки сановника // Голос минувшего. 1918.. № 1-2; AsherA.

The Revolution of 1905. P. 339-340.

160 Маклаков В.А. Вторая Государственная дума. С. 230.

161  Гессен И.В. Указ. соч. С. 249.

162 Шванебах П.Х. Указ. соч. С. 115-138.

510

163  Маклаков В.А. Вторая Государственная дума. С. 256.

164 В.В. Шульгин - последний рыцарь самодержавия. Новые документы из архива ФСБ // Новая и новейшая история. 2003. № 4. С. 87.

165  ПСЗ РИ. Собр. 3. Т. XXVII. Отд. 1. № 29242.

166 Шванебах П.Х. Указ. соч.; Крыжановский СЕ. Заметки русского консерва-

тора // Вопросы истории. 1997. № 3. С. 127-128.

167 Крыжановский СЕ. Воспоминания. С. 111. Впрочем, другими данными этот

слух не подтверждается. На самом деле Николай II якобы выразился гораздо дипломатичнее: «Твердость и решимость - вот что нужно показать России» (Королева Н.Г. Первая российская революция и царизм. Совет министров России в 1905-1907 гг. М., 1982. С. 173). Другой вариант этой исторической записки по памяти зафиксирован Коковцовым: «Наконец Я имею Ваше окончательное решение. Давно была пора покончить с этой Думой. Не понимаю, как можно было терпеть столько времени, и, не получая от Вас к моему подписанию указов, я начинал опасаться, что опять произошли колебания. Слава Богу, что этого не случилось. Я уверен, что все к лучшему». (Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 237-238).

'68 Маклаков В.А. Вторая Государственная дума. С. 246-247.

'«9 ПСЗ РИ. Собр. 3. Т. XXVII. Отд. 1. № 29240.

17° AsherA. The Revolution of 1905. P. 358-364.

"I Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 238.

172 Леонов М.И. Указ. соч. С. 379.

Глава 7 ОТ САМОДЕРЖАВИЯ К ДУМСКОЙ МОНАРХИИ

«Однородное правительство» СЮ. Витте, революция и «конституционные» реформы

Декабрьская победа правительственных сил, положившая начало периоду отступления революции, не прервала, однако, тот сложный и так и оставшийся незавершенным процесс трансформации самодержавного строя, который начался после 17 октября 1905 г. И дело здесь было не только в «царском слове», данном в знаменитом манифесте, но и в том, что эти преобразования уже не зависели от той или иной политической конъюнктуры, да и продолжавшаяся революция все еще держала власть в напряжении. Поэтому мы должны будем вернуться несколько назад и рассмотреть весь период становления так называемой думской монархии, которое, как известно, началось после издания манифеста 17 октября и оказалось тесно связанным с именем гр. СЮ. Витте.

* * *

«Таким образом, я очутился во главе власти вопреки моему желанию...» - этот комментарий Витте по поводу назначения его председателем Совета министров, как и многое в его мемуарах, абсолютно не соответствовал действительности1. На самом деле он страстно желал власти, однако оказался лишь во главе коллегиального органа, только в теории проводившего единый политический курс и безоговорочно подчинявшегося «премьеру» (этот термин с октября 1905 г. все быстрее входил в обиход). Конечно, новый Совет гораздо больше напоминал единое правительство, чем прежний совершенно бесправный Комитет министров, но и от западных «кабинетов» он отличался очень сильно и стилем взаимоотношений с верховной властыо (а позже и с народным представительством), и самим механизмом своей работы.

Отсутствие солидарности в правительственных кругах было одной из наиболее острых для самодержавия проблем, возможные пути решения которой постоянно (особенно в кризисных условиях), но безуспешно обсуждались при всех последних царях. Суть этой

393

проблемы заключалась в том, что любой фактический, а не номинальный глава «единого» правительства не мог не монополизировать интерпретацию «самодержавной воли», а значит, превращался бы во временщика или диктатора. Наиболее важным институтом, гарантировавшим «полицентризм» в правительстве, являлись всеподданнейшие доклады отдельных министров, которые даже в большей степени, чем право их назначения, позволяли монарху реально контролировать администрацию. Конечно, существовали и неформальные, закулисные механизмы влияния, однако огромное их значение во многом поддерживалось именно отсутствием правительственного единства.

Вместе с тем вопрос о создании и функционировании «однородного правительства» являлся важнейшей частью комплекса проблем, ассоциировавшихся в умах современников с введением «конституционного устройства»2, и, конечно, неслучайно обсуждение его активизировалось уже с принятием решения о созыве законосовещательной («булыгинской») думы. Тогда, в сентябре-октябре 1905 г., Витте, предвкушавший свою будущую роль главы правительства, настаивал на отмене министерских докладов и, не встретив в «верхах» поддержки, не постеснялся заявить: «Пишите, что хотите, я же знаю, как я поступлю в том случае, если на меня выпадет удовольствие быть председателем будущего Совета министров. У меня будут министры - мои люди, и их отдельных всеподданнейших докладов я не побоюсь»3.

Мог ли он всерьез рассчитывать на столь благоприятное для себя положение вещей? Едва ли. Во всяком случае, его действия в первые недели после 17 октября, в том числе переговоры с представителями «общественности», свидетельствовали о надеждах заручиться поддержкой будущего «народного представительства». Приглашая гр. И.И. Толстого занять должность министра просвещения, новый глава кабинета счел долгом предупредить его, что через 3—4 месяца, «с открытием Государственной думы мы все должны будем уйти и уступить место другим, если сама Дума не попросит кого-либо из нас остаться»4. Витте, имевший тогда очень слабое представление о настроениях в среде общественной оппозиции режиму, по словам одного из его сотрудников, «был убежден, что, дав России Думу, он вышиб из-под ног революции главную ее базу, так что отныне русская передовая интеллигенция будет поддерживать государственную власть и, в частности, его как премьера». А в результате он «получил вместо желаемого оперного апофеоза травлю и смуту со всех сторон»5.

От состава правительства зависела его работоспособность в критических условиях продолжающейся революции6. Пытаясь привлечь общественных деятелей, Витте, по собственному откровенному признанию, рассчитывал, что те «могут помочь своею репутаци-

394

ей успокоить общественное волнение»7. Однако представители бюро земских съездов (фактически - кадетов) Ф.Ф. Кокошкин, Ф.А. Головин и кн. Г.Е. Львов на единственной встрече с премьером от переговоров об участии в правительстве уклонились, продекларировав от имени либералов требования созыва Учредительного собрания, избранного по «четыреххвостке», политической амнистии и немедленной реализации положений манифеста 17 октября8. Контакты с более «умеренными» Д.Н. Шиповым, кн. Е.Н. Трубецким, М.А. Стаховичем и А.И. Гучковым продолжались гораздо дольше, причем «общественники» в итоге все-таки отказались занять предлагавшиеся им должности соответственно государственного контролера, министров народного просвещения, земледелия и торговли и промышленности. «Наше вступление в кабинет, - писал позже Шипов, - могло бы иметь значение в том случае, если бы одновременно с нами вошли представители большинства съездов земских и городских деятелей, объединившихся в партии народной свободы (кадетов. - Авт.), и если бы общественным представителям было предоставлено в кабинете достаточное число мест, обеспечивающее их влияние на государственное управление»9. Это вроде бы означало, что будущие октябристы (сама партия была создана несколькими днями позже) отказываются от «сепаратного сговора» с властью. Пойти на такой сговор «умеренным» было тем сложнее, что кадетское руководство внимательно следило за ходом переговоров (Е.Н. Трубецкой был членом кадетской партии, и, судя по воспоминаниям Милюкова, совсем не прочь был стать министром)10. Модель «буржуазных» европейских революций середины XIX в., в ходе которых оппозиция пошла на компромисс с властью из опасения социального хаоса, разумеется, занимала не последнее место в сознании русских либералов (как впоследствии и либеральных историков). Однако выдвигавшиеся на переговорах каждой из сторон условия были абсолютно неприемлемы для другой. При этом и Витте, и либералы, видимо, действительно сделали максимум возможных для них тогда уступок, и дальнейшие шаги в этом направлении могли бы превратить их в политических банкротов. Желающих совершить подобное самоубийство, разумеется, не нашлось...

Неудача этих первых в российской истории переговоров об участии представителей либеральной оппозиции в правительстве впоследствии стала поводом для многочисленных спекуляций на тему «упущенного шанса» ее сотрудничества с властью. Известны ретроспективные сожаления об этом, например, В.А. Маклакова11, по мнению которого, кадетской партии следовало бы стать тем, чем только и могла быть в крестьянской стране либеральная партия -организацией узкого слоя интеллектуальной элиты, постепенно и осторожно готовящей массы к восприятию либеральных идей. Революция же привела к совершенно обратному результату: «Попут-

395

ный политический ветер надул паруса партии, сделал ее «народной». Помню стремительное проникновение в нее таких элементов, которые не только программы ее понять не могли, но не умели произнести ее имени»12. Таким образом, остаться либеральной партия могла, только расколовшись. Но ведь раскол, в благотворность которого хотелось верить Маклакову, в среде либеральной оппозиции к тому времени уже произошел. Однако даже представители меньшинства (октябристы) не сочли возможным войти в правительство, резонно полагая, что это лишь дискредитирует их в общественном мнении, а самому правительству при неясности его программы никакой помощи не окажет. Да и мыслимо ли было превращение кадетов в «умеренную» партию в условиях пика революции и мощного напора «снизу»?

Для Витте же принятие условий оппозиции означало бы признание полной неудачи ставки на «умиротворение» общества. Кроме того, премьер совсем не был готов возглавить правительство, хотя бы отчасти состоящее из общественных деятелей. Они бы полностью лишали его той свободы лавирования, на которой, как будет показано ниже, была построена вся деятельность Витте в качестве главы правительства. Да и по складу своего характера он не терпел возле себя какой-либо оппозиции, привык распоряжаться авторитарно, а из-за полного отсутствия светскости часто облекал свои мысли в нарочито грубую форму. Впоследствии, вспоминая о работе Совета министров под председательством Витте, гр. И.И. Толстой писал: «...Его тихий голос нередко переходил на настоящий крик, когда он вступал с кем-нибудь в спор; при этом он не задумывался над своими выражениями и слова вроде: "так могут думать только идиоты" или "это черт знает, на что похоже", "я в таком случае все брошу к черту", "я попрошу Вас молчать и слушать, когда я говорю" и т.п. были не редкостью»13. Можно поэтому согласиться с мнением В.И. Гурко, утверждавшего, что «если Витте охотно шел на всякие заигрывания и даже уступки общественности... то поступиться в ее пользу малейшей долей своей власти он вовсе не намеревался»14.

Впрочем, для премьера, конечно, был важен не итог переговоров, а сам их факт как доказательство желания сотрудничать с обществом (сведения о контактах с либералами по его инициативе предавались огласке). И когда в конце октября в частной беседе с П.Н. Милюковым премьер услышал от того совет сформировать «деловой» кабинет из представителей либеральной бюрократии, он, вспоминал лидер кадетов, «сразу преобразился: вскочил с места, протянул мне свою неуклюжую руку и, потрясая мою, ему протянутую с некоторым недоумением, громко воскликнул: "Вот наконец я слышу первое здравое слово. Я так и решил сделать"». Разговор с Милюковым выявил и одну из наиболее болезненных для

396

Витте тем: о смысле тех изменений, которые внес в государственный строй России манифест 17 октября. Милюков заявил, что если правительство решило двигаться по конституционному пути, то оно «лучше всего поступило бы, если бы прямо и открыто сказало это -и немедленно октроировало (даровало. - Авт.) бы хартию, достаточно либеральную, чтобы удовлетворить широкие круги общества». Витте вынужден был признать, что камень преткновения - в позиции Николая II, не желающего конституции15. Впоследствии премьер приложит немало усилий, чтобы дезавуировать в глазах императора конституционный смысл манифеста. Делать это ему было тем легче, что смысл самого слова «конституция» был весьма неопределенным и суть ее понималась в «верхах» и в обществе далеко не однозначно.

Неудача переговоров с оппозицией затянула формирование правительства, но в то же время вроде бы давала его главе значительную свободу в подборе сотрудников. На деле же сложившийся состав кабинета оказался совсем не однородным. По мнению прекрасно осведомленного В.И. Гурко (в то время - заведующего Земским отделом МВД), «кабинет Витте разделился на три довольно резко очерченные части». Первую составляли «определенные клевреты Витте, не решавшиеся даже ему возражать» - министр финансов И.П. Шипов, главноуправляющий землеустройством и земледелием Н.Н. Кутлер (бывшие сотрудники Витте по министерству финансов) и министр путей сообщения К.С. Немешаев. Вторую -министры, «стремившиеся выказать свою самостоятельность», но «в конечном счете все же неизменно примыкавшие к мнению Витте». Это были министр народного просвещения И.И. Толстой, министр промышленности и торговли В.И. Тимирязев, государственный контролер Д.А. Философов и «бесцветный» министр иностранных дел гр. В.Н. Ламздорф, внутренней политикой не интересовавшийся. Третью группу составляли министры, от председателя совершенно не зависевшие - военный (А.Ф. Редигер), морской (А.А. Бирилев) и императорского двора (гр. В.Б. Фредерике). Очень близкий к Витте обер-прокурор св. Синода кн. А.Д. Оболенский влиянием не пользовался16.

Совершенно особую позицию в правительстве занимал П.Н. Дурново. Назначенный на должность управляющего Министерством внутренних дел по настоянию Витте и несмотря на отрицательное мнение Николая II, он оказался в оппозиции главе правительства, которая становилась все более явной по мере того, как успехи в борьбе со «смутой» резко поднимали авторитет Дурново в глазах императора. Общественное мнение очень скоро стало воспринимать главу МВД как некоего антипода Витте (так что правительство по европейской моде часто именовалось «кабинет Витте - Дурново»). В декабре, скорее всего, по инициативе Дурново казавший-

397

ся нерешительным министр юстиции С.С. Манухин был заменен родственником министра внутренних дел М.Г. Акимовым. В итоге, как отмечал Гурко, оба министра «пользовались доверием государя в значительно большей степени, нежели сам председатель Совета, и посему при личных докладах Николаю II неизменно получали высочайшее одобрение своих действий и предположений...»17

Конечно, Витте в какой-то мере был заинтересован в подобном положении, позволявшем ему дистанцироваться от непопулярных репрессий (а это было важно не только для создания благоприятного общественного мнения, но и для обеспечения личной безопасности от террористов). Однако подобное «распределение ролей» все-таки не было лишь пропагандистским ходом. Витте и Дурново действительно стали своеобразными антиподами, и не только по противоположности политики, которую они проводили. По словам И.И. Толстого, уже в ноябре-декабре «Дурново возражал почти против каждого предложения Витте, как бы принципиально не одобряя всю конституционную затею...» С началом же нового года, когда на Дурново посыпались «высочайшие милости», он все резче спорил с премьером, подолгу не посещал заседаний Совета министров'8.

Всячески демонстрируемая Дурново последовательность его политической линии очень резко контрастировала с очевидной неопределенностью курса премьера. «Несчастнее и растеряннее, как в эти дни Вашего премьерства, я никогда Вас не видел, - утверждал в своем изданном уже в эмиграции памфлете некогда очень близкий к Витте журналист И.И. Колышко. - В пышных покоях Зимнего дворца, окруженный полицией и жандармами, всемогущий и бессильный, защемленный между самодержавием и революцией, между Хрусталевым-Носарем и Дурново, вы барахтались...»19 О том же писал Гурко: «Да, в ноябрьские и декабрьские дни 1905 г. Витте предстал перед лицами, даже близко его знавшими, в новом свете. Куда девалась его самоуверенность, неограниченная смелость и ни перед чем не Останавливающийся натиск. Как в беседах со своими сотрудниками, так даже и в заседаниях Совета министров... Витте обнаруживал не только отсутствие вперед продуманной и твердо принятой линии действия, но и полную растерянность»20. Даже в стане оппозиции поведение премьера вызывало удивление21.

Что же произошло с человеком, казалось, долгие годы внутренне готовившимся к исполнению роли если не «спасителя отечества», то, по крайней мере, полновластного главы правительства? Стал ли он заложником непреодолимых обстоятельств или всего лишь оказался в решающий момент не на высоте вдруг вставших в полный рост принципиально новых, немыслимых ранее проблем? Самый, наверное, противоречивый политик последних десятилетий Российской империи, Витте не был ни великим государственным деятелем, способным за многочисленными частностями постоянно

398

видеть главное, ни гениальным тактиком, воспринимающим действительность как шахматную доску. Для этого он всегда был слишком страстен и эгоцентричен, обладая удивительной способностью замыкать любую ситуацию на себе самом. Этот «солипсизм» Витте, хорошо знакомый любому читателю его мемуаров, в «нормальных» условиях скорее помогал ему добиваться желаемого, обескураживая противников напором и самоуверенностью, непривычными для жившей по жестким и достаточно формальным законам правящей элиты. Но в критических условиях революции он столкнулся не с обычными бюрократическими баталиями, а с силами и задачами совершенно иного масштаба. Окружающий мир отказывался играть по прежним правилам, проявляя полное безразличие к желаниям премьера, а тот был уже недостаточно гибок, чтобы усваивать новые уроки с былой легкостью.

Безусловно, премьер был лишен какой-либо внешней точки опоры: революционные и правомонархические силы были ему враждебны, либералы (в том числе «умеренные») всячески демонстрировали недоверие, император едва скрывал свою антипатию. Не было и отчетливой программы действий, которая позволяла бы Витте надеяться на поддержку с чьей-либо стороны или даже просто «идти напролом» в том или ином направлении. Он явно растерялся и, раздражаясь, часто обвинял в непоследовательности Николая II, прислушивающегося не к нему, Витте, а к разнообразным интриганам. При этом оказывалось, что он - конституционалист не менее последовательный, чем многие кадеты. Своему противнику В.Н. Коковцову он не побоялся даже заявить в начале января 1906 г., что «вообще не видит никакого просвета и смотрит на вещи самым безнадежным образом, не чувствуя доверия к себе государя и не видя его готовности идти дальше по пути реформ и введения у нас настоящей, а не "детской"... конституции, с уступкой народному представительству большей части своих прав»22.

При этом Витте отнюдь не был бездеятелен, как, скажем, сменивший его И.Л. Горемыкин. Правительственная активность была очень высокой, а премьер, по словам И.И. Тхоржевского, «упрямо, как вол и гигант, работал всю зиму 1905-1906 годов». Тхоржевский, который был одним из шести чиновников, поочередно при нем дежуривших, вспоминал, что «больше одного дня в неделю нельзя было физически выдержать этой работы, так ее было много!»23 Однако при оценках Витте как премьера его работоспособность в расчет принималась мало.

В ноябре 1905 г. с подачи «Нового времени» по столице гуляла злая шутка: в Петербурге существуют два правительства - графа Витте и Хрусталева-Носаря (Совет рабочих депутатов), причем неизвестно, кто кого арестует. В «Воспоминаниях» Витте безапелляционно приписал заслугу ареста Совета себе24. По свидетельству же

399

Гурко, премьер узнал об этом событии по телефону во время заседания правительства. «С буквально белым лицом и с прерывающимся от дрожи голосом он в величайшем волнении сказал: "Все погибло. Дурново арестовал Совет рабочих депутатов". Слова эти произвели впечатление разорвавшейся бомбы...»25 Премьер не мог взять нужную «ноту» ни имея дело с возбужденными массами, ни при общении с тонко чувствовавшим фальшь императором. Знаменитое послание Витте 3 ноября к бастовавшим рабочим Петербурга начиналось с обращения «братцы рабочие». «Эти "братцы" были одною из политических безвкусиц, губивших и погубивших Витте», - считал Тхор-жевский26. Всеподданнейшие доклады премьера декабря - января и телеграммы на места, на которые он неоднократно ссылался в этих докладах, были полны весьма решительных выражений: «нужно разделаться с остзейскими губерниями»; «с кровожадными мятежниками расправляться самым беспощадным образом» и т.п. 27. Однако на императора такие эскапады производили впечатление, обратное ожидавшемуся. 25 января он сообщал матери, что «Витте после московских событий (декабрьского восстания. - Авт.) резко изменился. Теперь он хочет всех вешать и расстреливать. Это настоящий хамелеон...»23. Идеологические маневры премьера зафиксировали многие достаточно осведомленные наблюдатели. Так, по словам А.В. Богданович, «Витте за последнее время тянет все правее и правее в убеждениях, которых у него нет, и поэтому выходит, что "правая" в недоумении - его туманных мнений не может понять, ему не верит»29.

Стремясь предстать в Царском Селе в роли «усмирителя», премьер не отказывался от контактов с «умеренными», причем и здесь проявилась его склонность к не слишком замаскированной двойной игре. В числе мероприятий, имевших не текущий, а «органический» характер, на первом месте оказался вопрос об изменении Положения о выборах в Государственную думу, обсуждавшийся в Совете министров в течение нескольких дней с 19 ноября 1905 г. К этим заседаниям было подготовлено сразу три проекта избирательного закона, причем один из них по инициативе Витте разрабатывался либеральными общественными деятелями (Д.Н. Шиповым, С.А. Муромцевым и другими) и предполагал введение всеобщего избирательного права (для мужчин старше 25 лет) при двухстепенных выборах в деревне и прямых в городе. Суть двух других проектов заключалась в изменении трехкуриальной системы, установленной Положением 6 августа, в соответствии с буквой манифеста 17 октября, то есть в предоставлении избирательных прав некоторым социальным группам, которые были их лишены. Особенно сложным оказался вопрос, каким образом включить в выборную систему рабочих, признававшихся наиболее опасным классом населения. Каждый из возможных путей - выделение рабочих в отдельную группу

400

избирателей (вплоть до закрепления за ними определенного числа мест в Думе) или включение их представителей в число городских выборщиков - казался по-своему опасным30.

Во время предварительных бесед с Витте, к немалому удивлению Шилова, оказалось, что премьер не имеет ни малейшего представления о сути предлагавшейся москвичами пропорциональной системы, и, несмотря на пояснения, она была им отвергнута. Тем не менее Витте заявил, что сочувствует идее всеобщего голосования, а ознакомившись с составленной канцелярией Совета министров справкой, где излагались преимущества и недостатки предложенных проектов, «общественники» не могли не прийти к выводу, что он распорядился акцентировать преимущества их точки зрения. Впрочем, в беседе с Шиповым Крыжановский выразил сомнение в искренности главы правительства. И действительно, на заседании Совета тот поразил Шипова и его товарищей (участвовали 7 общественных деятелей) выступлением против всеобщего голосования, во время которого Крыжановский неоднократно обращался к Шилову с улыбкой31. На стороне же москвичей оказались Н.Н. Кутлер, К.С. Немешаев и Д.А. Философов. Последний, доказывая укорененность идеи равенства в душе русского крестьянина, как вспоминал Крыжановский, «ссылался на пример недавних перед тем погромов, где крестьяне, деля между собою увезенное из разграбленной усадьбы имущество, разрубили фортепиано, находя несправедливым отдать его кому-либо целиком, и разобрали по частям»32. По словам Гурко, слыша такую аргументацию от хорошо знакомого коллеги, он «просто не верил своим ушам»33. Конечно, Философов едва ли мог считать подобный довод основательным. Характерно, однако, что он счел уместной эту доведенную до абсурда апелляцию к традиционным идеологическим представлениям о патриархальной простоте (а значит, природном консерватизме) крестьянства. К такой же уловке чуть позже с подачи Витте должны были прибегнуть и «общес*твенники».

После Совета министров новый избирательный закон обсуждался в особом совещании под председательством царя 5, 7 и 11 декабря («первое царскосельское совещание»). На первое заседание как представители «общества» были приглашены Д.Н. Шипов, А.И. Гучков, П.Л. Корф (все трое принадлежали к числу основателей «Союза 17 октября») и В.А. Бобринский (последние двое - как предполагаемые противники всеобщего голосования). Аргументация Шипова и Гучкова, по сути, сводилась к тому, что именно всеобщее голосование не только успокоит страну, но и обеспечит консервативный состав Думы. Отдельное же представительство рабочих явится, по словам Гучкова, «организованным стачечным союзом». При этом «вовсе не следует бояться народных масс» (т.е. крестьян). К этому мнению присоединился Корф, по словам которого, «созыв Государ-

401

ственной думы - это конец революции»34. Уповать на консерватизм крестьянства в условиях массовых аграрных волнений позволяла настойчиво проводимая Шиповым мысль о том, что оно «будет очень радикально в земельном деле и, наоборот, очень консервативно в вопросах политических»35. Более того, якобы к землевладельцам лично «крестьяне никакой вражды не питают»36.

В перерыве Витте и Крыжановский поздравили Шилова с успехом. Общественные деятели удалились, мнения же сановников кардинально разошлись. Н.С. Таганцев, А.А. Сабуров, А.С. Стишин-ский, П.Н. Дурново и Д.Ф. Трепов были против всеобщих выборов, В.И. Тимирязев, В. И. Верховский, Д. А. Философов - за, причем последний вновь эксплуатировал в либеральных целях охранительные догмы: «В основании всеобщей избирательной системы лежат те же принципы, которые соответствуют всему миросозерцанию русского народа: перед Богом и царем все равны. Мы не можем идти по тому пути, по которому шли западноевропейские народы, как, например, Англия, где существовал феодализм»37. Позиция премьера была трудноуловима. Подтекст его многочисленных выступлений верно резюмировал Крыжановский: «Самое удивительное в совещании было поведение графа Витте. Его нерешительный характер и колебания и явная боязнь принимать на себя ответственность выявились здесь в полной мере. Впечатление от его бесконечных речей было таково, что он во всех спорных случаях как бы стремился переложить ответственность на государя, словно желая иметь возможность потом говорить: "Вот, я говорил, вот, я указывал, а он решил по-своему"»38. При этом после первого же заседания Витте, судя по его собственным воспоминаниям, в первый и последний раз в жизни решил воспользоваться влиянием императрицы, «высказав, что государь сделает ошибку, согласившись на крайний проект» (т.е. на всеобщее голосование)3?. В конце концов Николай II заявил, что он колебался, но теперь «чутье ему подсказывает», что»«идти слишком большими шагами нельзя. Сегодня - всеобщее голосование, а там недалеко и до демократической республики. Это было бы бессмысленно и преступно»40.

По принятым в итоге поправкам к избирательному закону, в дополнение к крестьянской, землевладельческой и городской куриям создавалась рабочая. В избрании выборщиков участвовали рабочие промышленных предприятий с общим числом занятых не менее 50 человек. Уполномоченные от предприятий образовывали губернский (или городской) съезд, который по специальным нормам избирал выборщиков на губернское (городское) избирательное собрание, где они присоединялись к выборщикам от других курий. Существенно расширялась городская курия за счет нанимателей квартир, служащих государственных, земских, сословных учреждений (им для участия в выборах достаточно было получать жалованье или

402

пенсию), мелких собственников. В землевладельческой курии избирательные права получили управляющие и арендаторы имений, соответствующих цензу41. Казалось бы, принятие этого более умеренного по сравнению с всеобщим голосованием, варианта должно было удовлетворить императора. Однако уже в начале января 1906 г. он явно склонялся к тому, чтобы записать новый закон в «пассив» правительству Витте. В беседе с вернувшимся из Парижа В.Н. Коковцовым, пожаловавшись ему на то, что правительство «шатается из стороны в сторону», Николай II заявил: «Вот Вас здесь не было всего две с небольшим недели, а сколько за это время сделано невероятных по своим последствиям шагов. Переделан избирательный закон в таком смысле, что меня пугают самыми тяжелыми последствиями в смысле будущего состава Государственной думы...»42

Одной из наиболее характерных черт нового закона, по верному замечанию американского историка А. Ашера, была его сложность. «Вчера я целый день пытался вникнуть в механизм выборов. У меня ничего не вышло, - писал находившийся в то время в Москве Морис Беринг 3 марта 1906 г. - Я спросил у одного русского, сколько стадий [ступеней] в голосовании. Он сказал четыре. Я спросил другого; он сказал три. Я спросил третьего; он ответил - две». Все трое были правы43.

В литературе принято приводить данные о пропорциях представительства выборщиков по куриям, в соответствии с которыми землевладельцы избирали 35% выборщиков, крестьяне - 42, горожане - 22, а рабочие - 3%44. Такой подсчет дает лишь очень схематичное представление о реальном соотношении сил на выборах. В действительности сложность избирательной процедуры, низкий уровень политической культуры большинства избирателей, царившее во время выборов возбуждение и целый ряд других факторов сильно затрудняли возможность предсказать исход голосования. Свою роль сыграла и мажоритарная система, находившаяся в серьезном противоречии с пропорциональным принципом формирования собрания выборщиков и гарантировавшая существенные перекосы в итогах голосования. В случае если абсолютное большинство выборщиков оказывалось представителями одной партии, результат был предрешен. При ином раскладе он определялся многими, порой достаточно случайными обстоятельствами. До завершения голосования выборщики не могли покинуть помещения, в котором оно проводилось, и утомление от многочасовой процедуры иногда приводило к тому, что компромиссными, «проходными» оказывались совершенно неожиданные кандидатуры45.

Ретроспективные оценки выборной системы по закону 11 декабря, кому бы они ни принадлежали, конечно, исходили из того,, что ее применение дало достаточно радикальный состав I и II Государственных дум. Много лет спустя Милюков сделал в воспоминаниях

403

достаточно парадоксальный вывод, что именно сложность системы стала важным фактором успеха оппозиционных партий. «Витте потерял шанс использовать выборы для всенародного плебисцита в пользу самодержавия, - уверял он. - Избиратель получал время оправиться от испуга реакции, собраться, столковаться - два, три, четыре раза перед последним "ящиком"»46. Лидер кадетов имел в виду плебисциты времен правления Наполеона III, в ходе которых французский народ (в большинстве своем, как и в России - крестьяне) неизменно выражал поддержку своему императору. Фактически той же точки зрения придерживались те, кто (как, например, Шипов), защищая всеобщее голосование, уповал на консерватизм крестьянства. Однако в условиях продолжающейся революции такие расчеты выглядели по меньшей мере рискованно.

В одной из своих речей на первом царскосельском совещании Витте выделил в качестве одной из «исходных точек» обсуждавшихся преобразований необходимость поставить между Думой и императором Государственный совет. К тому времени дискуссии о превращении Госсовета в «зерхнюю палату» имели достаточно длительную историю. Эта тема обсуждалась в Совете министров и на петергофских совещаниях летом 1905 г., на совещаниях на квартире Д.М. Сольсхого в октябре47. Автором одного из обсуждавшихся проектов стал все тот же Крыжановский, «маг и волшебник конституционного праза», как иронично называл его Милюков. Свою роль «регулятора» по отношению к Думе Совет может выполнить в том случае, считал он, если в нем будут доминировать силы, консервативные вследствие не «случайностей личных воззрений», а «более мощных движущих причин», под которыми подразумевались в первую очередь «крупные материальные интересы». При условии равенства выборной и назначаемой частей Совет должен обладать достаточной легитимностью в глазах общества и монарх получит возможность противопоставлять мнению Думы не свое собственное (или, что почти то же самое, правительственное), а другое, вроде бы тоже имеющее общественную санкцию. В итоге неудовольствие «будет направлено прямо и непосредственно против Совета, а не против верховной власти»48.

Уже 28 октября для разработки реформы по инициативе Витте было создано Особое совещание под председательством Сольского, работа которого продолжалась до 19 января 1906 г. Затем 14 и 16 февраля разработанный проект подвергся обсуждению в совещаний под председательством царя («второе царскосельское совещание»). Наибольшие споры в обоих совещаниях вызвали два ключевых вопроса: соотношение выборного и назначаемого элемента и прав Думы и Совета. Озвученное в Царском Селе.предложение консерваторов (А.С. Стишинского, П.Н. Дурново, К.И. Палена, А.П. Игнатьева) сделать прерогативой монарха определение коли-

404

чества выборных и назначаемых членов было признано излишним.

В совещании Сольского Н.Н. Кутлер и А.Д. Оболенский высказались за то, чтобы предоставить Совету право не абсолютного, а лишь суспензивного вето, для преодоления которого требовалось бы квалифицированное большинство (2/3) Думы. Это предложение мотивировалось тем, что при разном составе «палат» законодательная власть рискует быть полностью парализованной, если Совет будет систематически отклонять принятые Думой законы. Противники же такой системы взаимоотношений двух законодательных органов видели в ней опасность не только умаления значения Совета, но и того, что она поставит монарха в невыгодную для него роль арбитра между «демократической» и «аристократической» палатами. К традиционалистским идеологическим ценностям опять активно апеллировал Витте, причем для защиты предложения, вроде бы имевшего, скорее, либеральный смысл. Говоря о Думе, он в очередной раз заявил, что «рассматриваемое преобразование еще не составляет конституции», а на следующий день, вернувшись к мысли о суспензивном вето, выразил опасение, как бы Совет не стал «средостением» между царем и крестьянами: «Они и смотрят на Думу так - найдем через нее доступ к царю, найдем расправу... Скажут, думали, что будет доступ, а между тем чиновники отдалили нас от государя». Коковцов сказал, что предлагаемый премьером путь «знаменует переход к одной палате», и услышал от Витте: «Я смотрю так, что Владимир Николаевич желает конституционный порядок управления, а я считаю, что этого нельзя». Тут не выдержал престарелый гр. К.И. Пален, еще при Александре II бывший министром юстиции: «Что такое конституция? Граф Витте сказал, что в манифесте 17 октября никакой конституции не содержится. Не подлежит, однако, сомнению, что Россия будет управляться по конституционному образцу...» «Ни один факультет университета не определяет конституции, как граф Пален, - ответил Витте. - Прежде всего у нас нет присяги на верность устанавливаемому строю. Государь император вводит этот строй по собственной инициативе. Какая же это конституция? ...Напрасно относиться с пренебрежением к психологии общества, а особенно крестьян, где психология все -царь и Бог!» Виттевскую трактовку конституции тут же опровергли Ф.Г. Тернер и Н.С. Таганцев, а в перерыве Пален, предупредив императора об опасности предложения Витте, добавил: «А говорить, что вы не дали конституции, значит куртизанить»49.

Позиция Витте, со свойственной ему прямолинейностью стремившегося обелить себя в глазах царя, не вызывает удивления. Вместе с тем этот спор не был лишь терминологической эквилибристикой. Речь шла о различных идеологических парадигмах, и неслучайно точка зрения Витте, пытавшегося эксплуатировать ту из них, сторонником которой был сам император, неминуемо приводила его к

405

оперированию понятиями из традиционалистского арсенала. Вспомним, с какой настойчивостью доказывал необходимость для власти признать конституционный характер перемен в государственном строе, произнести само слово «конституция» Милюков в разговоре с премьером. «Меня очень упрекали мои критики, - вспоминал об этой беседе лидер кадетов, - что я так цеплялся за «слово», когда «содержание» его было уже уступлено. Но в том-то и дело, что уступлено оно не было и что самое сокрытие «слова» это доказывало...»50 «Вопрос о словах» представлялся, как будет показано ниже, чрезвычайно важным не только ему, но и Николаю II.

Возвращаясь к Государственному совету, стоит отметить, что не было принято ни одно из сделанных Витте в Царском Селе предложений (он также поразил всех выступлением против публичности заседаний «палат», ссылаясь на то, что невежественные посетители будут бросать в министров «мочеными яблоками да ревущими кошками»51)- По закону 20 февраля 1906 г. совет получил равные с Думой права, в том числе право законодательной инициативы и запроса министрам. В число выборных его членов должны были войти 34 представителя губернских земских собраний, 22 члена от съездов землевладельцев (в губерниях, где не было земств), 6 - от Православной церкви, 18 - от дворянских обществ, 6 - от Академии наук и университетов, по 6 - от торговых и промышленных организаций52. Как и предвидели сановники, реформа Госсовета, ограничивавшая права Думы, была воспринята в либеральном обществе негативно, а требование упразднения этого органа вошло в «стандартный набор» требований левой оппозиции. Консервативный смысл создания «верхней палаты» несомненен. Однако согласиться с той точкой зрения, что это была контрреформа53, вряд ли можно уже потому, что задумывалась и обсуждалась она параллельно с разработкой законов о Думе, да и вопрос о ее противоречии манифесту 17 октября совсем не так однозначен, как полагали многие оппозиционеры. С юридической точки зрения, скорее, можно назвать его вопросом о различных толкованиях этого акта54.

Последней из «органических» мер, разработанных в преддверии созыва Думы, стало принятие новых Основных законов Российской империи, которые должны были быть исключены из ведения народного представительства. Возможно, Витте не прочь был и здесь использовать тот же маневр, что при обсуждении вопроса о выборной системе. Во всяком случае, еще ночью 23 октября пришедшим к нему по поводу демонстрации у Технологического института известным юристам и кадетам И.В. Гессену и Л.И. Петражицкому он совершенно неожиданно, как бы экспромтом, предложил составить проект Основных законов55. Несложно догадаться, какая судьба ожидала бы это произведение, если бы оно было создано. Однако непосредственно к обсуждению этого вопроса правительство при-

406

ступило только в конце февраля 1906 г., когда ситуация сильно изменилась и премьер был озабочен главным образом демонстрацией собственной лояльности.

По-видимому, еще в январе он получил копию проекта Основных законов, составленного в государственной канцелярии под руководством государственного секретаря Ю.А. Икскуля фон Гинден-бандта и его помощника П.А. Харитонова. Вскоре после этого он поручил скорректировать этот проект молодому чиновнику И.И. Тхоржевскому «как человеку, готовившемуся к кафедре государственного права и имевшему в своей домашней библиотеке французские тексты всех конституций мира». От себя премьер добавил: «Пусть он возьмет побольше из японской конституции, там права микадо наиболее широкие. PI у нас должно быть так же»56. В марте проект обсуждался в Совете министров. Претензии Витте вызывало прежде всего отсутствие четкого разграничения закона и постановления (указа), изданного верховной властью в порядке управления (т.е. без санкции Думы), что, по его мнению, ограничивало возможности императора. По инициативе премьера в проект было также внесено положение о праве императора «издавать указы, направленные к ограждению государственной и общественной безопасности и порядка и обеспечения народного благосостояния». Столь широкая и неопределенная формулировка, конечно, открывала перед верховной властью массу возможностей. Большинство Совета министров во главе с Витте высказалось также за отмену несменяемости судей и исключительную ответственность министров перед царем. Были оговорены прерогативы царя по «высшему руководительству» внешней политикой, армией и флотом, объявлению местностей на исключительном и военном положении и др.57.

Во время обсуждения проекта ка очередном совещании в Царском Селе, проходившем 7, 9, 11 и 12 апреля, одним из наиболее дискуссионных стал вопрос об определении императорской власти58. Поднят он был появившимся на второй день работы совещания И.Л. Горемыкиным, представшем в качестве столпа «охранительст-ва». Будущий преемник Витте выразил сомнение в самой необходимости нового издания Основных законов, поскольку изменение статьи об императорской власти «и ей подобных» «чревато событиями». С необычно для него длинной и очень эмоциональной речью по этому поводу выступил Николай II, заявивший, что в статье об императорской власти «заключается главнейший вопрос во всем этом деле». Рассказав о своих колебаниях и поддержке, которую он получает от «всякого сословия людей», император выразил свое кредо, способное поставить в тупик любого, кто попытался бы оценить его с точки зрения формальной логики: «Акт 17 октября дан мною вполне сознательно, и я твердо решил довести его до конца. Но я не убежден в необходимости при этом отречься от самодержавных

407

прав... Могут сказать, что это отступление от обещаний, данных

17 октября. Я это знаю и понимаю... Но надо уразуметь, с чьей стороны будет укор. Он, конечно, последует со стороны всего так называемого образованного элемента, пролетариев, третьего сословия. Но я уверен, что 80% русского народа будет со мною...»59

Выступление Витте, по обыкновению, было крайне невнятным, зато несомненные консерваторы, Пален и Акимов, заявили, что они не сторонники манифеста 17 октября, но после его издания слово «неограниченный» по отношению к монарху употреблять уже нельзя. К ним присоединились все выступавшие, и в конце концов император вынужден был сдаться.

В воспоминаниях Витте описал процесс принятия Основных законов достаточно подробно. Тому были веские причины. Премьер преподносил себя как «сберегателя» одновременно и монарших прерогатив и преобразований, инициированных манифестом 17 октября. Логика его заключалась в том, что превращение Думы в Учредительное собрание, неизбежное, если отказаться от издания новых Основных законов или допустить в них серьезные пробелы, вынудило бы власть прибегнуть к силе и разрушило бы хрупкий новый строй60. Об искренности этой ретроспективной оценки судить сложно.

В закулисных манипуляциях вокруг проекта Основных законов немалую роль играл дворцовый комендант Д.Ф. Трепов, ставший к тому времени одним из активнейших противников премьера. Именно он через бывшего товарища министра финансов В.И. Ковалевского передал проект законов группе либералов с просьбой высказать свои соображения. В обсуждении приняли участие Милюков, Гессен, Муромцев, Ф.А. Головин, Н.И. Лазаревский и М.М. Кова-левский61. Итогом его стала особая записка, переданная Трепову

18   апреля. В ней либералы вновь попытались эксплуатировать убеждения главного ее читателя (царя), сочетая консервативную аргументацию с реверансами в адрес монарха, «великих начал манифеста 17 октября» и инвективами по отношению к «произволу министров», усиление ответственности которых перед Думой было основным их предложением62. И хотя убедить царя этот маневр, конечно, не смог, в законе было учтено предложение ввести так называемый принцип контрассигнации, в соответствии с которым указы монарха должны скрепляться подписью главы правительства или министра, что, по идее, увеличивало их ответственность, снимая часть ее с императора (в последующем этот принцип неоднократно нарушался).

Утвержденные 23 апреля Основные законы состояли из пяти глав: о существе верховной самодержавной власти; о правах и обязанностях российских подданных; о законах; о Государственном совете и Государственной думе и образе их действий; о Совете мини-

408

стров, министрах и главноуправляющих отдельными частями. 82 статьи законов регламентировали основные черты нового государственного устройства, определяли суть власти самодержца, правительства, законодательных палат, а также тех прав подданных, которые были обещаны манифестом 17 октября 1905 г. Следует, правда, отметить, что эти права определялись весьма расплывчато и обставлялись многочисленными ограничениями. Так, в последней, 41-й статье главы второй без обиняков говорилось: «Изъятия из действия изложенных в сей главе постановлений в отношении местностей, объявленных на военном положении или в положении исключительном, определены особыми законами». В целом же текст Основных законов представлял собой, скорее, самую общую, «рамочную» конструкцию, конкретный смысл которой должен был определяться даже не подзаконными актами, а еще не принятыми законами (наиболее часто встречающаяся в тексте фраза - «в порядке, законом определенном»). Эта постоянная оговорка исключала возможность понимать статьи Основных законов как нормы прямого действия и в результате выхолащивала сам их смысл.

Изданием Основных законов 24 апреля, т.е. всего за три дня до открытия Думы, формально завершился процесс реформирования государственного строя страны. С тех самых пор уже целый век не утихают споры о природе этого строя, в ходе которых высказывались самые разнообразные точки зрения. И хотя со страниц публицистических произведений и учебников государственного права они, казалось бы, окончательно перекочевали на страницы исторических трудов, идеологический их подтехст отнюдь не исчез и может быть прослежен без труда. Показательно в этом отношении, что до сих пор в исторической литературе можно встретить ссылки на мнения «дореволюционных государствоведов», большинство которых считало, что в 1906 г. Россия превратилась в конституционную монархию. При этом особо не акцентируется тот факт, что наиболее авторитетные из них (Н.И. Лазаревский, В.М. Гессен, С.А. Котляревский) были видными кадетами. Напротив, представители противоположного взгляда, также представленного в российской юридической науке (П.Е. Казанский, Н.А. Захаров), принадлежали к «правому лагерю». Для них был несомненен неотчуждаемый характер самодержавной власти, а вопрос о «конституционном» характере перемен оставался не более чем данью европейской традиции. Однако и для большинства кадетов конституционная природа нового строя была, скорее, неким недостижимым идеалом, находящимся в постоянном и разительном противоречии с действительностью.

Маклаков, в эмиграции обвинявший руководство партии в недальновидности, поскольку требования истинного либерализма оно систематически приносило в жертву тактике и революционной де-

409

магогии, полагал, что если считать конституцию противоположностью абсолютизму, то «Основные законы 1906 г., несомненно, были конституцией. Их смысл не менялся от того, что их можно было иногда нарушать». Милюков же, по его мнению, «систематически и умышленно смешивал "конституцию" с "парламентаризмом", хотя знал, что существуют "непарламентарные" конституции»63. Маклаков имел в виду государственное устройство, ныне часто именуемое «дуалистической монархией», при котором народное представительство и монарх с подчиненным ему правительством составляют два «центра власти», находящихся в подвижном и неустойчивом равновесии. Важнейшей же чертой парламентарного строя считалось (и продолжает считаться) установление ответственности правительства перед народным представительством, в результате чего складывается положение, когда статус монарха лучше всего определяется известной формулой «царствует, но не правит». Отсутствие этой ответственности, как и ограниченность прав Думы в собственно законодательной сфере, и заставляли многих кадетов говорить о «лжеконституционном» характере российского государственного строя. Впрочем, давая ту или иную оценку установленному в 1906 г. строю, они действительно руководствовались потребностями момента. Когда нужно было подчеркнуть прерогативы Думы и тот факт, что монарх уже не всевластен, всячески акцентировалась идея соблюдения конституции; когда же речь заходила о необходимости «ограничить произвол», поддерживалась точка зрения, что «настоящую» конституцию еще только предстоит создать.

В редких же случаях, когда речь не шла о тактике, Милюков и его товарищи, по словам Т. Эммонса, «понимали, что шансы на конституционалистский исход из кризиса старого порядка не очень велики»64. Не в этом ли сознании (может быть, не вполне четко артикулировавшемся) обреченности либеральной программы развития страны коренились слабость и противоречивость стратегии партии, вынуждавшие ее лидеров с головой погружаться в тактические маневры?

В отечественной историографии советского времени в определении государственного строя страны также существовали определенные разногласия. Некоторые авторы писали об Основных законах 1906 г. как о конституции, хотя и консервативной, призрачной и т.п.65, другие (и эта точка зрения была господствующей) считали, что самодержавие лишь создало в качестве «прикрытия» внешние атрибуты конституции, которые были сугубо иллюзорными, поскольку реальная власть оставалась в руках монарха66. Однако принципиального значения эти разногласия не имели, поскольку никак не влияли на оценку общего направления развития страны.

В западной историографии так называемой либеральной школы признается, что в России существовала конституция, хотя она

410

была очень консервативной и часто нарушалась67. Это считается важным симптомом того, что Россия развивалась по пути, заданному западной цивилизацией, хотя политическая модернизация страны и осложнялась множеством разного рода факторов. Напротив, некоторые западные историки настаивают на более или менее выраженной уникальности социального и политического развития России, полагая, что определение ее строя в 1906-1917 гг. как «конституционной монархии» лишь ведет к некорректному сближению устройства совершенно различных стран68. Существует и промежуточная точка зрения, согласно которой судьбу преобразований 1905-1906 гг. определяли многие факторы, и само по себе политическое устройство страны могло эволюционировать в различных направлениях, но эти возможности так и остались нереализованными69.

Конечно, «тень 1917 года» более или менее явно довлеет над всеми исследователями, вынуждая их сообразовывать характеристику думского строя с собственным видением причин второй российской революции. Оптимизма в оценках это не прибавляет. Так, говоря о взглядах героев своей книги - кадетов, Теренс Эммонс заключает: «В условиях слабости институциональных и культурных основ, необходимых для конституционного строя, зачаточного состояния гражданского общества, максималистских ожиданий крестьян и значительной части рабочих и наличия развитого революционного движения, поощряющего эти ожидания, - словом, в условиях отсталости российского общества и запоздалого характера кризиса старого режима они опасались, что достигшие огромного размаха массовые революционные выступления едва ли приведут к умеренно-конституционалистскому пути выхода из политического кризиса. Последующие события показали, что такое восприятие ситуации не было безосновательным»70. Стоит, правда, заметить, что эти опасения кадетов повлияли на действия партии совсем не так, как можно было бы ожидать.                    '

Современные российские историки также склонны оценивать природу государственного строя страны после 1905 г. в зависимости от того, считают ли они естественной и предопределенной эволюцию России по западным моделям. По сложившемуся на рубеже 1980-1990-х годов обыкновению, их оценки перспектив российского конституционализма в целом более оптимистичны (разумеется, подобный оптимизм, являющийся результатом «отталкивания» от штампов советской историографии, нельзя считать глубоким и долговечным).

Сторонники такого взгляда, как правило, выстраивают более или менее непротиворечивую схему развития в стране «правовых» начал государственной властью или вопреки ей - либеральной интеллигенцией. Предельным вариантом первого подхода можно счи-

411

тать концепцию Б.Н. Миронова, полагающего, что российское самодержавие не было полностью неограниченным даже в XVIII— XIX вв., а в 1906 г. превратилось в «правовую дуалистическую монархию» подобно многим странам Центральной и Восточной Европы71. Что касается идеи о «либеральной альтернативе» традиционной власти, то она на протяжении последнего десятилетия занимала доминирующее положение в российской науке72. В соответствии с этим подходом кадеты и близкие к ним группы накануне и в ходе революции 1905-1906 гг., говоря о необходимости «настоящей конституции», сформулировали в целом реалистичную политическую программу, воплощению которой помешали главным образом близорукость и упрямство самодержавия, а также фатальное стечение обстоятельств.

В новейших работах все чаще озвучивается и подход, в какой-то мере воскрешающий традиционалистские доктрины начала прошлого века. Все громче раздается и критика в адрес кадетов, фактически повторяющая мысли авторов «Вех» и особенно «прозревших» в эмиграции П.Б. Струве, В.А. Махлакова и других73. Напомню, что эта точка зрения гласит, что реформы в целом создали достаточно условий для участия представительства в законодательной работе и конфронтация Думы и правительства лежит в основном на совести либералов. Наконец, нельзя не сказать и о взгляде, тахже генетически восходящем к политической борьбе, на этот раз 1920-1930-х годов. А.Н. Медушевский, определяя политический строй страны после 1906 г. как «мнимый», или «монархический», конституционализм, усматривает прямое родство между самодержавием (абсолютной монархией) и тоталитарным государством. Власть, считает он, лишь использовала западные формы для легитимации «сугубо традиционалистского института». В итоге же устанавливался «режим личного правления монарха, который все более непосредственно опирался на институты чрезвычайного положения и силовые структуры власти»74. Сближение самодержавия с большевистским авторитаризмом делалось, как известно, еще некоторыми «сменовеховцами», не говоря уже о западных критиках советского строя. Встретив его в современной научной работе, читатель, думается, был бы вправе рассчитывать на более основательную аргументацию, к сожалению, отсутствующую у Медушевского. Думается, нет необходимости лишний раз говорить о принципиальных, качественных отличиях советского режима от любого из вариантов традиционного монархического устройства.

В целом же можно утверждать, что вопрос о характере политического строя Российской империи в 1906-1917 гг. являлся и является лишь производным от общего представления об эволюции страны. Поэтому, кстати, формально-юридическая оценка реформ 1905-1906 гг. никогда не пользовалась большим авторитетом по

412

сравнению с политико-социологической или исторической. Изложенные же выше споры основных авторов самих этих реформ о том, как их следует понимать и квалифицировать, делают еще менее обоснованным любой сугубо объективистский взгляд на их смысл и судьбу, любую попытку однозначной их оценки вне исторического контекста. Политическое устройство не определяется нормативными актами, это сложная система, обусловливаемая взаимодействием многих разноуровневых факторов. Уже поэтому сколько-нибудь жизнеспособную конституцию невозможно изобрести или позаимствовать, она всегда, даже при «революционном происхождении», -плод эволюции политических и гражданских институтов, культуры и мировоззрения элиты и масс и т.д. Глубокая противоречивость такой эволюции в России видна и в непосредственной предыстории реформ 1905-1906 гг., и в их судьбе, и эта противоречивость является, пожалуй, их наиболее бесспорной особенностью.

Если же все-таки пытаться отыскать некий ориентир, позволяющий определить государственный строй России после 1906 г., то наиболее адекватной представляется концепция дуалистической монархии как переходной формы от традиционного к конституционному (в европейском смысле этого понятия) устройству власти. Эта концепция позволяет, в частности, учесть то важное обстоятельство, что система управления (исполнительной власти) и после появления представительных учреждений в целом оставалась прежней и в центре и на местах. Другой вопрос - насколько после 1906 г. предопределено было движение в сторону европейского конституционализма и существовали ли альтернативные варианты развития политической системы страны, например, в сторону некой разновидности авторитарно-корпоративистского строя, какой появился в XX в. в некоторых периферийных государствах Европы, обладавших, подобно России, достаточно отсталой социально-экономической структурой и глубокими традициями государственного и сословного "патернализма. На мой взгляд, вероятность развития страны по такому альтернативному сценарию была весьма велика.

Во всяком случае, ясно одно: события февраля 1917 г. стали не естественным итогом эволюции политического строя, основы которого были заложены в 1905-1907 гг., а достаточно радикальным (хотя и вполне предсказуемым) разрывом с эволюционным путем. Октябрь же 1917 г. стал лишь закономерным следствием Февраля.

Аграрный вопрос в правительственной политике и в общественном мнении в коние 1905 - начале 1906 г.

Аграрный вопрос не без основания считается одной из важнейших проблем, определивших ход и исход Первой русской революции. Громадное его значение очень часто отодвигает в тень то об-

413

стоятельство, что различия в понимании существа этого вопроса были, пожалуй, не менее глубокими, чем в понимании смысла вызванных революцией политических реформ. При этом две эти проблемы были связаны множеством очевидных и скрытых нитей. До недавнего времени практически аксиоматичным для отечественной историографии было представление о том, что самодержавие, действуя в интересах помещиков, лишь в чисто демагогических целях прибегало к патримониальной традиционалистской идеологии, в соответствии с которой «забота о благосостоянии» крестьянства являлась важнейшей задачей правительства75. Впрочем, прямолинейность такого представления достаточно очевидна. Как же, принимая его, объяснить, например, упорную приверженность Николая II, многих сановников и общественных деятелей идее патриархальности, природного консерватизма крестьян? Ведь даже после мощных аграрных волнений 1905 г. в «верхах» сохраняли надежду на то, что «крестьянская» Дума станет опорой власти в борьбе с «интеллигентской» революцией! Не слишком убедительным выглядит и другой тезис, согласно которому в «попечительно-охрани-тельном» курсе аграрной политики проявлялась «вековая крепостническая вражда дворянства к принципу буржуазной крестьянской собственности»76. Следуя этой логике, к числу махровых крепостников придется отнести даже одного из крупнейших деятелей крестьянской реформы 1861 г. П.П. Семенова (Тян-Шанского), который в 1905 г. продолжал оставаться последовательным сторонником такого курса. К тому же сейчас уже ясно, что дворянство никогда не выступало каким-то «единым фронтом» против развития крестьянского частного землевладения.

Анализируя сложную, полную зигзагов и отступлений борьбу в правительстве вокруг предстоящей аграрной реформы, целесообразно выделить в ней сразу несколько пластов, в том числе идеологический, экономический (связанный с материальными интересами дворянства) и политический (определявшийся борьбой за'власть как внутри правительства, так и между ним и общественными силами). При этом оказывается, что экономические мотивы использовались в качестве прикрытия в политической борьбе гораздо активнее по сравнению с обратной ситуацией, когда политические или идеологические аргументы прикрывали материальные интересы. В этом смысле спекуляции левых сил (в том числе кадетов) на тяге крестьян к обладанию землей мало чем отличались от использования правыми естественных опасений землевладельцев за свою собственность и безопасность.

Аграрный вопрос стал своеобразной «разменной монетой» и в политических интригах в правительственных и придворных кругах. Важная роль принадлежала здесь уже в начале 1905 г. братьям Д.Ф. и В.Ф. Треповым и бывшему министру внутренних дел Горе-

414

мыкину, который в 1899 г. расстался с министерским постом благодаря Витте и потому никаких добрых чувств к тому не питал. Именно на квартире Горемыкина, по словам Гурко, «в тесном кружке, к которому присоединился [А.В.]Кривошеин, осуждались все действия Витте и обсуждались способы его устранения. Центр этот просуществовал довольно долго, а именно до весны 1906 г., т.е. до увольнения Витте...»77. Происки этих деятелей привели к закрытию 30 марта 1905 г. Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности и передаче готовившейся крестьянской реформы в Особое совещание под председательством Горемыкина78 (он со времен руководства «крестьянским» департаментом Сената считался «знатоком» аграрных проблем).

В чем же заключались разногласия между Горемыкиным и Витте? Вопреки усилиям многочисленных исследователей доказать принципиальную противоположность «реакционного курса» первого «реформаторской программе» второго в действительности дело во многом сводилось к сиюминутным политическим задачам и личной борьбе. Поскольку Витте, не очень хорошо разбиравшийся в тонкостях крестьянского хозяйства и землепользования, считал возможным сделать упор на установление правового равноправия крестьян (что отчетливо коррелировало с его идеями по поводу политических реформ), «горемыкинцы» настаивали на том, что центр тяжести должен лежать в хозяйственной и административной плоскости при сохранении «исторических основ крестьянского быта»79. Позднее, уже осенью 1905 г. они сыграли перед императором на той же струне, противопоставив «политическому» манифесту 17 октября идею манифеста, обращенного к крестьянам, политикой якобы совершенно не интересующимся80. Итогом этого нехитрого маневра стали акты 3 ноября 1905 г., объявившие о снижении и последующей отмене (с января 1907 г.) выкупных платежей и расширении операций Крестьянского банка. Хотя Витте пытался в воспоминаниях приписать инициативу этих мер исключительно Совету министров, документами это не подтверждается81. В них было столько же «горемыкинского», сколько и «виттевского». Группа противников премьера всего лишь утвердила собственную инициативу в крестьянском деле. Возможно, продолжая развивать этот успех, Д.Ф. Трепов, славившийся своей склонностью к «крайностям», и предложил царю известный проект принудительного отчуждения помещичьих земель, автором которого был харьковский профессор П.П. Мигулин. Записка Мигулина была передана в Совет министров. Авантюристический смысл этого проекта, произвольность цифровых выкладок и расчетов, демагогичность аргументации были очевидны. Достаточно сказать, что площадь частновладельческих земель, подлежащих отчуждению, исчислялась автором валом, по всей Европейской России. Полученная цифра в 20-25 млн

415

десятин могла быть использована на митинге, но для разработки каких-либо реальных мер была абсолютно не пригодна82. Сам факт, что подобный «план» обсуждался правительством, причем по инициативе императора, лучше всего свидетельствовал о панике в «верхах» в октябре 1905 г.

Без труда отклонив проект, Витте, возможно, решил выдвинуть встречную инициативу. Так родился не менее известный проект Н.Н. Кутлера. Решение о его разработке было принято премьером примерно в то же время, когда он демонстрировал свои колебания при обсуждении выборного закона (напомню, что и там речь шла о том, что крестьянство хочет земли, но никаких политических претензий не выдвигает). Поводом послужило обсуждение крестьянского вопроса в Совете министров 3 ноября под председательством царя, который, в частности, сказал (запись Э.Ю. Нольде): «Вы-купн[ные] платежи не такая больная сторона. Землю хочется иметь. Гл[авное] управление] землеустройства] и земледелия] должно практически поставить. Наряду с Крест[ьянским] банк[ом] в будущем д[олжны] разрешить краеугольный вопрос российский]»83. При желании эти слова можно было понять как распоряжение готовить проект отчуждения. Наспех составленный Кутле-ром и А. А. Кауфманом проект был в обстановке строгой секретности вынесен на обсуждение Совета министров. Но несмотря на спешку, Кутлер сумел сформулировать свой взгляд на аграрный вопрос и приложить к проекту цифровые выкладки, несколько неожиданные, учитывая исходные цели проекта. По его расчетам, даже если передать крестьянам все частновладельческие земли, для доведения душевых наделов до высших норм Положения 19 февраля 1861 г. не хватит 27 млн десятин. Впрочем, аргументация строилась не на этом «валовом» подходе. Кутлер попытался произвести погубернскую разверстку и пришел к выводу, что в губерниях, испытывавших наибольший земельный голод, возможная прибавка будет исчисляться «ничтожными долями десятин» на душу. Поэтому закономерным оказалось утверждение, что отчуждение частных земель возможно в достаточно узких пределах, после тщательного изучения местных условий и значение этой меры проявится только при «подъеме производительности» и «устранении недостатков надельного землевладения»84. Собственно техническая сторона проекта (условия отчуждения и выкупа) большого значения не имела и явно носила прикидочный характер.

По словам И.И. Толстого, «весьма естественно, что чисто социалистический принцип, положенный в основу предложения, возбудил горячие дебаты». Премьер разгорячился и заявил, что никакой неприкосновенности права собственности не признает. «...А что касается интересов помещиков-дворян, - продолжал он, - то я считаю, что они пожнут только то, что сами посеяли. Кто делает рево-

416

люцию? Я утверждаю, что делают революцию не крестьяне, не пахари, а дворяне, и что во главе их стоят все князья да графы, ну и черт с ними - пусть гибнут»85. Используя столь грубую демагогию, Витте, конечно, учитывал, что «в сферах» не слишком довольны поместным дворянством, не оказавшим должной поддержки трону.

Однако он жестоко просчитался. Сведения о проекте, конечно, проникли в общество и вызвали бурный протест. В конце декабря в беседе с Коковцовым о проекте с возмущением говорил германский император (!), назвавший его «прямым безумием» и «чистейшим марксизмом». Через несколько дней Витте заявил Коковцову, что никакого отношения к этому «сумасшедшему проекту» не имеет86. Однако это не помешало ему во всеподданнейшем докладе от 10 января в целом довольно сочувственно изложить аргументы сторонников отчуждения (хотя заявлять о своей позиции он остерегся)87. После неодобрительной резолюции императора вопрос был закрыт, а Кутлер вскоре был отправлен в отставку, став, как он и предчувствовал, «козлом отпущения»88 (позднее и он, и Кауфман оказались в рядах кадетской партии).

Между тем реальная разработка аграрной реформы велась во многом независимо от этих пропагандистских инициатив. С этой точки зрения, отмена выкупных платежей была лишь технической мерой, знаменовавшей окончательный переход надельных земель в руки крестьян. В очередной раз вставал вопрос о порядке выхода их из обществ, выдела и возможности продажи наделов. Наконец, предполагавшаяся активизация операций Крестьянского банка (который получил право скупать земли за счет своего капитала, а в перспективе должен был стать посредником при продаже крестьянам казенных и удельных земель) ставила вопрос о том, кому, в каких размерах и на каких основаниях продавать землю. Комиссию по согласованию манифеста 3 ноября с действующим законодательством возглавил Гурко - один из главных архитекторов реформы, получившей впоследствии не совсем точное название «столыпинской», убежденный сторонник насильственного разрушения общины. Возможно, он же был автором «Записки о недопустимости дополнительного наделения крестьян», доказывавшей «полную несостоятельность и фантастичность» этой меры и с одобрением воспринятой императором89. В отличие от Витте Гурко не считал достаточным уравнение крестьян в правах с прочими сословиями, а предлагал решительные законодательные и административные меры по «переводу» крестьян к личной собственности.

Разработкой нового аграрного курса продолжало заниматься и горемыкинское совещание, причем оказалось, что противники в вопросе о принудительном отчуждении - Гурко и Кутлер - отстаивают одну и ту же программу создания крепкого среднего (фермерского) землевладения. Интересно, что в своих выступлениях Гурко,

14- 14

417

активный участник правых дворянских организаций, резко выступил не только против общины, но и против помещичьих латифундий. Это был голос скорее профессионального бюрократа, чем помещика. Большинство же участников совещания (в том числе такие столпы неославянофильства, как Д.А. Хомяков и Ф.Д. Самарин) явно находилось в плену той же патриархально-попечительской идеологии, которую активно эксплуатировал Витте. Правда, в отличие от премьера, в своих пристрастиях оно было гораздо более последовательным90.

Но независимо от этого дни совещания Горемыкина были сочтены. В январе 1906 г. по инициативе Витте оно было закрыто. Промежуточное сражение многолетних противников закончилось вничью. Решающее же Витте, как известно, проиграл, причем по причинам, не имевшим отношения к сути крестьянского вопроса, а тем более - к его технической стороне. Тем не менее в «политическом завещании» его кабинета («Программа вопросов, вносимых на рассмотрение Государственной думы») аграрные проблемы занимали важнейшее место91. Правительство предполагало не только упорядочить выдел надельных земель из общины и порядок их купли-продажи, но и коренным образом реорганизовать местное управление и суд, на всесословных началах. Автором соответствующего раздела, видимо, был Гурко, чья карьера с падением кабинета и отставкой его непосредственного начальника Дурново не окончилась, а наоборот, вступила в пору своего расцвета. Этот факт лишний раз демонстрирует, что смена курса в аграрной сфере зависела не от перестановок в высших эшелонах власти, не от прихотей того или иного министра, а от более глубоких и мощных факторов. «Революцию в сознании» бюрократической элиты, предшествовавшую воплощению нового курса в жизнь и прослеженную, в частности, Дэвидом Мейси92, можно было признать совершившейся (даже несмотря на то, что 18 марта Государственный совет большинством в шесть голосов отверг представление Совета министров о'принятии временных правил выдела наделов из общины).

Можно ли сказать то же об общественном мнении? Важнейший поворот в сознании консервативного поместного дворянства был зафиксирован уже в ноябре 1905 г. на учредительном съезде Всероссийского союза землевладельцев. «Весь наш 40-летний строй, воздвигнутый на принципе общинного владения крестьян, был роковой ошибкой, и теперь необходимо его изменить»93 - такой вывод означал глубокое разочарование в патерналистской политике по отношению к крестьянству, выражавшееся дворянством в то время, когда и либералы типа Шилова, и Витте, и Николай II веры в нее еще не утратили. Антиобщинные выступления правых помещиков, конечно, были непосредственно связаны с отстаиванием ими нерушимости права собственности и отказом признать право-

418

мерность принудительного отчуждения их земель. Впрочем, позднее оказалось, что в этом, как и во многих других вопросах, дворянство было отнюдь не едино. «С "успокоением" пришло и "протрезвление"»94. Ставка на развитие в крестьянской среде частной собственности на землю, несомненно, должна была оказаться в противоречии с убеждениями многих консерваторов. Одни из них продолжали оставаться приверженцами «патриархальных» ценностей и институтов (в числе которых были земские начальники и дворянские предводители), другие видели угрозу в экспансии крестьянского землевладения, а третьи - в неизбежном при уничтожении общины «сверху» широком вмешательстве в местную жизнь бюрократии95. Позже вопрос о разрушении общины (а значит, и поддержке столыпинской аграрной реформы) стал причиной для серьезных разногласий в среде правых. Впрочем, в 1905 и первой половине 1906 г. об «успокоении» можно было только мечтать, а потому нюансы отступали на задний план перед безусловно разделявшейся всеми «охранителями» идеей неприкосновенности частной собственности.

Несколько иную позицию заняли, хотя и после серьезных споров, октябристы, чья аграрная программа отличалась крайней туманностью, но все же содержала положение о принципиальной возможности отчуждения. Однако особого внимания заслуживает программа по крестьянскому вопросу кадетов. И дело не только в том, что это была наиболее массовая в то время партия, получившая бесспорное преобладание в I Государственной думе. Именно аграрная проблема проливает свет на характер кадетского либерализма и на особенности партийной тактики. Едва ли можно принять распространенную в историографии точку зрения, в соответствии с которой приоритетом для кадетов были «незыблемость» или даже «укрепление» начал частной собственности96. Сам лидер партии с полным основанием признавал позднее: «Народническая идеология через аграрный вопрос вливалась широкой струей в наши партийные ряды, и обвинение нас нашими противниками в "социализме" было в этом отношении не совсем безосновательным. При содействии народников мы могли рассчитывать на понимание и сочувствие к нам крестьянства»97. Трудно сказать, где именно для Милюкова проходила граница между народнической и либеральной доктринами в аграрном вопросе, но народническая составляющая в русском либерализме была необычайно сильна изначально, и ей не было необходимости «вливаться» в кадетские ряды.

Короткий аграрный раздел программы кадетской партии, принятой на ее I съезде в октябре 1905 г., не содержал даже упоминания о «частной собственности». Он был целиком посвящен возможным путям расширения крестьянских наделов за счет государственных, удельных и частных земель98. Доклад А.А. Кауфмана на

14*

419

II съезде партии в январе 1906 г. сводился к признанию невозможности наделить всех крестьян по так называемой «трудовой норме» (т.е. дать им столько земли, сколько они могут обработать личным трудом), хотя докладчик однозначно заявил о своем сочувствии этой идее. Признавалось необходимым доведение наделов до «потребительской нормы», а для этого - широкое отчуждение тех частновладельческих земель, которые «являются способом получения ренты», и сохранение в руках владельцев лишь части их собственности, представляющей «образцы высокой культуры». Впрочем, Кауфман оговорил и то, что «прирезки земли составят собой только паллиатив» без повышения ее производительности. Судя по стенограмме прений, некоторые выступавшие (Ф.И. Родичев и др.) явно колебались: «теория» толкала их к «уважению права собственности», а потребности политического момента заставляли это право игнорировать. Другие, напротив, считая предложенные меры недостаточными, заявляли, что следует, по словам В.Е. Якушкина, «сказать крестьянам: ваша дальнейшая судьба - "земля и воля"». Озабоченный единством партии Милюков, признав, что «состаз членов разнообразен и мировоззрения их различны, одни стоят на точке зрения права, другие - на точке зрения пользы», призвал присутствующих к «благоразумию». Принципиальных изменений в программе сделано не было".

На третьем, преддумском съезде (21-25 апреля 1906 г.) картина существенно изменилась. Данные избирателям обещания, победа на выборах и эйфория от ожидания еще более крупных побед сильно радикализировали партию. Проект аграрной комиссии, построенный на принципе принудительного отчуждения (именно он лег в основу представленного в Думе «проекта 42-х»), подвергся резкой критике за недостаточную радикальность, поскольку он сохранял остатки частной собственности на землю. Между тем она, как заявил один из ораторов, является «одной из самых вреднейших монополий». «...Проект сведется в конце концов при своем осуществлении к полному уничтожению частной поземельной собственности, -продолжал он. - ...Зачем же скрывать действительный смысл... реформы?» Один за другим выступавшие заверяли съезд в своей глубокой антипатии к принципу частного землевладения. П.Б. Струве, говоря о проекте, заявил, что «большего дать невозможно. Фактически при ее [реформы] осуществлении от частного землевладения действительно остается... то, что можно будет положить в жилетный карман». Сторонники частной собственности (например, Л.И. Петражицкий) вынуждены были возражать против преобладающего настроения только с «деловой» точки зрения, «не касаясь принципов»100. Многие противники национализации лишь выражали сомнение в том, что она придется по душе крестьянам. Один из «левых», А. С. Изгоев, даже заявил вполне в социалистическом духе,

420

что национализация не может стать «окончательным решением социального вопроса», поскольку «останутся еще капиталистическое хозяйство, налоговая система и т.д.». Подытожил прения Милюков: «Во всяком случае, в проекте аграрной комиссии ни о какой классовой точке зрения не может быть и речи, а если проект и нарушает чьи-либо классовые интересы, то, во всяком случае, не крестьян». В итоговой резолюции подчеркивалось, что «передача земли в руки трудящихся» является «руководящим принципом партии»101.

Действительно, только крайне пристрастные политические противники могли обвинить кадетов весной 1906 г. в «защите частной собственности». Возможная неискренность некоторых выступавших или влияние «настроений в массах», конечно, сути дела не меняли. «Умеренность» кадетов выражалась тогда лишь в том, что они, отстаивая законодательный путь преобразования, не считали возможным, скажем, призывать крестьян к захвату земли. В революционности же самого этого преобразования, как оно виделось подавляющему большинству делегатов, едва ли приходится сомневаться. Примечательно также, что несомненное влияние на окончательно принятую партией программу оказала аграрная программа близкой к ним, но считавшейся немного более правой Партии демократических реформ, составленная известным приверженцем крестьянской общины профессором А.С. Посниковым102. Суть ее заключалась в идее создания государственного земельного фонда, из которого наделялись бы (по возможности - по «трудовой норме»!) в бессрочное пользование все нуждающиеся крестьяне. Для Посни-кова и его многочисленных единомышленников, в том числе и в рядах кадетов, эта идея была отнюдь не тактической уловкой, призванной привлечь симпатии крестьян, а принципиальным убеждением в пагубности развития рыночных отношений в крестьянской среде. Разумеется, такой подход был весьма далек от либерализма не только в его классическом, но и в новом, распространившемся в Европе'на рубеже веков «социальном» варианте.                        •

Необходимо подчеркнуть, что способ решения аграрного вопроса, сформулированный кадетами, исключал возможность развития и крестьянской частной собственности на землю (независимо от убеждения многих из них в том, что ее развитие - единственно целесообразный путь аграрной эволюции). Таким образом, ни один из вариантов правительственной программы не мог быть для кадетов приемлемым, и конфликт на этой почве стал неизбежен.

Что касается аграрной программы социалистических партий, то традиционно считается, что наиболее разработанной она была у эсеров. Знаменитая концепция социализации земли предполагала отмену частной собственности и отчуждение без выкупа всех частновладельческих земель с созданием некоего «общенародного» фонда, из которого все желающие наделялись бы землей на урав-

421

нительных началах. Для наемного труда места в этой программе также не оставалось. Предполагалось, что распоряжаться земельным фондом должны были органы всесословного самоуправления разных уровней. Идеи, которые лежали в основе этой программы, действительно разрабатывались в народнической и неонароднической публицистике десятилетиями. Проблема, однако, заключалась в том, что они основывались на целом ряде догматических посылок, едва ли способных выдержать столкновение с реальностью, причем не только в перспективе (думается, в XXI веке нет необходимости доказывать утопизм эсеровских идей), но и уже на первых шагах (скажем, в ходе пропаганды в крестьянской среде). Главной из таких догм было представление о «природных» социалистических инстинктах крестьянина. Отчасти сознавая, что крестьяне вряд ли будут безропотно исполнять предназначенную им роль объекта социального экспериментирования, идеологи партии вынуждены были делать многочисленные уступки реальности, которые «размывали» и усложняли программу, что, в свою очередь, вызывало бесконечные внутрипартийные дискуссии. В итоге, по словам современного историка, «аграрная программа разрасталась в многостраничный законопроект со сложной иерархией разделов, статей, пунктов и подпунктов... Формализация программы, стремление направить крестьянское движение в заданное парадигмой русло, были чреваты противопоставлением придуманного пути в страну счастья и изобилия с реальными крестьянскими интересами...»103

Отдельный и непростой вопрос - насколько эсеровская программа была понятна крестьянам и соответствовала их менталитету. Едва ли корректной представляется точка зрения, что лозунг социализации «наиболее адекватно соответствовал российским реалиям (?), ментальности подавляющего большинства населения»104. Крестьяне, бесспорно, «вычитывали» в идеях эсеров смысл, кото-. рый им хотелось в них увидеть, и многие партийцы не *без основания испытывали во время революции неподдельную тревогу по поводу того, что «сколько-нибудь солидных данных, что при стихийном движении вопрос решится в духе программы нашей партии, у нас нет»105. Тем не менее нельзя не признать, что эсеровские призывы получили наибольший отклик в крестьянской среде. Социал-демократы ничем подобным похвастаться не могли, ибо их аграрная программа была куцей, невнятной и абстрактно-теоретической по характеру. Таким образом, адекватного решения ключевого вопроса российской действительности и, соответственно, революции ни одна политическая сила предложить не смогла. В условиях готовившегося созыва Думы это обстоятельство превращалось в бомбу замедленного действия, готовую взорвать хрупкое здание народного представительства.

422

Народ продолжает борьбу: новый этап массового движения (первая половина 1906 г.) С поражением декабрьских восстаний 1905 г. революция не закончилась. Тем не менее в стране нарастали стабилизационные тенденции, власть приходила в себя после шока последних месяцев «красного» 1905 года, а предпринимательские круги стремились отобрать у рабочих то, что было завоевано ими в период высшего подъема революции. В 1906 г. в условиях «усиленной охраны» жили уже 70% населения страны (по сравнению с 33% осенью 1905 г.), а в 1907 г. - около 75%. Всего к моменту открытия I Государственной думы в конце апреля 1906 г. в тюрьмах было, по некоторым оценкам, около 70 тыс. политических заключенных106. За первые 10 месяцев 1906 г., по свидетельству военного министра Редигера, войска вызывались для наведения порядка 2330 раз, причем в карательных акциях участвовали почти 2 млн. военнослужащих (с учетом того, что некоторые воинские части были использованы по нескольку раз; в 1905 г. на борьбу с революцией привлекались 3,2 млн. солдат и казаков)107. Образовался некий замкнутый круг: существующий в России порядок вызвал протест народа, он, в свою очередь, - очередные репрессии властей; а эти последние - новый протест масс и т.д. Ослабление власти стимулировало рост криминалитета и политического экстремизма. Так, только за время работы I Государственной думы (конец апреля - начало мая 1906 г.) в России были совершены 177 удавшихся и 52 неудавшихся покушения на должностных лиц, 88 покушений на частных лиц, 189 нападений на казенные учреждения, включая банки, 93 - на торговые помещения и квартиры граждан. В результате были убиты 58 чинов полиции, 46 представителей администрации, 90 частных лиц, а ранены 233 человек108.

Правительство, как всегда, действовало методом кнута и пряника. Наряду с репрессиями, как уже говорилось выше, шла работа над целым пакетом реформ: разрабатывались проекты смягчения остроты аграрного вопроса при сохранении помещичьего землевладения, перехода на 60-часовую рабочую неделю и введения социального страхования. При этом власти убеждали предпринимателей пойти на неизбежные в создавшейся ситуации экономические уступки рабочим, а буржуазия, наоборот, видела единственное реальное средство «успокоения» в политических реформах. В результате выработка соответствующих законопроектов затягивалась на неопределенный срок и социальная напряженность в стране сохранялась, порождая все новые и новые вспышки недовольства народных масс. Несмотря на то что 1906 г. ознаменовался некоторым оживлением конъюнктуры в ряде отраслей промышленности, в целом экономика России оставалась в состоянии застоя. Оживление наблюда-

423

лось практически лишь в текстильной индустрии, что было связано с некоторым расширением емкости внутреннего рынка в результате повышения покупательной способности крестьян за счет снижения арендных и продажных цен на землю и сокращения суммы выкупных платежей. Неблагоприятная ситуация складывалась и в сельском хозяйстве: неурожай, чреватый голодом, был отмечен в 1906 г. в 33 уездах Европейском России с населением около 10 млн. человек (Поволжье, часть Черноземного Центра, Урал). Следствием этого было повышение цен на продукты питания, «съедавшее» все прибавки к зарплате рабочих и доходы средних слоев городского населения. Давала знать о себе и безработица, одна из причин которой состояла в проведении на фабриках и заводах локаутов с последующей фильтрацией политически неблагонадежных рабочих независимо от их производственной квалификации. Общее количество безработных в столице империи достигало в начале 1906 г. 10-12 тыс. человек, в Москве - около 5 тыс. и т.д.109.

Значительно изменилось в 1906 г. и настроение масс, прежде всего рабочих. Горечь декабрьского поражения и усталость от длительной и упорной борьбы в 1905 г., известное разочарование в эффективности силовых методов давления на правительство и буржуазию, наконец надежды на Государственную думу, состав которой оказался более левым, чем можно было вначале предположить, -все это вместе взятое сделало свое дело. Часть рабочих чувствовала явную растерянность и нуждалась в передышке, у других появилось желание уйти в частную жизнь и направить энергию на улучшение своего материального положения, устранившись от политики. Неслучайным было и то, что в РСДРП громче зазвучал голос более умеренных и осторожных меньшевиков, стремившихся отмежеваться от радикализма болыневиков-ленинцез.

Вместе с тем действовали и факторы, отчасти компенсировавшие упадок оппозиционных и революционных настроений после декабрьских событий 1905 г. Кампания по выборам депутатов I Государственной думы и затем кратковременная, но бурная ее первая сессия заставили правительство несколько сократить масштабы репрессивных акций, чтобы создать иллюзию «национального единения» в стране. Это было необходимо и для укрепления пошатнувшегося престижа династии Романовых за рубежом, где как раз в начале 1906 г. велись очень сложные переговоры о предоставлении России столь нужного ей большого западного займа.

Новым моментом стала весной 1906 г. и легализация рабочих профсоюзов, которые наряду с профессиональными объединениями демократической интеллигенции и служащих, а также всероссийскими крестьянским, железнодорожным и почтово-телеграф-ным союзами стали нелегально или полулегально возникать в ходе революции.

424

Правда, начавшийся в стране своеобразный профсоюзный бум имел и немало издержек: так, возникало множество слабых, малочисленных союзов, движение дробилось на отдельные узкоцеховые потоки, не хватало грамотных и способных организаторов, многие «записавшиеся» в союз рабочие в дальнейшем прекращали поддерживать с ним связь. Тем не менее, несмотря на все формальные запреты, профсоюзы принимали самое активное участие в забастовочном движении. Так. например, петербургский профсоюз металлистов организовал в 1906 г. 17 забастовок, 14 из которых закончились победой рабочих110. Но особенно большую роль играли профсоюзы в организации забастовок у рабочих тех отраслей промышленности, которые в силу специфики производства были разбросаны по множеству мелких мастерских в разных концах больших городов (сапожники, портные, пекари) и только начинали активно включаться в борьбу за свои права. Таким образом, руководство рабочим движением осуществляли теперь не только революционные партии, но и профсоюзы, что, несомненно, помогло сохранить его в 1906 г. на довольно высоком уровне. И хотя внешне рабочее движение в 1906-1907 гг. становилось более будничным и менее результативным, оно имело тот плюс, что постепенно захватывало более отсталые в социально-политическом отношении слои рабочих, расширяло свою «географию» за счет включения в орбиту борьбы ряда периферийных районов страны, обогащалось новыми формами сопротивления пролетариата натиску буржуазии и властей.

Для пролетариата и революционных партий было очень важно не промолчать в первую годовщину «Кровавого воскресенья», ставшего началом революции. В ее колыбели - Петербурге, несмотря на локауты, по призыву городского комитета РСДРП и Центрального бюро профсоюзов не вышли на работу от 30 до 40 тыс. человек111. Помимо рабочих в столице бастовали многие учителя начальных школ, аптекари. Стачки протеста прошли в городах Поволжья, 'на Украине, в Сибири, Прибалтике, Белоруссии, Царстве Польском. Митинги, траурные сходки и демонстрации состоялись на ряде уральских заводов. Однако рабочие Москвы, Риги, текстильщики Центрального промышленного района не смогли принять участия в этих выступлениях. Всего на предприятиях, подчиненных надзору фабричной инспекции, бастовали в январе 1906 г. 190 тыс. рабочих, в том числе по политическим мотивам - 163,5 тыс. человек112.

Заслуживает внимания тот факт, что годовщина «Кровавого воскресенья» по призыву Международного социалистического бюро была отмечена и за рубежом. Только в Берлине и его пригородах состоялось более 100 митингов. Рабочие собрания прошли также в Дрездене, Франкфурте, Кельне и других городах Германии. Более 200 митингов и собраний состоялось во Франции. В Риме де-

425

ло дошло даже до столкновений демонстрантов с полицией, в результате которых были раненые и арестованные.

В феврале 1906 г. в забастовочной борьбе российского пролетариата наступила кратковременная пауза: общее количество стачечников сократилось по сравнению с январем в 7 раз, а участников политических забастовок - более чем в 41 раз. Однако уже в марте вновь происходит перелом: общее количество стачечников возрастает До 51,7 тыс. против 27,4 тыс. в феврале, а число политических стачечников увеличивается в 7 раз113. Это подготовило резкий, скачкообразный взлет забастовочной волны в апреле 1906 г., когда она прокатилась опять буквально по всей стране.

Весенне-летний подъем рабочего движения 1906 г. по всем масштабам и богатству приемов борьбы уступал только последним месяцам 1905 г. Положительно сказалось здесь и сокращение репрессий властей в связи с выборами и началом работы I Государственной думы. Всероссийский размах приобрело празднование Дня международной пролетарской солидарности 1 мая. В Петербурге по призыву ИХ РСДРП и 19 профсоюзов бастовали свыше 30 тыс. рабочих, в том числе 17 тыс. металлистов. Собравшись утром у ворот своих предприятий, рабочие шли оттуда с флагами и революционными песнями по улицам столицы. Митинги были организованы на заводах, в пригородах Петербурга, а также на кладбищах, где были похоронены жертвы революционной борьбы 1905 г. Рабочие некоторых провинциальных городов вместе с приказчиками, студентами, учащимися устраивали демонстрации перед зданиями местных тюрем, выражая тем самым солидарность с политическими заключен-. ными. Были случаи, когда демонстрации и маевки сопровождались столкновениями рабочих с войсками и «черносотенцами». В приволжских городах, как и в 1905 г., состоялись первомайские массовки прямо на реке. Отмечали Первомай и в отдельных сельских районах, где были расположены промышленные предприятия, причем там в собраниях и митингах принимали участие и местные крестьяне. Всего в апреле 1906 г., по данным фабричной инспекции, бастовала 221 тыс. рабочих, в том числе 152 тыс. человек участвовали в политических стачках. В мае эти показатели поднялись соответственно до 157 и 94 тыс., а в июне составили 101 и 90 тыс.114.

Характерной приметой времени стали митинги протеста петербургских рабочих против начавшегося в июне суда над членами столичного Совета рабочих депутатов, арестованными в декабре 1905 г. На десятках митингов обсуждалась работа I Государственной думы и появление там фракции РСДРП, конфликт депутатов с правительством, кадетское требование создания «ответственного министерства», вызвавшее новые разногласия среди социал-демократов, поскольку меньшевики поддерживали его, а большевики - отвергали, считая неким политическим фарсом.

426

Крупные стачки проходили в мае-июне 1906 г. на заводах, шахтах и рудниках Юга России. Бастовали также моряки Черноморского торгового флота, выступившие в защиту своего профсоюза, закрытого властями в конце 1905 г. Моряки предъявили судовладельцам 42 требования, которые в конце июня были удовлетворены. Широкий размах получили также стачки на нефтепромыслах Грозного и Баку, закончившиеся частичной победой рабочих.

Не хотели мириться со своим положением и сельскохозяйственный пролетариат и беднейшие крестьяне, работавшие по найму в помещичьих имениях на Украине, в Литве, Белоруссии, на Кубани и Ставрополье. Бастовавшие батраки требовали уравнения оплаты труда мужчин и женщин, установления минимума дневного заработка для поденщиков, увеличения платы сезонным и постоянным наемным рабочим, нормального горячего питания, вежливого обращения со стороны управляющих и т.д. При этом нередки были и столкновения батраков с войсками и стражниками.

Весной 1906 г. в России впервые появилась такая новая форма пролетарского протеста, как движение безработных, причем руководить им пытались не только социал-демократы, в первую очередь большевики, но и анархисты (в частности, петербургская группа «Рабочий заговор»). На этот раз речь шла уже не просто о сострадании жертвам безработицы и о посильной помощи попавшим в беду товарищам, а об организации самих безработных и осуществлении ряда мер общественного воздействия на власти и предпринимателей с целью заставить их не только активно заниматься традиционной благотворительностью, но и создавать новые рабочие места. При этом обстановка революции благоприятствовала успеху подобной работы, поскольку «верхи» стремились любыми средствами снизить уровень социальной напряженности, а «низы» легче откликались на призывы к классовой солидарности.

Материальная помощь безработным складывалась из единовременных сборов на предприятиях или систематических отчислений от заработной платы рабочих, а также из средств профсоюзов и сборов от различных культурно-просветительных мероприятий. Кроме того, организаторы движения призывали рабочих требовать отмены сверхурочных работ и сокращения рабочего дня, рассматривая эти меры как дополнительный резерв увеличения спроса предпринимателей на рабочие руки.

Нельзя не отметить, что помощь безработным осуществляли не только революционные партии, но и либерально-демократическая общественность в лице партии кадетов и «Союза союзов» (организация бесплатных столовых, сбор пожертвований и т.д.), а также городские думы и даже МВД, для которого безработные были потенциальной угрозой обострения политической ситуации в стране.

427

Центром движения безработных стала столица империи. Еще в ноябре 1905 г. при Петербургском совете рабочих депутатов была создана специальная комиссия с семью районными отделениями, ведавшая помощью безработным и членам их семей. В марте 1906 г. был избран первый состав Совета безработных, а в апреле на столичных предприятиях прошли новые выборы в этот орган, само название которого свидетельствовало о том, насколько глубоко укоренилась в сознании пролетарских масс идея Совета как новой эффективной формы рабочей организации. Порядок выборов был таков: рабочие избирали по 1 депутату от каждых 500 человек, а безработные - от каждых 150. Всего в выборах участвовали 90-100 тыс. рабочих. Наряду с общегородским Советом безработных были образованы 8 районных. Председателем городского Совета безработных стал член Петербургского комитета РСДРП студент-большевик Владимир Войтинский (в дальнейшем он перешел к меньшевикам и закончил жизнь в эмиграции, что заставило советскую историографию вычеркнуть его из истории революции и «забыть» о его интересной книге воспоминаний «Годы побед и поражений»). Среди членов исполкома Петербургского совета безработных была и такая колоритная фигура, как участник знаменитой «Обуховской обороны» рабочий-большевик С.В. Малышев. Совет выпуская ежегодник «Тернии труда» и журнал «Хлеб и работа», название которого дублировало главный лозунг всего движения.

В апреле 1906 г. Совет безработных обратился в городскую думу Петербурга с петицией о помощи безработным и внес конкретные предложения об организации общественных работ в столице, рассчитанных на использование в течение полугода 6 тыс. человек. Городская дума ассигновала 500 тыс. руб. на продовольственную помощь и квартирные пособия безработным и затем выделила 2,5 млн. руб. на организацию общественных работ (ремонт мостов, строительство рынков, реконструкция Галерной гавани). Совет безработных открыл 3j столовые, выдававшие в пик своей деятельности ежедневно от 16 до 20 тыс. бесплатных обедов115. На общественных работах были введены 8-часовой рабочий день, поденная оплата труда, избраны особые уполномоченные с правом контроля за ходом работ. Однако к концу 1906 г. общественные работы стали свертываться, власти начали высылать безработных из столицы, разгоняли их собрания, закрывали столовые, подвергали аресту активистов этого движения. В конце 1907 г. все члены Совета безработных были арестованы.

В конце апреля - начале мая 1906 г. в Москзе тоже прошли выборы в Совет безработных, просуществовавший до конца августа. Деятельность его была аналогична той, которую вел Совет безработных в Петербурге. Движение безработных охватило и многие другие города. Советы безработных возникли в 1906-1907 гг. в Костроме,

428

Харькове, Таганроге, Иваново-Вознесенске, Ревеле, Тифлисе, Баку, Астрахани, Архангельске и некоторых других пролетарских центрах. Движение безработных несколько облегчило положение этого слоя пролетариата, сыграло значительную роль в укреплении рабочей солидарности и имело большое агитационное значение.

Сохранялась напряженность и в деревне. При этом в ряде случаев положение было насколько серьезным, что требовалось вмешательство войск. Так, в январе 1906 г. в молдавском селе Комрат крестьяне создали свою «республику», отменили все налоги и раздали землю местного помещика нуждающимся односельчанам. В феврале вспыхнуло восстание крестьян в Ардатовском уезде Симбирской губернии, а в июне были отмечены сопровождавшиеся насилиями в отношении земских начальников и управляющего одним из имений восстание в Царевостангурске Вятской губернии и разгром 52 усадеб и хуторов в Воронежской губернии116. Общее же количество подобных погромных действий крестьян было намного больше. По-прежнему массовый характер носили случаи расхищения крестьянами помещичьей собственности. В деревнях развернулась настоящая «война за лес». Самочинные порубки казенных и частновладельческих лесов стали повседневным явлением. В одной только лесистой Вятской губернии в 1906 г. было отмечено 27 тыс. случаев нарушений лесного устава. На Алтае в 1907 г. скопилось в производстве более 85 тыс. «порубочных» дел117.

Ожидание решения аграрного вопроса «сверху» не мешало крестьянам действовать и силовыми, противозаконными методами. В 1906 г. они захватывали помещичьи земли и луга даже чаще, чем в 1905 г. Обычно это делалось по приговору сельского схода, действовали «всем миром», и нередко захват заканчивался столкновениями со стражниками или войсками, причем огнестрельное оружие или просто дубины, топоры, вилы, крючья применяли и крестьяне. Подобные попытки чаще всего пресекались, земля возвращалась владельцам, крестьян наказывали, но их тяга к захвату земли бывших господ была неистребима. «Все равно земля наша», - говорили они.

В этой связи понятна реакция крестьян на учрежденные по указу 4 марта 1906 г. землеустроительные комиссии, которые должны были оказывать содействие в урегулировании земельных споров между крестьянами и помещиками (заметим, что многие захваты помещичьих земель мотивировались крестьянами тем, что они считали их «спорными» и незаконно присвоенными их бывшими господами после реформы 1861 г.). В состав комиссий с участием правительственных чиновников, представителей земств и помещиков должны были входить и крестьяне (по три на уезд). Однако они усматривали во всей этой затее властей очередную «господскую ловушку» и часто просто бойкотировали выборы. В итоге за весь 1906 г. приступили к работе лишь 180 комитетов из более чем 500118.

429

Продолжались в 1906 г. и отказы крестьян платить налоги под тем, в частности, предлогом, что они ждут решений начавшей в конце апреля 1906 г. работу I Государственной думы. Еще хуже обстояло дело с земскими сборами: если в 1905 г. они были собраны лишь наполовину (15 из 32 млн. руб.), то за первую половину

1906 г. - всего на четверть119, причем крестьяне нередко откровенно говорили: «Дайте землю - заплатим». Очень красочную зарисовку настроений крестьян Новгородской губернии в связи с их «податной забастовкой» опубликовала 9 января 1906 г. газета «Страна». После того, как на сельском сходе было зачитано губернаторское распоряжение о необходимости немедленной уплаты налогов, крестьяне говорили: «Не платили два года и платить не будем, да и с чего...» После этого, «как будто их дело и не касается», они разошлись, говоря: «Самим жрать нету, а тут еще с приказами суются». Были случаи, когда налоги «выбивали», но в целом ситуация оставалась без существенных изменений. Так, например, в Уфимской губернии за 1906 г. было собрано с крестьян лишь 15% налогов, в Черноморской - около 60%, а в Вологодской недоимки к началу

1907 г. составили почти 3 млн. руб.120.

Чутко прислушиваясь к тому, что происходило в городах, и оценивая небывалый подъем забастовочного движения рабочих как показатель слабости «верхов», крестьяне тоже все чаще прибегали к забастовкам с целью изменения условий аренды земли, восстановления своих сервитутных прав, повышения платы за выполнение тех или иных работ в помещичьих экономиях и т.д., причем очень часто они действовали вместе с наемными сельскохозяйственными рабочими. Это было весьма чувствительное и убыточное для помещиков средство «выкуривания» их из родных мест. В апреле 1906 г. правительство выработало особые «Правила против возникновения стачек среди сельских рабочих», грозившие наиболее активным их участникам тюремным заключением (до 4 лет), а за сопротивление правительственным войскам и стражникам - ссылкой до 8 лет. Однако тактика запугивания крестьян и батраков провалилась. Летом 1906 г. массовые стачки на селе были отмечены на Сев. Кавказе и Ставрополье, на Дону, в Рязанской, Воронежской, Орловской, Курской, Тамбовской, Саратовской губернии. При этом наблюдался явный рост организованности крестьян и батраков.

В то же время крестьяне не отказывались и от традиционных обращений с жалобами и просьбами к властям, а в 1906 г. и к Государственной думе. Время работы I Думы (май-июль 1906 г.) было отмечено целым потоком крестьянских приговоров и наказов с изложением жалоб и просьб в адрес властей и депутатов, хотя регламент работы Думы запрещал прием подобных документов. Однако надежда обитателей российской деревни на помощь «сверху», особенно от Думы, где заседали и их избранники, была насколько ве-

430

лика, а желание удовлетворить свои требования мирным, законным путем так сильно, что в адрес Думы поступило более 300 таких приговоров и наказов, причем эти данные отражают ситуацию только в 16 центральных губерниях России121.

Настроение деревни передавалось и в армию, хотя первая половина 1906 г. прошла здесь более спокойно, чем предыдущий год, особенно его лето и осень. Самым крупным из солдатских волнений этого периода были июньские волнения в гвардейском Преображенском полку, находившемся в летних лагерях под Петербургом. Не без влияния крестьянских депутатов I Думы они отказались повиноваться начальству, а 23 июня солдаты 1-го батальона преобра-женцев, шефом которого числился сам царь, предъявили командиру ряд экономических и политических требований, включая требование наделения крестьян землей. Мятежный батальон был срочно отправлен в Новгородскую губернию, а около 200 солдат пошли под суд. В июне 1906 г. волнения были отмечены и в Семеновском гвардейском полку.

Приведенные факты красноречиво свидетельствуют о том, что до успокоения страны было далеко. И хотя активность рабочих шла на убыль, а студенты, демократическая интеллигенция и армия уже не доставляли правительству столько хлопот, как в 1905 г., торжествовать победу над «бунтовщиками» и «смутьянами» было еще рано.

Первая Государственная дума

Процедура выборов в Думу началась в конце февраля и, закончившись в большинстве регионов к середине апреля, в оставшихся продолжалась и после начала ее работы. К тому времени политическое пространство страны было наскоро «поделено» различными организациями, с большим или меньшим основанием претендовавшими на статус «партий». Появившиеся в ходе революции (особенно после 17 октября), как грибы после дождя, - в большом количестве и самых разных видов и размеров - они так же, как грибы, росли «семействами», неизбежно тесня друг друга. Наибольшей организованностью, естественно, отличались не новые образования, а революционные партии, закаленные годами активной борьбы с властью, но в наименьшей степени заинтересованные в легальной политической деятельности. Противоположная часть политического спектра только начинала оформляться. На этом фланге выделялись Русское собрание, образовавшееся еще в начале века как культурно-просветительское общество, а в ходе революции превратившееся в своеобразный элитарный политический клуб, и возглавляемый А.И. Дубровиным Союз русского народа - единственная в то время массовая правомонархическая организация, начало становления которой пришлось на конец 1905 г.122. Опреде-

431

ленной известностью пользовались также Союз русских людей гр. Н.П. Игнатьева и кн. А.Г. Щербатова и Русская монархическая партия редактора «Московских ведомостей» В.А. Грингмута (обе возникли еще в начале 1905 г.).

Лидеры правых находились в весьма сложном положении: не сочувствуя самой идее законодательного представительства, они не могли открыто выступать против царского манифеста и вынуждены были давать ему собственное толкование, согласно которому он не подразумевал отказа от самодержавия. Отношение правых к выборам в Думу стало одним из центральных вопросов, обсуждавшихся 8-11 февраля 1906 г. на I Всероссийском съезде русских людей, собравшем представителей 30 организаций. Сознавая, что в условиях крайне радикализированных настроений в стране добиться успеха на выборах будет невозможно, монархисты пытались решить, поддерживать ли им «умеренных конституционалистов» («Союз 17 октября») или «крайних» (кадетов) и даже революционеров? Последняя точка зрения доминировала, однако однозначного решения принято не было123.

Наиболее масштабную и умело организованную агитационную кампанию развернули кадеты, что, несомненно, явилось важным фактором их успеха. Основная ее идея заключалась в том, что Партия народной свободы (это название было принято в пропагандистских целях на январском съезде) - единственная сила, способная обеспечить удовлетворение всех требований народа, сделав это мирным путем. В условиях спада массового движения такая идея была очень выигрышна. Широко использовались разнообразные формы устной и печатной агитации, благо партия не испытывала недостатка в людях, профессионально владевших словом. Важную роль сыграла при этом тактика бойкота выборов, объявленная левыми партиями: кадеты действительно оказались единственной организованной оппозиционной силой, за которую могли голосовать несогласные с бойкотом избиратели124.

Позднее левые партии прямо или косвенно признали ошибкой отказ от участия в этих выборах. Впрочем, и в начале 1906 г. единства по этому вопросу в их рядах не было. Меньшевики в основном придерживались позиции полубойкота (участия в агитационных целях лишь на первых стадиях выборного процесса), большевики же еще в декабре 1905 г. заняли более решительную позицию отчасти под влиянием радикальных настроений в своих местных организациях, стремясь поддержать в массах свой имидж бескомпромиссных борцов с властью. Кроме того, ожидалось, что возможное весеннее восстание сметет власть, а заодно и Думу. При этом Ленин пропагандировал тактику «активного бойкота», т.е. широкого использования избирательных собраний в агитационных целях, в том числе для разоблачения самого думского строя.

432

Еще более радикально были настроены эсеры. На I партийном съезде на рубеже 1905-1906 гг. (глубоко законспирированный, он проходил в глухой финляндской деревне) острые дискуссии развернулись вокруг вопроса о подготовке к всеобщему восстанию в деревне, ожидавшемуся осенью. Победрша центристская точка зрения В.М. Чернова: к восстанию готовиться, но не делать на него исключительную ставку. Решение о бойкоте Думы было принято единогласно. Более того, большинством голосов было решено, что недопустимо участвовать в предвыборных собраниях (даже для агитации против Думы!). Впрочем, впоследствии оказалось, что далеко не все эсеры следовали этим партийным установкам. Нельзя не признать, что, «как и социал-демократы, эсеры переоценивали собственные силы, не придали должного значения наметившемуся после декабря 1905 г. повороту общественности. Поэтому сразу же после съезда они вынуждены были внести серьезные коррективы в свою тактику»125.

Активную, хотя и несопоставимую с кадетской, кампанию развернули и октябристы. На I съезде «Союза 17 октября» программа партии, разработанная в общем виде еще в ноябре, была переработана и дополнена. Утверждая конституционный характер свершившихся преобразований, октябристы признавали необходимым обеспечить в государственном устройстве «связь с прошлым», не протестуя даже против сохранения за монархом титула «самодержавный». Оживленные прения вызвали национальный и аграрный вопросы. Приняв положения о единстве и неделимости империи, а также необходимости полной компенсации при возможном отчуждении частновладельческих земель, партия едва ли могла рассчитывать на сочувствие масс.

Основной упор в ходе предвыборной борьбы «Союз 17 октября» сделал на распространении печатных агитационных материалов. Однако огромные массы листовок и брошюр (только в Петербурге их было распространено 3 млн экз.!) избирателя не убедили. «Блок 4-х» (вместе с октябристами его составляли менее значительные Партия правового порядка, Прогрессивно-экономическая партия и Торгово-промышленный союз) сумел провести в Думу только 16 депутатов. Помимо очевидного несоответствия их программ настроениям масс, поражению способствовала крайняя организационная рыхлость и инертность большинства членов этих «господских партий», не склонных по положению и возрасту к демонстрации боевого задора. Для правых октябристы оказались слишком оппозиционными, для «передовой интеллигенции» -слишком умеренными.

Для правительства, и в особенности для Витте, заигрывавшего с октябристами еще с осени, их фиаско оказалось большим ударом. Впрочем, итог выборов стал ясен премьеру далеко не сразу, и неко-

433

торое время он даже выражал удовлетворение большим количеством попавших в Думу крестьян (231 депутат - цифра совершенно фантастическая для любого парламента мира, даже если учесть, что отражала она не род занятий, а лишь сословную принадлежность). Однако «очень скоро выяснилось, - писал Гурко, - что подавляющее большинство избранных именует себя кадетами (сильное преувеличение - у кадетов был лишь относительный перевес. - Авт.). При таких условиях крестьянское большинство являлось уже не плюсом, а минусом, так как для всех было понятно, что это будет серая толпа, всецело находящаяся в руках нескольких десятков интеллигентов кадетского образца. Витте... становился мрачнее тучи»126. Оснований для недовольства было тем больше, что глава правительства провозгласил и действительно пытался следовать политике невмешательства в ход голосования. Конечно, избежать административного давления на местах было невозможно, однако сколько-нибудь систематически этот важный «ресурс» не использовался во многом именно из-за официальной позиции правительства. Закономерно поэтому, что премьер обвинил в исходе выборов Дурново с его репрессивной политикой, придворные же круги и сам император, напротив, решили, что важная причина радикального состава представительства - «самоустранение» правительства.

Раздражение Витте можно было понять. Из рук уплывал последний, пусть и иллюзорный шанс удержаться у власти, заручившись поддержкой Думы. Между тем успешное заключение в начале апреля международного займа на гигантскую сумму в 2250 млн франков означало, что император лишился важнейшей причины терпеть Витте на посту премьера. Заем, как считалось, был осуществлен во многом благодаря авторитету Витте в международных финансовых кругах (хотя непосредственные переговоры в Париже вел Коковцов). Он в полном смысле слова спас государство от банкротства, а заключение займа до созыва Думы, несомненно, было крупным ус-•пехом правительства127. В какой мере Витте чувствовал неизбежность своей отставки? По этому поводу и современники, и историки придерживались разных точек зрения, подкрепляемых противоречивыми суждениями самого премьера, направившего императору развернутую просьбу об отставке, но при этом вроде бы выражавшего перед коллегами и подчиненными уверенность в своем будущем128. Думается, что психологичесхи это противоречие вполне объяснимо. Понимая, что отставка практически неизбежна и, наверное, частью своего «я» ожидая ее как облегчения, он до последнего момента, повинуясь мощному инстинкту властолюбия, не мог поверить, что его роль сыграна.

Гораздо больше оснований для уверенности в своем положении, несомненно, было у Дурново, который, как ни странно, рассчитывал реабилитировать себя перед Думой, развив «целую программу

434

либеральных мероприятий». Однако отставку получил кабинет in согроге, и это как бы подчеркивало, что «обновленная власть» ждет встречи с народным представительством. Подобный ход, очевидно, был подсказан императору оппозиционным Витте кружком, состоявшим из братьев Треповых и Горемыкина129. Последний и стал новым премьером.

Многие историки, исходя из позиции, занятой Горемыкиным по отношению к Думе, склонны оценивать эту смену кабинета как меру реакционную, однако в то время она воспринималась в обществе совсем не столь однозначно. Так, кадетская пресса, в очередной раз заклеймив Витте как «контрреволюционера», приветствовала его отставку как «первую победу организованного общественного мнения»130. Действительно, ключевые фигуры нового кабинета не могли вызвать в обществе резкого отторжения. Горемыкин и министр юстиции И.Г. Щегловитов не успели еще зарекомендовать себя отъявленными реакционерами, а назначенный министром внутренних дел молодой саратовский губернатор П.А. Столыпин был не очень хорошо известен обществу, но в целом считалось, что он близок по убеждениям к октябристам. Новые министры финансов В.Н. Коковцов и народного просвещения П.М. фон Кауфман были известны как добросовестные бюрократы, а министр иностранных дел А.П. Извольский вообще был сторонником конституции. Лишь главноуправляющего земледелием и землеустройством А.С. Сти-шинского, обер-прокурора Св. Синода А.А. Ширинского-Шихмато-ва и, может быть, государственного контролера П.Х. Шванебаха можно было бы назвать реакционерами.

Выбор Горемыкина - человека, известного своей пассивностью и отсутствием определенной политической физиономии - во многом обусловливался именно этими его качествами. Когда Коковцов на аудиенции прямо выразил Николаю II свое мнение, что безразличие и «отсутствие всякой гибкости» Горемыкина лишь усилят оппозиционное настроение Думы, тот ответил: «Для меня главное то, что Горемыкин не пойдет за моей спиной ни на какие соглашения и уступки во вред моей власти...»131

66-летний новый премьер, сделавший карьеру в Сенате и Министерстве юстиции, со времен своего пребывания на посту министра внутренних дел (1895—1899) пользовался репутацией добросовестного, но не слишком инициативного бюрократа «старой школы». Не обладая особыми дарованиями, он действительно отличался надежностью и предсказуемостью, а за его несколько напускной флегматичностью скрывались трезвый ум и здравое видение происходящего, столь чуждые его смертельному врагу Витте. Однако даже в еще большей степени, чем Витте, Горемыкин был политиком уходящей «непубличной» эпохи, а в условиях продолжающейся революции его методы и привычки выглядели явным анахронизмом.

435

Большинству министров было очевидно, что новое правительство перед лицом радикальной Думы и еще более радикальной страны вынуждено будет играть неблагодарную роль «каменной стены», став объектом нападок и ненависти. Но даже в этих условиях важна была тактика, избранная правительством в отношении народного представительства. По мнению задиристого и неуживчивого Гурко, «Горемыкин избрал самый худший способ обращения с Государственной думой, а именно - полное пренебрежение к самому ее существованию»132. Такая линия вполне соответствовала характеру склонного к фатализму премьера. Уже вскоре после своего назначения он сделал в разговоре с Коковцовым прогноз развития событий, который исключал всякий оптимизм по поводу сотрудничества с Думой и, надо признать, оказался достаточно адекватен реальности: «Она (Дума. - Авт.) будет заниматься, - сказал он, - одной борьбой с правительством и захватом у него власти, и все дело сведется только к тому, хватит ли у правительства достаточно силы и умения, чтобы отстоять власть в тех невероятных условиях, которые созданы этой невероятной чепухой, - управлять страной во время революционного угара какой-то пародией на западноевропейский парламентаризм»133. Логичным следствием подобного видения ситуации и оказался отказ даже пытаться использовать Думу по прямому предназначению - для законотворческой деятельности. В итоге первым внесенным в нее правительственным законопроектом стал знаменитый проект об отпуске средств на устройство прачечных и оранжереи при Юрьевском университете, оглашение которого вызвало в Думе дружный и вполне искренний хохот134. Однако и вне Думы правительство фактически бездействовало135. Гурко писал: «Сколько-нибудь разработанной, продуманной и принятой членами Совета программы не было, а потому по всякому вопросу прения захватывали самые разнообразные предметы. В общем впечатление было жалкое...»136 Но настроение премьера, по-видимому, первоначально разделяли не все члены кабинета. Надежда на то, что с думским большинством все-таки будет возможность (или необходимость) иметь дело, не оставляла не только Извольского, но и Коковцова, и Столыпина. Поэтому, конечно, не стоит недооценивать значения первых шагов самого народного представительства.

Как известно, в I Думе доминировали кадеты. Существует несколько вариантов подсчетов партийного состава Думы (см. табл.). Все они весьма условны из-за неустойчивости партийного членения депутатов, неизбежной для совсем еще молодых партий и «парламента». Кроме того, на всем протяжении работы Думы в столицу продолжали прибывать депутаты (в частности, избранные от окраин), что также меняло состав фракций.

Л1С

Источники: Сидельников СМ. Образование и деятельность Первой Государственной думы. М., 1962. С. 192, 196; Бородин Н.А. Личный состав Первой Государственной думы, ее организация и статистичесхие сведения о членах// Первая Государственная дума. Вып. 1. Политическое значение Первой думы/ Под ре'д. А.А. Муханова и В.Д. Набокова. СПб., 1907. С. 23-34, 27; Emmons Т. Op. cit. Р. 355-356. Кроме того, следует иметь в виду что, по данным М.И. Леонова, в Думу было избрано не менее 16 эсеров (не афишировавших своей партийной принадлежности), многие из которых стали позже лидерами Трудовой группы. См.: Леонов ММ. Партия социалистов-революционеров в 1905-1907 гг. М., 1997. С. 282.

Не имея абсолютного большинства, кадеты тем не менее сумели провести своих кандидатов на посты председателя (С.А. Муромцев), обоих его товарищей (кн. П.Д. Долгоруков и Н.А. Гредескул), секретаря (кн. Д.И. Шаховской). Кадетами были 2/3 членов президиума Думы более половины членов различных комиссий, в том числе председатели 7 постоянных и 15 временных комиссий. На роль «мозгового центра» фракции «как-то сами сооою выдвинулись» Милюков (он не был членом Думы и участвовал в ее деятельности, находясь в ложе прессы или в буфете), М.М. Винавер и Ф.Ф. Ко-кошкин'". Нужно признать, что руководство партии еще до начала работы Думы поставило перед собой чрезвычайно сложную задачу. Апрельский с-ьезд кадетов продемонсгр^в^^ ™^™м «настроения страны» большинство его участников (а значит, и дум-

437

ской фракции) даже и не думало о сотрудничестве с правительством. Речь шла о предъявлении власти требований, которые та, если желала остаться властью, конечно, удовлетворить не могла. По мнению Милюкова, «пусть конфликт грозит; пусть даже он неизбежен. Но нужно создать для него наиболее благоприятную почву. Нужно успеть дать материал стране для суждения о смысле конфликта. Для этого нужно не только "быть в Думе", но и остаться там на более или менее продолжительное время». Иначе считало большинство делегатов съезда, полагая, что «следует просто игнорировать правительство, игнорировать и законы, изданные после 17 октября, игнорировать Государственный совет, провести всю нашу законодательную программу в форме "ультиматума" или "декларации"»138. Правительство должно уйти, а если оно этого не сделает, в дело вступит «народ». Прав был В.А. Маклаков, когда утверждал, что причиной борьбы между Думой и правительством «была не "конституция", не программа "либеральных реформ"; характерной причиной было отношение к революции»139.

В этих условиях в плане тактики кадетской партии речь могла идти лишь о внешнем соблюдении конституционных форм с тем, чтобы не дать власти повода для преждевременного роспуска Думы. Содержание же кадетских требований и, главное, настроение депутатов настолько противоречили этим формам, что задача Милюкова и Винавера (Кокошкин занимался главным образом общими вопросами) заключалась в постоянном и неослабном контроле за тем, что з нормально функционирующем парламенте, как правило, определяется само собой. Учитывая же, что добиться большинства кадеты могли, лишь заручившись поддержкой слева, в их задачи входила также выработка «общей линии» с трудовиками.

Эта вторая по численности и значению фракция Думы не отличалась ни сплоченностью, ни ясностью программы. Она включала в себя не только занимающихся сельским хозяйством крестьян (42 человека), но и народнически настроенных интеллигентов (26), рабочих и служащих (соответственно 19 и 15)140. Среди трудовиков первоначально оказались и те немногочисленные эсеры и социал-демократы, которые попали в число депутатов в качестве беспартийных. Но большинство фракции все-таки принадлежало действительно беспартийным крестьянам, для которых, как справедливо утверждал В. А. Оболенский, «весь смысл Государственной думы заключался в надежде получить при ее посредничестве в свое владение помещичьи земли», а потому в центре внимания Трудовой группы находился именно аграрный вопрос. Выступления трудовиков по политическим проблемам отличались простотой и радикализмом, а решения во многом определялись лидерами группы - А.Ф. Аладьи-ным, СВ. Аникиным, И.В. Жилкиным, Ф.М. Онипко (первые трое составили «триумвират», подобный кадетскому). В отличие от Ала-

438

дьина, «типичного авантюриста, делавшего карьеру на революции»141, и, стоит добавить, человека с весьма интересной судьбой142, Аникин и Жилкин были, по оценке Милюкова, «люди совестливые и скромные». «Аникин, - вспоминал Оболенский, - выступал в Думе с демагогическими речами. Других, за недостатком настоящей культурности, он произносить не мог. Но демагогия его была вполне искренняя... Его речи нравились крестьянам, ибо в них чувствовалась подлинная мужицкая ненависть к привилегированным классам общества...»143 Тактика трудовиков определялась убеждением, «будто вся страна "стихийно-революционно" настроена... Дума, по их мнению, и не могла быть "государственным установлением", она должны была просто стать органом революционной стихии»144.

Естественно, что кадеты восприняли основную массу трудовиков (за исключением убежденных левых) как возможный объект для обработки и, так сказать, культуртрегерского воздействия, полагая, по словам Винавера, что «вся эта лава, весьма раскаленная, не будучи захвачена в определенное русло, могла только снести те устои, на которых воздвигнуто новое, крайне непрочное здание нашей парламентской жизни»145. Трудовики действительно не желали соблюдать «парламентских форм», а многие из них их просто не понимали, точнее, понимали по-своему. Когда на повестке дня оказался аграрный вопрос, в прения записалось огромное количество крестьян, причем тем из них, кто не успел или не захотел выступить, избиратели по возвращении домой устроили настоящую обструкцию, обвинив в неисполнении своего долга.

«Борьба за трудовиков» с представителями революционных партий, собственно, и составляла основное содержание внутридумской работы кадетского руководства, метко названной Милюковым «тканью Пенелопы или работой Сизифа». «Это помогало "тянуть" работу Думы... - вспоминал он, - но отнюдь не содействовало изменению ее общего политического направления»146. Трудовики сопротивлялись. Происхождение,'мировоззрение, житейский опыт -все это тянуло их «налево». Все большее влияние на них завоевывали социал-демократы, что отражалось и на результатах голосований147. Винавер не без основания утверждал, что по мере развития событий в поведении трудовиков все отчетливее проявлялись «отрицательное отношение к кадетской тактике бережения Думы при одновременном отрицании и противоположной революционной внедумской тактики...»148

Значение социал-демократов в этой борьбе особенно выросло после некоторой корректировки их отношения к Думе. 10-25 апреля в Стокгольме состоялся IV съезд РСДРП. Несмотря на свой объединительный характер, съезд выявил, по выражению одного из лидеров меньшевиков П. Б. Аксельрода, «принципиальный антагонизм» между двумя течениями в партии. Большевики настаивали на

439

том, что революция приближается к новому мощному подъему и в этих условиях и легальная борьба, и сотрудничество с либералами пагубны для ее развития; меньшевики придерживались противоположных позиций. Острые прения развернулись на съезде по аграрному вопросу, причем оказалось, что обе фракции имеют достаточно абстрактные, схематичные и едва ли способные привлечь крестьян представления о необходимой аграрной реформе. Меньшевистская «муниципализация» в этом смысле едва ли сильно отличалась от большевистской «национализации»149. В целом же съезд продемонстрировал, что социал-демократы не только не руководят революцией, но и реагируют на происходящее в стране с явным запозданием и не вполне адекватно.

В соответствии с решениями съезда социал-демократы могли выставлять свои кандидатуры на выборах в Думу (там, где они еще не состоялись). Так в Думу попали 5 меньшевиков, выбранных в Грузии. Именно после их прибытия в Петербург 12 июня организационно оформилась социал-демократическая фракция (18 человек, руководитель - Н.Н. Жордания). В рамках меньшевистской думской тактики, при всей ее противоречивости, Дума рассматривалась не как законодательное собрание, а как «организующий центр революции» (А.Н. Потресов). Неудивительно, что ЦК РСДРП в одном из директивных документов еще в мае предлагал партийным организациям, воздержавшись от уличных выступлений, настойчиво разжигать конфликты Думы с правительством, вести дело к ее разгону, а тогда уже «принять участие в восстании и двинуться возможно больше вперед, выставляя самые крайние лозунги»150.

Аналогичную позицию в отношении Думы заняли эсеры. Прошедшие в нее члены партии расположились на левом фланге Трудовой группы. Правда, эсеры резко отрицательно отнеслись к кон-ституированию социал-демократической фракции, полагая, что тактика социал-демократов лишь дробит «революционный лагерь». Приходилось им считаться и с отсутствием единства в собст-' венных рядах, ведь многие трудовики тяготели, скорее, к относительно умеренной, энесовской программе (сама Трудовая народно-социалистическая партия оформилась позже, уже после роспуска Думы).

Правее кадетов находилась немногочисленная группа октябристов, часть которой в конце мая преобразовалась в Партию мирного обновления. Тот факт, что ее лидер авторитетный гр. П.А. Гей-ден «совершенно для себя неожиданно оказался не в левом центре, где ему быть надлежало, а на крайнем правом фланге»151, еще раз свидетельствовал о радикализме состава Думы. По европейскому обычаю, место в зале заседаний Таврического дворца воспринималось как знак партийной принадлежности, и нельзя не признать характерным, что «провинциальные кадеты из... революционного по-

440

зерства стремились сесть как можно левее, а опоздавшие с большим неудовольствием размещались на центральных и правых скамьях»15-.

Даже краткий рассказ о раскладе сил в I Думе был бы неполным без характеристики ее председателя. Сергей Александрович Муромцев, блестящий юрист и профессор Московского университета, по общему мнению, был прирожденным председателем. Готовясь к исполнению своей роли, он «выработал в себе манеры, жесты такие, какие, согласно его артистической интуиции, должна была иметь его председательская особа...»153. Отказавшись считать себя членом кадетской фракции, он на председательском месте «"священнодействовал", не вмешиваясь в ход занятий и ожидая, в своем пассивно-замкнутом величии, первых шагов и формальных обращений со стороны самих депутатов». Следствием этого, по признанию Милюкова, было то, что кадеты (и Дума в целом) лишились «естественного посредника в неизбежных столкновениях с властью»154. Так, Муромцев не поехал представляться Горемыкину, считая, что именно он, а не глава исполнительной власти, является вторым лицом в государстве. Впрочем, его позиция лишь отражала всеобъемлющее сознание своей значимости, господствовавшее в Думе.

Уже торжественный прием в Зимнем дворце 27 апреля, во время которого император обратился к думцам с короткой приветственной речью, обнаружил всю глубину отчуждения власти и «народа». Плохо скрываемая враждебность «лучших людей» потрясла Николая II и его окружение. Рассматривая «наглое лицо» одного из них (Ф.М. Онипко), Коковцов и Столыпин даже всерьез задались вопросом, нет ли у него при себе бомбы155. Зато на улице и по пути в Таврический дворец народных избранников ждали бурные приветствия и требования амнистии. В первой прозвучавшей в Думе речи И.И. Петрункевич говорил именно об амнистии. Выйдя же из дворца после первого заседания, депутаты оказались в густой толпе народа. «Я с трудом отдаю себе отчет в том, что затем происходило, - вспоминал Оболенсхий. - Чувствовал только какое-то восторженное состояние, сливавшее меня с уличной толпой. Помню, что какие-то незнакомые люди пожимали мне руки, а оказавшаяся рядом толстая незнакомая дама радостно крутила меня в своих объятьях...»156

Эта тональность сохранялась все 72 дня существования Думы. «Бурные заседания, красивые речи и... никакого следа в русском законодательстве»157. За время работы Думы в нее было внесено 16 правительственных и столько же депутатских законопроектов. Лишь 3 .проекта вышли из комиссий, 2 из них были одобрены; и только 1 (об ассигновании 15 млн руб. пострадавшим от неурожая) стал законом (одобренный проект об отмене смертной казни был

441

отклонен Государственным советом)158. По мнению Оболенского, именно отсутствие будничной законотворческой деятельности, которая «лучше валериановых капель успокаивает нервы депутатов», повлияло на то, что они «находились в непрерывном нервном возбуждении»159. Думается, такое объяснение не совсем справедливо. Депутаты просто не пожелали бы принять успокоительного. Возбуждение все время подпитывалось извне, а ожидание очередных грандиозных свершений делало невозможной «рутинную» работу над законами. Наивно объяснять, как это делал В.А. Маклаков, судьбу Думы и тактикой кадетского руководства, которое также не могло не оказаться заложником (пусть и не совсем невольным) господствовавшего в Думе и за ее пределами настроения.

Ход работы I Думы неоднократно излагался в исторической литературе160. Поэтому есть смысл остановиться лишь на ключевых моментах ее истории. Первым из них стал ответный адрес на «тронную речь» императора - плод творчества упомянутого кадетского «триумвирата», содержащий основные положения кадетской программы. Принятый в результате бурных, но не слишком содержательных дебатов (трудовикам не очень нравился его «просительный тон», хотя, например, Гурко он казался «почти императивным»161), адрес содержал полуходатайства-полутребования установления ответственного министерства, упразднения Государственного совета, расширения законодательных прав Думы, отмены чрезвычайных законов и амнистии. Кроме того, Дума заявляла о сзоем намерении ввести всеобщее избирательное право, принять законы об основных «свободах», гражданском равенстве и неприкосновенности личности, отмене смертной казни, всеобщем бесплатном обучении, принудительном отчуждении частновладельческих земель, налоговой реформе, преобразовании местного управления и самоуправления. Упоминались также национальный и рабочий вопросы162.                             ,

Конечно, адрес фактически был обращен не к монарху или правительству, а к стране, демонстрируя перед ней решительность Думы. В «верхах» разошлись не в его принципиальной оценке (конечно, кадетские требования были неприемлемы для правительства), а лишь во мнении о том, как его принимать и что на него отвечать. В итоге было решено, что депутацию Думы император принимать не должен, а отвечать по существу и от своего имени следует председателю правительства163. Текст речи премьера был написан Гурко, разумеется, в достаточно непримиримом духе, и зачитан Горе-мыкиным 13 мая164. Как и следовало ожидать, реакцией депутатов было почти единогласное выражение правительству недоверия.

Достаточно быстро в центре внимания думцев, как и ожидалось, оказался аграрный вопрос. Кадетский проект принудительного отчуждения частновладельческих земель за вознаграждение, извест-

442

ный как «проект 42-х», был внесен в Думу 8 мая. Думается, нет необходимости опровергать аксиоматичное для советской историографии мнение о его пропомещичьем характере. Кадеты действительно не предлагали полного уничтожения помещичьего землевладения и бесплатной передачи крестьянам всех земель (чего от них и невозможно было ожидать), однако проект, при всей его неопределенности, открывал путь для самой широкой экспроприации частных земель с созданием «государственного земельного запаса» и наделением из него в пользование и за плату всех нуждающихся165. Его сугубо популистский характер, а также влияние на него народнических идей были очевидны. Нет никаких оснований считать, что в нем отразилась «борьба буржуазии за ограничение прав помещиков на монопольное владение земельной собственностью»166 и тем более что его реализация могла повести к «укреплению рациональной рыночной экономики» и что кадеты предлагали власти «спасительный для нее компромисс»167. Непонятно, как могли укрепить частную собственность ее огосударствление и дробление на множество мелких участков, сдаваемых государством в пользование крестьянам.

19 мая с возражениями думцам по поручению Совета министров выступили Стишинский и Гурко. Суть речи первого сводилась к тому, что отчуждение незаконно и главное - не может решить земельного вопроса, ибо, лишь незначительно (в целом примерно на треть) увеличив крестьянские наделы, приведет к варваризации земледелия, застою в сельском хозяйстве и падению товарного производства хлеба, да и получение земли лишь в пользование крестьян удовлетворить не сможет. Выступление Гурко было более ярким и убедительным. Указав на то, что невозможно, экспроприировав земли помещиков, оставить в неприкосновенности другие, в том числе крестьянские частные владения, он нарисовал картину всеобщего поравнения наделов до уровня менее 4 десятин, с иронией заметив, что даже 'социалистические теории имеют в виду не раздробление производительных сил, а наоборот, их объединение, предложение же кадетов означает не социалистический, а «первобытный» способ обеспечения социальной справедливости167.

С возражениями от имени кадетов выступил М. Я. Герценштейн, перемежавший не вполне корректные ссылки на зарубежный опыт государственного регулирования в аграрной сфере пророчествами о всеобщем крестьянском бунте. В дальнейшем дискуссия имела продолжение, причем, Думу ожидали и другие, гораздо более радикальные программы решения земельного вопроса. 23 мая был внесен известный трудовический «проект 104-х»169, предполагавший фактическую отмену частной собственности на землю и передачу ее в «общенародный земельный фонд», распоряжаться которым должны были «местные самоуправления, избранные всеобщим,

443

равным, прямым и тайным голосованием». Из этого фонда и предполагалось наделение всех трудящихся по трудовой норме. В основу проекта лег «программный документ», написанный А.В. Пеше-хоновым - одним из лидеров группировки народнических публицистов, оформившейся вокруг журнала «Русское богатство», а позднее составившей ядро партии народных социалистов. Различия между ними и эсерами заключались в данном вопросе в том, что энесы выступали за сохранение в собственности крестьян приобретенных ими земель (но не выше трудовой нормы), а также за выплату вознаграждения за принудительно отчуждаемые частные земли (в первую очередь опять-таки крестьянские). Несомненно, эти особенности и делали программу энесов гораздо более привлекательной для крестьян. Вместе с тем они нисколько не меняли ее утопического и революционного характера, который едва ли нуждается в комментариях170.

На следующий день был оглашен «проект 35-ти», предлагавший немедленное создание на местах упомянутых в предыдущем проекте земельных комитетов. Подписавшие его левые трудовики, действовавшие по инициативе лидера эсеров В. М. Чернова, несомненно, имели в виду дальнейшее революционизирование страны171. «Нам необходимо, - прямо заявлял по этому поводу Аладьин, - создать вне Думы такие силы, на которые мы могли бы рассчитывать в нужный момент, в момент конфликта»172. Наконец, 6 июня Дума услышала о «проекте 33-х», без экивоков и в полном виде озвучивавшем эсеровскую программу абсолютной ликвидации частной собственности на землю и ее всеобщее уравнительное распределение. В отличие от предыдущих этот проект был отвергнут без передачи в комиссию, работа же самой аграрной комиссии Думы вскоре зашла в тупик из-за невозможности совместить кадетский и трудовический проекты173.

Разумеется, в таких условиях внесение в Думу намеченной еще Витте пр"и деятельном участии Гурко программы, нацеленной'в первую очередь на ликвидацию общины, было по меньшей мере несвоевременным. И когда по настоянию Гурко отклоненный в апреле Государственным советом проект по этому поводу все-таки поступил на обсуждение Совета министров, против него «решительно восстал Горемыкин, а Столыпин не произнес в его защиту ни единого слова»174. Тем не менее 6 и 10 июня правительство внесло в Думу два аграрных законопроекта, предполагавших возможность выхода крестьян из общины и расширения их землевладения (не за счет частных земель). Они явно носили компромиссный характер, предполагая, например, упразднение земских начальников и одновременно сохранение неотчуждаемости крестьянских наделов. Проекты были рассчитаны «на привлечение крестьянства и либеральной оппозиции»175, но замыслы правительства потерпели пол-

444

ное фиаско. Дума демонстративно отхлонила их без передачи в комиссию, т.е. отказалась даже обсуждать их.

Сравнимой по значению с аграрной проблемой «болевой точкой» во взаимоотношениях народного представительства и власти, пожалуй, был только вопрос об ответственном министерстве. Конечно, Дума рассматривала и другие важные проблемы, однако законопроекты и об отмене смертной казни, неприкосновенности личности, свободе собраний и печати, которые в иных обстоятельствах, несомненно, привлекли бы всеобщее внимание, летом 1906 г. оценивались не столько с точки зрения их содержания, сколько как лишний аргумент в политической борьбе. Собственно, еще до начала работы Думы, полагая, что кадеты должны «избегать... острых столкновений, предоставив инициативу конфликта правительству», Милюков справедливо относил предложения о всеобщем избирательном праве и о «свободах» к числу «безопасных вопросов»176. Не задевая непосредственно власть, они, как считалось, не слишком заботят и «народ» (особенно крестьянство).

Знаменательно, однако, что и здесь кадеты встретили неожиданное и упорное противодействие слева. Так, кадетский законопроект о свободе собраний, предварительно обсуждавшийся 16-20 июня, подвергся резкой критике со стороны социал-демократов и трудовиков. Кадеты предлагали поставить свободу собраний в определенные рамки, и для закона это было совершенно естественно. Критики же имели в виду не законотворческое, а агитационное значение Думы. Один из проектов социал-демократов состоял поэтому всего из двух статей: первая провозглашала свободу собраний, вторая угрожала всяческими карами ее нарушителям177. Левые выступили против передачи кадетского проекта в комиссию, отвергая тем самым даже возможность его «улучшения», и лишь с большим трудом кадетам удалось добиться благоприятного исхода голосования. При этом, как признавал Винавер, критика слева «произвела даже некоторое замешательство» в их собственных рядах178.

I Дума явно оказалась в тупике. «Бесконечные речи по отдельным вопросам... вначале производившие сильное впечатление, стали утомлять, утомление ощущали и сами депутаты, и прежде всегда напряженно переполненный зал заседания, а также и места для публики все время пустовали», - вспоминал редактор кадетской «Речи» И.В. Гессен179. Вполне закономерно, что правительство после речи Горемыкина 13 мая перестало проявлять какой бы то ни было интерес к существу думских прений. По словам Коковцова, уже в середине мая все министры за исключением Извольского были единодушны, признавая, что работать с Думой невозможно. Вопрос, таким,образом, заключался лишь в выборе подходящего момента для ее роспуска. Важная роль при этом должна была принадлежать министру внутренних дел, владеющему необходимой информацией

445

о положении в стране. Столыпин же, считая роспуск Думы «совершенно неизбежным», поначалу предлагал «выжидательный способ действий»180.

В начале июня необходимость роспуска вновь обсуждалась Советом министров. Коковцов призывал к осторожности и терпению. Извольский и Кауфман высказались за компромисс с Думой, полагая, что ее «центр» (т.е. кадеты) удовлетворится, если будет сформировано правительство из умеренных чиновников и общественников. Особые надежды они возлагали на якобы наметившуюся в самой Думе «новую группировку партий». Остальные же члены правительства исходили из более трезвой оценки ситуации. По их мнению, ни «коалиционное», ни даже кадетское правительство не имело шансов ужиться с Думой, не согласившись «ей подчиниться», а это означало бы «повторение той политики, которую вел граф Витте с 17 октября по конец ноября, т.е. политики боязливых уступок и деморализации администрации при растущей дерзости революционных партий». Откладывать решение нельзя, следует лишь выбрать для роспуска «удачный момент» и законный повод181. Неизвестно, когда именно журнал Совета министров попал к императору (возвращен им он был только 15 июля). Если верить Коковцову, ни Столыпин, ни Горемыкин в беседах с Николаем II решительно в пользу немедленного роспуска не высказывались182. Да и сам министр финансов, судя по всему, не занимал столь определенной позиции, как ему хотелось представить в мемуарах. По сообщению Крыжановского, после принятия Советом министров решения о роспуске Думы Коковцов сказал: «О бирже я не говорю, на бирже будет полный крах, но что будет в России, что будет в С.-Петербурге?» На уверения окружающих, что ничего не будет и все пройдет спокойно, он презрительно пожимал плечами и отвечал: "Посмотрим, посмотрим" с видом человека, идущего на гибель по воле Провидения»183.

Сторонниками сделки с кадетами' несколько неожиданно оказались дворцовый комендант Д. Ф. Трепов и министр двора В.Б. Фредерике. Трепов обсуждал с Коковцовым возможность образования «министерства доверия» еще в начале мая, и именно он, вероятно, и убедил Фредерикса в неизбежности этого шага. В середине июня Трепов пытался завязать переговоры с Муромцевым и Петрунке-вичем, а затем с Милюковым, результатом чего и стала знаменитая тайная встреча лидера кадетов с «вахмистром по воспитанию и погромщиком по убеждению» в ресторане Кюба. Здесь Трепов аккуратно и без возражений занес в записную книжку требования кадетов, не возразив ни против политических реформ, ни против отчуждения частных земель. Сомнение вызвала у него лишь амнистия. Составлен был и список министров из кадетов и близких к ним «умеренных». За исключением сферы «императорской прерогати-

446

вы» (министров военного, морского и императорского двора) в него вошел только один «бюрократ» (А.П. Извольский)134. Когда Николай II ознакомил с этим списком Коковцова, тот предостерег императора от опасных экспериментов, предсказав, что даже если кадеты получат власть, они будут «сметены» крайними левыми элементами, и это выльется в «революцию и коренную ломку всего нашего государственного строя». «...Верьте мне, что я не приму решения, с которым не мирится моя совесть, и, конечно, взвешу каждую мысль, которую Вы мне высказали», - заверил Николай II встревоженного собеседника. А уже во время следующего доклада Коковцов услышал, что у императора «нет более никаких колебаний, да их я не было на самом деле...»185.

Возможность формирования кадетского министерства широко обсуждалась в российской и иностранной прессе, в контакты с кадетами оказались вовлечены А.С. Ермолов, СЕ. Крыжановский, А.П. Извольский186. Наконец, подключился к ним и Столыпин, также встретившийся (конечно, с ведома или по прямому поручению императора) с Милюковым. Лидер кадетов в очередной раз поведал о требованиях думской оппозиции и убедился, что на сочувствие Столыпина, в отличие от Трепова, рассчитывать не приходится уже потому, что в новом правительстве его участие не предусматривалось ни в каком из вариантов. Тем не менее эта встреча вселяла в лидера кадетов оптимизм, а Муромцев уже видел себя главой первого в российской истории «правительства народного доверия»187.

Отказавшись от мысли достигнуть компромисса с кадетским руководством, Столыпин (неизвестно, по собственной ли инициативе) через знакомого ему еще по Саратовской губернии умеренного думца Н.Н. Львова привлек к переговорам Д.Н. Шилова. Тот быстро убедился в неосуществимости предлагавшейся комбинации - создать «коалиционный» кабинет с участием Столыпина, Извольского, октябристов и некоторых кадетов (с почти не скрываемой Столыпиным целью прикрыть роспуск Думы), и 28 июня на высочайшей аудиенции убеждал императора, что реально только кадетское министерство с Муромцевым во главе и Милюковым в качестве министра иностранных дел188. Император выслушал рассуждения Шилова с вниманием и любезностью. 3 июля на экстренном собрании кадетской фракции Милюков вынужден был проинформировать товарищей по партии о своем участии в переговорах и получил «не особенно дружественную санкцию собрания» на их продолжение. Но ни о каких компромиссах не могло быть и речи: настроение фракции оставляло возможность говорить лишь о «думском» министерстве без всякого участия «бюрократов»189.

На таком многообещающем для оппозиции фоне разворачивалась история с ее «аграрным контробращением», послужившим формальным поводом для роспуска Думы. 20 июня правительство

447

обратилось к населению страны с обращением, дезавуировав думские проекты отчуждения частновладельческих земель и изложив собственную программу190. Дума сочла это провокацией. Так появилась идея «контрсообщения». Независимо от его содержания, оно было не вполне легальным, поскольку прямые обращения законодателей к населению не были предусмотрены законом. 4 июля, в день, когда проект сообщения (в нем, в частности, объявлялось, что законодатели от идеи принудительного отчуждения не отступят191) был вынесен на обсуждение, в Думе появился Столыпин, который тщательно записывал прения. Но лишь на следующий день Милюков, по его собственному выражению, «забил тревогу». Однако большинство фракции к его предостережениям отнеслось с неудовольствием, хотя и было решено внести в текст «контрсообщения» смягчающие его смысл поправки, вызвавшие негодование левых, которые демонстративно воздержались от голосования. Обращение было принято голосами кадетов192.

Сложно сказать, сыграло ли оно какую-либо роль в принятии окончательного решения о судьбе Думы. Судя по запискам военного министра Редигера, еще 2 июля он, Горемыкин и Столыпин обсуждали меры, необходимые в день закрытия Думы (уже было известно, что оно последует в воскресенье 9 июля)193. Тем не менее противники роспуска Трепов и Фредерике не прекращали ему противодействовать194, а учитывая их близость к царю, уверенности в бесповоротности принятого решения у министров не было до самого конца. Эту ситуацию и отражала (независимо от ее достоверности) распространенная версия, согласно которой Горемыкину в ночь на 9 июля был отправлен высочайший приказ, отменяющий опубликование манифеста о роспуске, однако он не получил его, потому что предусмотрительно приказал себя не будить195. Отвлекающий думцев маневр был мастерски выполнен Столыпиным, который за день до роспуска заявил Муромцеву о своем намерении выступить на заседании 10 июля по поводу белостокского погрбма (это был необычайно острый вопрос, до того неоднократно дебатировавшийся в Думе).

Одновременно с указом о роспуске Думы был обнародован указ об отставке Горемыкина и назначении Столыпина председателем Совета министров (с оставлением в должности министра внутренних дел). Это решение, по всей видимости, вызревало постепенно и не было неожиданностью ни для Столыпина, ни для Горемыкина. Собственно, последний, почувствовав неизбежность отставки, сам рекомендовал царю именно Столыпина. По настоянию же нового премьера в отставку были отправлены наиболее нелюбимые общественным мнением министры - Стишинский и Ширинский-Шихма-тов. Эти посты, наряду с постом государственного контролера, Столыпин предполагал заместить «общественными» представителями.

448

Дело в том, что в то время он еще не отказался от идеи укрепить свой кабинет путем привлечения лидеров «умеренной» оппозиции.

Вероятно, полной картины событий, предшествовавших роспуску I Думы, несмотря на существование многочисленных воспоминаний участников этих событий, у историков не будет никогда. Некоторые современники (например, А. П. Извольский), а затем и историки полагали, что истинной целью усилий Трепова было обострение ситуации и неизбежное вслед за тем установление диктатуры с ним самим во главе196. Такой вариант Трепов наверняка просчитывал, однако мотивация его поступков, вероятно, все-таки была более сложной. По словам Гурко, «неустойчивый в своих политических убеждениях, так как основаны они были... на одном лишь чувстве, легко к тому же подвергающийся панике», он беспокоился прежде всего о безопасности царя и к тому же полагал, что его личному положению никакие перемены в правительстве не угрожают197. Только неверная оценка реального влияния Думы и готовности народа встать на ее защиту могла подвигнуть некоторых приближенных царя на судорожные поиски компромисса. Иной была мотивация действий Извольского, ориентировавшегося на общественное мнение западных стран и, кроме того, очевидно, стремившегося сохранить свой пост при неизбежной отставке правительства.

Однако подавляющее большинство сановников, опасаясь возможных последствий роспуска Думы, все же считало, что с течением времени ситуация может лишь ухудшаться, а революционные силы, убеждаясь в слабости правительства, лишь усилят свой натиск. Наиболее же верный политический прогноз, как оказалось позже, дал Горемыкин, который еще 6 июня заявил А.А. Половцо-ву: «Теперь не остается ничего иного, как распустить Думу, затем созвать ее вновь, повлияв всеми возможными средствами на выборы, а если и это не поможет, то вновь распустить Думу и издать новый избирательный закон»198. Подобно оппозиционерам, которые, по словам Маклакова, «о революциях читали только в книжках»199, правительство также «училось» иметь дело с революцией. И, конечно, далеко неслучайны были ссылки в журнале Совета министров 7-8 июня на доказавшую свою бесперспективность тактику уступок, которой придерживался после 17 октября Витте. Поэтому есть все основания утверждать, что отличие лета 1906 г. от осени 1905 заключалось не только в отсутствии мощного натиска «снизу», как принято считать в историографии, но и в серьезных подвижках в «верхах».

Вместе с тем, распуская Думу, правительство вряд ли надеялось на благоразумный состав следующего ее созыва. Скорее, это был пробный камень, предполагавший внимательное отслеживание поведения депутатов и главное - реакции страны. Кадетское руководство же в истории с переговорами выглядело пассивной стороной,

15- 14

449

не имеющей реальной силы, чтобы диктовать условия, но при этом необоснованно амбициозной, что мешало договариваться с властью. Любой сколько-нибудь трезво оценивающий ситуацию в стране человек не мог не прийти к выводу, что кадеты лишь выступают в роли самозваных глашатаев революции, никем не уполномоченных, а потому не заслуживающих доверия. Если считать июньские переговоры политической игрой (каковой они и были для всех их участников), то придется признать, что кадеты эту игру проиграли, даже не успев понять ее правил.

Примечания

1  Из архива СЮ. Витте. Воспоминания. Т. 2. СПб., 2003. С. 249.

2  См.: Королева Н.Г. Первая российская революция и царизм. Совет министров России в 1905-1907 гг. М., 1982. С. 30-41.

3  Коковцов В.Н. Из моего прошлого. М., 1992. Кн. 1. С. 93. В итоге доклады все-таки сохранялись. См.: Ананъич Б.В., Ганелин Р.Ш. Сергей Юльевич Витте и его время. СПб., 2000. С. 239-240; Из архива СЮ. Витте. С. 321.

4   Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого. 31 октября 1905 г. - 24 апреля 1906 г. М., 1997. С. 19.

5  Тхоржевский И.И. Последний Петербург. Воспоминания камергера. СПб., 1999. С. 74.

6 История его формирования и состав неоднократно анализировались в исторической литературе, см.: Старцев В.И. Русская буржуазия и самодержавие в 1905-1917 гг. (Борьба вокруг «ответственного министерства» и «правительства доверия»). Л., 1977. С. 8-31; Корелин А.П., Степанов С.А. СЮ. Витте - финансист, политик, дипломат. М., 1998. С. 192-205; Ананъич Б.В., Ганелин Р.Ш. Указ. соч. С. 231 и след.

7 Из архива СЮ. Витте. С. 251.

8 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. М.. 1990. С. 328.

9 Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918. С. 346.

10  Милюков П.Н. Три попытки. (К истории русского лжеконституционализма). Париж, 1921. С. 13; Он же. Воспоминания. Т. 1. С. 328.

11  См.: Маклаков В.А. Первая Государственная дума. Паоиж, 1939. С. 13-14, 44.                                                '

12 Там же. С. 9.

13   Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого. С. 176.

14 Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. Правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника. М., 2000. С. 472.

15 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 330.

16 Гурко В.И. Указ. соч. С. 476-478.

17 Там же. С. 479.

1S Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого.

С. 165-167. 19 Баян. Ложь Витте. Ящик Пандоры. Берлин, б. г. С. 35. 2° Гурко В.И. Указ. соч. С. 517.

21  См.: Ананъич Б.В.. Ганелин Р.Ш. Указ. соч. С. 254.

22  Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 122.

23  Тхоржевский И.И. Указ. соч. С. 73.

450

24 Из архива СЮ. Витте. С. 266.

25 Гурко В.И. Указ. соч. С. 518.

26 Там же. С. 79. Представители рабочих закономерно ответили на это обращение резкой отповедью, заявив, в частности, что «рабочие ни в каком родстве с графом Витте не состоят».

27 Революция 1905 г. и самодержавие. М.; Л., 1928. С. 27-42.

28 Красный архив. 1927. Т. 3. С. 187.

29 Богданович А. Три последних самодержца. М., 1990. С. 367 (запись от 3 февраля 1906 г.)

30 См.: Кризис самодержавия в России. С. 254—258.

31  Шипов Д.Н. Указ. соч. С. 352-370; Кризис самодержавия в России. 1895-1917. Л76 1984. С. 254-258.

32  Крыжановский СЕ. Заметки русского консерватора// Вопросы истории. 1997. №3. С. 121.

33 Гурко В.И. Указ. соч. С. 480.

34 Былое. 1917. № 3(25). С. 235-237.

35  Крыжановский СЕ. Воспоминания. Берлин, б. г. С. 69.

36 См. также: Таганцев Н.С Пережитое: Вып. I: Учреждение Государственной думы в 1905-1906 гг. Пг., 1919. С. 89.

37 Былое. 1917. №3(25).

38 Крыжановский СЕ. Воспоминания. С. 72.

39 Из архива СЮ. Витте. Т. 3. С. 450.

40 Былое. 1917. № 3(25). С. 258-259.

41  ПСЗ РИ. Собр. 3. Т. XXV. Отд. 1. № 27029.

42 Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 123.

43  Цит. по: Asher A. The Revolution of 1905. Vol. 2. Authority restored. Stanford, 1992. P. 42-43.

44 См., например: Демин В.А. Государственная дума России. (1906-1917): механизм функционирования. М., 1996. С. 27.

45 См. очень яркое и детальное описание выборов в Таврической губернии, которое оставил в своих воспоминаниях кадет кн. В.А. Оболенский: Оболенский В.А. Моя жизнь, мои современники. Париж, 1988.

46 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 352.

47 См.: Степанский А.Д. Реформа Государственного совета в 1906 г. // Труды МГИАИ. М., 1965. Т. 20; Кризис самодержавия в России. С. 275-279; Бородин А.П. Реформа Государственного совета 1906 года // Вопросы истории. 1999. №4-5.*

48 Бородин А.П. Реформа Государственного совета. С. 84—85.

49  Былое. 1917. № 5-6. С. 289-318; Из дневника А.А. Половцова // Красный архив. 1923. № 4. С. 90-91.

50 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 331.

51  Коковцов В.Н. Указ. соч. Т. 1. С. 126.

52 ПСЗ РИ. Собр. 3. Т. XXV. Отд. 1. № 27425.

53  Бородин А.П. Реформа Государственного совета. С. 82-83, 93.

54 См. об этом: Кризис самодержавия в России. С. 281.

55  Гессен И.В. В двух веках. Жизненный отчет // Архив русской революции. Т. 22. Берлин, 1937. С. 210-211.

56  Тхоржевский И.И. Указ. соч. С. 72.

57 Совет министров Российской империи 1905-1906 гг. Документы и материалы. Л., 1990. С. 360-364; Кризис самодержавия в России. С. 284-287.

Приведу варианты текста статьи об императорской власти (цит. по: Королева Н.Г. Указ. соч. С. 77):

59 О том, что очевидная противоречивость этого выступления не была случайной, говорит его предыстория. Еще 1 декабря 1905 г. во время приема депутации «Союза землевладельцев» на прямой вопрос, «сохранил ли император свое самодержавие после 17 октября», царь не нашелся что ответить и был им смущен (25 лет назад. Из дневника Л. Тихомирова // Красный архив. 1930. № 4/5. С. 113). Зато уже 16 февраля правой депутации из Ивано-во-Вознесенсха он, по версии А.В. Богданович, заявил: «Передайте вашим братьям и единомышленникам, что я, как встарь, буду самодержавный и неограниченный. Милости, дарованные манифестами, я исполню для блага всего моего народа» (Богданович А.В. Указ. соч. С. 371). Вероятно, позицию Николая II можно объяснить тем, что он разделял точку зрения, неоднократно высказывавшуюся в правых кругах. Суть ее заключалась в следующем: манифестом 2 7 октября государь установил новый порядок управления, признав его полезным, но в его же власти вновь изменить его, если выяснится, что он негоден.

60 Из архива СЮ. Витте. С. 462.

61  Там же. С. 467.

б- См.: ПСЗ РИ. Собр. 3. Т. XXVI. Отд. 1. № 27805.

63 Маклаков В.А. Первая Государственная дума. С. 22.

64 Emmons T. The Formation of the Political Parties and the First National Elections in Russia. Cambridge, MA, 1983. P. 377.

63 Черменский Е.Д. IV Государственная дума и свержение царизма. М., 1975. С«25, 32; Давидович A.M. Самодержавие в эпоху империализма. М.> 1975.

66 Васильева Н.И.., Гальперин Г.Б., Королев А.И. Первая российская революция и самодержавие. Л., 1975. С. 106-111, 129; Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. М., 1983. С. 264.

67 Леонтович В.В. История либерализма в России. М., 1995. С. 439 и след.; But-

ler W.M. Civil Rights in Russia: Legal Standards in Gestation // Civil Rights in Imperial Russia. Oxford, 1989. P. 1-12; Asher A. Op. cit. P. 94-95.

68 Fitzpatrick Sh. The Russian revolution. Oxford, 1982.

69 Hosting G. The Russian constitutional experiment: Government and Duma, 1907-

1914. Cambridge, 1983.

70 Emmons T. Op. cit. P. 377-378.

71  Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи. (XVIII - начало XX в.) Т. 2. С. 154-160.

72 См.: Шелохаев В.В. Либеральная модель переустройства России. М., 1996.

73 Смирнов А.Ф. Государственная дума Российской империи. 1906-1917. Исто-рико-правовой очерк. М., 1998. С. 158-159.

452

74  Медушевский А.Н. Конституционная монархия в России// Вопросы истории. 1994. № 8. С. 45; см. также: Он же. Демократия и авторитаризм. Российский конституционализм в сравнительной перспективе. М., 1998. С. 198-201.

75  См., напр.: Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в 1902-1907 гг. Л., 1981. С. 191.

76 Симонова М.С. Аграрная политика самодержавия в 1905 г. // Исторические записки. Т. 81. М., 1968. С. 205.

77 Гурко В.И. Указ. соч. С. 399-400.

78 Из архива СЮ. Витте. Т. 1. Кн. 2. С. 547.

79  См.: Корелин А.П. Столыпинская аграрная реформа в аспекте земельной собственности // Собственность на землю в России: история и современность. М., 2002. С. 261-262.

80 Соловьев Ю.Б. Указ. соч. С. 192-193.

81  Совет министров Российской империи. С. 31-32.

82 См.: Мигулин П.П. Аграрный вопрос. Харьков, 1906. С. 53-59.

83 Совет министров Российской империи. С. 35.

84 Аграрный вопрос в Совете министров (1906 г.). М.; Л., 1924. С. 42-46.

85  Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого. С. 169-170.

86 Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. I. С. 120-121.

87 Совет министров Российской империи. С. 149-150.

88  Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 121.

89 Аграрный вопрос в Совете министров. С. 63-70; Симонова М.С. Указ. соч. С. 212.

90  Симонова М.С. Указ. соч. С. 213-215.

91  Совет министров Российской империи. С. 449-459.

92  См.: Масеу D.A.J. Government and Peasant in Russia, 1861-1906. The Prehistory of the Stolypin Reforms. DeKalb, 1987; Мейси Д. Земельная реформа и политические перемены: феномен Столыпина // Вопросы истории. 1993. № 4.

93  Цит. по: Соловьев Ю.Б. Указ. соч. С. 201.

94 Бородин А.П. Объединенное дворянство и аграрная реформа// Вопросы истории. 1993. № 9. С. 37.

95 См.: Мейси Д. Указ. соч. С. 10.

96  См.: Журавлев В.В. Программные установки политических партий России по вопросам собственности на землю, конец* XIX - начало XX века// Собственность на землю в России: история и современность. С. 223; Шелохаев В.В. Проблема собственности в программах политических партий России в начале XX в. // Россия в условиях трансформаций. Вып. 13. М., 2001. С. 35.

97  Милюков П.Н. Воспоминания. С. 353.

98  Съезды и конференции конституционно-демократической партии. Т. 1. 1905-1907. М., 1997. С. 39.

99 Там же. С. 128-149.

100 Там же. С. 295, 303, 304.

101  Там же. С. 329, 334.

102  См.: Хайлова Н.Б. Проблема центризма в русском либерализме в начале XX века// Партии демократических реформ, мирного обновления, прогрес-

• систов. Документы и материалы. М., 2002. С. 13-14.

103 Леонов М.И. Партия социалистов-революционеров в 1905-1907 гг. М., 1997. С. 281.

453

104  Шелохаев В.В. Проблема собственности. С. 39; Журавлев В.В. Программные установки политических партий. С. 211.

105  Из выступления О.С. Минора на I съезде ПСР в декабре 1905 - январе

1906 г. Цит. по: Леонов М.И. Указ. соч. С. 235.

106 См.: Работы Первой Государственной думы. СПб., 1906. С. XI.

"" Красный архив. 1933. №5(60). С. 127; История СССР. 1988. № 5. С. 41—42. Ю8 См.: РГИА. Ф. 1276. Оп. 2. Д. 172. Л. 13 об. - 14.

109 См.: Михайлов Н.В. Безработные и российское общество в 1905-1907 гг. //

Историк и революция. СПб., 1999. С. 53. В советской историографии данные о масштабах безработицы были сильно преувеличены.

110 См.: Рабочий класс в Первой российской революции 1905-1907 гг. С. 286.

111 См.: История рабочих Ленинграда: В 2-х т. Л., 1972. Т. 1. С. 304.

112 Рабочий класс в Первой российской революции. С. 269. "3 См.: Там же. С. 271.

ч< См.: Там же. С. 288-289.

из См.: Михайлов Н.В. Указ соч. С. 58; Малышев СВ. О питерском Совете безработных. М., 1932. С. 28.

>16 Второй период революции. Ч. 1. Кн. 2. С. 248-250; Ч. 1. Кн. 1. С. 732; Ч. 2. Кн. 2. С. 348.

"7См.: Сенчакова Л.Т. Крестьянское движение в революции I905-1907 гг. М., 1989. С. 81.

И8См.: Обзор деятельности уездных; землеустроительных комитетов за первый год их существования. СПб., 1908. С. 1.

п9 Русские ведомости. 1906. 17 сентября.

120 См.: Сенчакова Л.Т. Крестьянское движение в революции 1905-1907 гг. С. 35-36.

■21 См.: Сенчакова Л.Т. Приговоры и наказы российского крестьянства 1905-

1907 гг. По материалам Центральных губерний. М., 1994. Ч. 2. С. 286.

122 См.: Кирьянов Ю.И. Правые партии в России. 1911-1917. М., 2001. С. 4-11; Он же. Русское собрание. 1900-1917. М., 2С03. С. 25-37.

123 Кирьянов Ю.И. Русское собрание, С. 36-38.

'24 См.: Asher A. Op. cit. P. 45-51; Еттопсе Т. Op. cit. P. 123-126. 125 Леонов М.И. Указ соч. С. 248. 12<5 Гурко В.И. Указ. соч. С. 532.

127 См.: Ананьич Б.В., Ганелин Р.Ш. Указ. соч. С. 312-334; Ананьич Б.В. Внешние займы царизма и думский вопрос в 1906-1907 гг. // Исторические записки. Т. 81. М., 1968.

128 См.: Ананьич Б.В., Ганелин Р.Ш. Указ. соч. С. 340-346.

129 Гурко В.И. Указ. соч. С. 535. ™ Asher A. Op. cit. Р. 77.

131  Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 152.

132  Гурко В.И. Указ. соч. С. 549.

133 Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 149.

134 Оболенский В.А. Указ. соч. С. 344.

135 См.: Королева Н.Г. Указ. соч. С. 112-126.

136  Гурко В.И. Указ. соч. С. 553.

137 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 366. "38 Там же. С. 361-362.

139 Маклаков В.А. Первая Государственная дума. С. 34.

140 Колесниченко Д.А. Трудовики в период первой российской революции. М., 1985. С. 44.

454

141  Оболенский В.А. Указ. соч. С. 380.

142  См.: Christian R.F. Alexis Aladin, Trudovik Leader in the First Russian Duma: Materials for a Biography (1873-1920) // Oxford Slavonic Papers. Vol. 21. 1989.

W3 Оболенский В.А. Указ! соч. С. 382.

144  Маклаков В.А. Первая Государственная дума. С. 42.

145  Винавер ММ. Конфликты в Первой думе. СПб., 1907. С. 24.

146  Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 367.

147  Колесниченко Д.А. Указ. соч. С. 86.

148  Винавер ММ. Указ. соч. С. 115.

149  Тютюкин СВ. Меньшевизм: страницы истории. М., 2002. С. 158-175.

150 Там же. С. 180-181.

151  Оболенский В.А. Указ. соч. С. 379. «Но вся моя правость в том, - оправдывался сам Гейден в одном из личных писем, - что я враг революционных приемов и стою за мирную борьбу» {Шевырин ВМ. Петр Александрович Гейден//Российские либералы. М., 2001. С. 478).

152  Оболенский В.А. Указ. соч. С. 336-337.

153  Там же. С. 352.

154 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 371.

155  Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 156.

156  Оболенский В.А. Указ. соч. С. 341.

157 Там же. С. 342.

158 Демин В.А. Государственная дума России: механизм функционирования. М.,

1996. С. 50.

159  Оболенский В.А. Указ. соч. С. 342.

160  См.: Сидельников СМ. Указ. соч.; Калинычев Ф. И. Государственная дума в период Первой русской революции (1905-1907 гг.). М., 1965; Asher A. Op. cit.; Смирнов А.Ф. Государственная дума Российской империи 1906-1917 гг. М., 1998.

161  Гурко В.И. Указ. соч. С. 552.

162 Текст адреса см.: Государственная дума 1906-1917. Стенографические отчеты. М., 1995. Т. 1. С.'59-62.

163 Дебатировалось и было отвергнуто предложение Николаю II выступить перед Думой, выдвинутое Извольским и Д.Ф. Треповым. Желание же Горемы-кина не отвечать вообще было единодушно отвергнуто министрами. См.: Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 163-165; Гурко В.И. Указ. соч. С. 552-554.

164  См.: Государственная дума 1906-1917. Стенографические отчеты. Т. 1. С. 73-76.

165 Там же. С. 67-69.

166  Шелохаев В.В. Проблема собственности. С. 34.

167  Журавлев В.В. Проблемы земельной собственности в зеркале Государственной думы России: 1906-1917 гг. // Собственность на землю в России. С. 306-307.

168  Государственная дума 1906-1917. Стенографические отчеты. Т. 1. С. 142-155.

169 Там же. С. 165-166.

170  См.: Леонов М.И. Указ. соч. С. 289-290.

171  Там же. С. 179-180.

172 Цит. по: Колесниченко Д.А. Указ. соч. С. 66.

173 Там же. С. 69-73.

174  Гурко В.И. Указ. соч. С. 557.

455

175 Подробное изложение содержания проектов см. в кн.: Сидельников СМ. Аграрная реформа Столыпина. Сборник документов. М., 1973. С. 309-313 (примечания).

76  Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 361.

77  Сидельников СМ. Указ. соч. С. 252.

78  Винавер М.М. Указ. соч. С. 135.

79  Гессен И.В. Указ. соч. С. 229.

80  Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 167-168.

81   Особые журналы Совета министров царской России. 1906 год. Вып. 1. С. 32-43.

82  Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 173.

83  Крыжановский СЕ. Заметки русского консерватора // Вопросы истории. 1997. №3. С. 125.

84  Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 376-380.

85  Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 176-178.

86 См. детальный анализ предыстории и хода переговоров в кн.: Старцев В.И. Указ. соч. С. 52-109.

87 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 383-385, 392-393; Крыжановский СЕ. Заметки русского консерватора// Вопросы истории. 1997. № 3. С. 124-125.

88  Шипов Д.Н. Указ. соч. С. 449-460.

89 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 393-394.

90  Опубликовано в кн.: Сидельников СМ. Аграрная реформа Столыпина. Сб. док. С. 84-89.

91  Государственная дума 1906-1917. Стенографические отчеты. Т. 1. С. 307.

92  Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 395-396.

93  Старцев В.И. Указ. соч. С. 101.

94  По сообщению Коковцова, 7 июля Фредерике убеждал Столыпина, что «Дума совершенно лояльна» и нужно только погрозить ей от имени государя (Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 186). Трепов же. узнав о роспуске, якобы воскликнул: «Это ужасно! Завтра к нам сюда придет весь Петербург!» (Гурко В.И. Указ. соч. С. 569-570).

195  Там же. С. 570-571. О «сне» Горемыкина сообщали также столь осведомленные современники, как Крыжановский и Коковцов (уже в эмиграции последний, впрочем, отвергал эту легенду, что отразилось и в его воспоминаниях).

196   Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. М., 1970. С. 291.

197  Гурко В.И. Указ. соч. С. 567.

198  Красный архив. 1923. № 4. С. 109.

199 Маклаков В.А. Первая Государственная дума. С. 34.